Новые идеи в философии. Сборник номер 6 - Коллектив авторов

Затем, помимо слабости логического и морального чувства в этих случаях обычно можно констатировать некоторую степень возбуждения психической деятельности, вообще. Поэтому логопаты отличаются излишним стремлением говорить, обо всем судить, иметь по каждому поводу свое особое мнение, рассуждать иногда о предметах, даже недоступных их пониманию; они обычно подвижны, деятельны; и все это резче выделяет их характерные психические изъяны. Словом, здесь будут явления как будто бы аномального состояния, представляющего обратную сторону психастении. Это будет психическая гиперстения; и здесь, при этом, указанные признаки находятся в органическом сочетании между собою, являясь прирожденными конституциональными особенностями.

Хотя Freud'овская школа дает, как мы видели уже, определенное толкование истерических явлений, но надо сказать еще раз, что она разъясняет, главным образом, лишь патогенез отдельных признаков истерии. Самая же сущность ее остается до сих пор неясной и не совсем понятной. Для истерической психики характерны два главных признака: это – патологическая внушаемость и самовнушаемость. Они-то и дают возможность развитию и возникновению всех пестрых, причудливо-разнообразных признаков, но уже вторичного происхождения. В отличие от психастении, при истерии патологический процесс, происходящий в связи с излишнею внушаемостью и самовнушаемостью, разыгрывается при пассивном до некоторой степени участии субъекта. Он не проявляет борьбы с воздействием на его психику патогенных условий. Сознательное «я» в момент возникновения истерических признаков на время совсем устраняется и поле действия очищается для проявления подсознательного «я», и оно-то дает о себе знать при истерии, показывая всю свою силу и значение в полной мере, обнаруживая своеобразное влияние на телесную сферу.

Что касается прирожденных психических особенностей, относящихся к эпилепсии, то они дают ряд фактов, интересных в психологическом отношении. Здесь мы встречаемся, между прочим, с самыми разнообразными состояниями общего прекращения сознательных функций психического механизма. Например, здесь наблюдаются состояния психического автоматизма или транса, когда сознание временно прекращает свою деятельность и когда субъект продолжает вести себя с внешней стороны как бы целесообразно; с пробуждением же сознания оказывается, что данное лицо не помнит о том, что было с ним в это время.

Учение о патологических личностях, без сомнения, дает обширный материал для психологов, но, правда, недостаточно еще анализированный. То же самое можно сказать и относительно других аномальных состояний душевной деятельности; и это касается различных отделов ее; едва ли даже нужно перечислять их все.

В заключение необходимо указать, что за последние годы все больше и больше в клиническую психопатологию проникают принципы экспериментальнопсихологической методики, преследующие пока более узкие клинико-агностические цели, нежели дающие материал для патопсихологии или для психологии.

Л. Оршанский.

Наблюдения над детьми в современной психологии

Откуда берет свое начало психология детства, как самостоятельная дисциплина?

На всем длинном пути, который прошла психология от восточной мудрости до наших дней, мы видим один и тот же предмет наблюдения, изучения – душу взрослого человека, законченную в своем развитии, всюду и вечно одинаковую. Менялись методы, порой делались значительные шаги вперед в деле описания тех или иных психологических явлений, но объект наблюдения оставался все тот же. Всегда ли душа бывает такой, какой мы видим ее в законченном виде, и если нет, то какие метаморфозы развития она проходит – даже зарождение вопросов такого рода было невозможно. Но народившаяся биология перенесла внимание с законченного на примитивное, первоначальное, с описания зрелого на историю развития.

Это генетическое направление переродило анатомию животного и растительного мира в их эмбриологию, и в знаменитой книге Геккеля: «Generelle Morphologie», в последней ее переработке, сделана попытка собрать все факты и догадки к созданию генеалогии всего живого.

В истории искусства интерес передвинулся от совершенных форм греческого ваятеля к доисторическим опытам художественного творчества, к росписи пещер, к рисункам бушменов и эскимосов и к детским рисункам.

В психологии искание начала, генезиса, привело к новому миру наблюдений – к ребенку, к душевной жизни человека в детском возрасте. Но изучение детской души завоевывало место в общей психологии с еще большим трудом, чем эволюционная идея в биологии. Трудности, сопротивление, предрассудки с самого начала душили новую область знания. Педагогика, исторически приученная к утилитарным задачам – учить тому, что сегодня считается нужным знать, – не выработала иного метода подхода к детской душе, кроме признания и угнетения; прежняя психология, крайне связанная с метафизикой, всячески игнорировала новую область наблюдения и препятствовала признанию ее прав; предрассудки педагогов и родителей, твердо уверенных в непогрешимости своего понимания детей, оказались таким камнем преткновения, которого и до сих пор не удалось сдвинуть с пути исследования. Мифические детские недостатки, как злость, мстительность, лень, столь же сомнительные добродетели, как послушание, отсутствие собственных желаний, стремление почтительно подражать старшим и др. – все это приводило к тому, что взрослые могли годами жить рядом с детьми, иметь огромную семью или целую школу и совершенно не видеть, не понимать, как совершается самое удивительное в мире, – как из простых начал вырастает душа взрослого человека. Человек успел точно изучить всю землю, описать все звезды, создать технику, искусство – и тогда лишь впервые остановиться пред вопросом, как начинает ребенок видеть, слышать и понимать воспринятое, как начинает говорить, рисовать и как в несколько лет проделывает снова завоевывание (для себя) культуры, на которую человечество потратило тысячелетия. И потому только, что это совершается каждый день, что это «само собою разумеется», рост души в первые годы ее жизни оставался вне сферы изучения.

Обыкновенно принято относить начало изучения датской психологии к половине 19 века; на самом деле это не совсем верно. Одним из первых «детских психологов» надо считать Локка, который пытался строить свои педагогические взгляды на особенностях детской психики, как опытной науки. Через полстолетия Руссо, опять по мотивам утилитарным, педагогическим, создал своего рода «век ребенка». Но литература того времени вскоре была забыта.

В конце 18 в. Тидеман делает первые научно ценные наблюдения над психикой детей. Появляется интерес к биографиям детей, дневникам, монографиям отдельных способностей, воспоминаниям детства и т. п.

Однако, вся эта работа строилась на субъективных основах, лишена была единообразного метода, плохо отличала сказку, анекдот от факта и вскоре заглохла. И выдающиеся педагогические системы: – филантропизм и неогуманизм, – Песталоцци и потом Фребель отдавали все свое внимание датскому времянаполнению, обстановке, исходя из общефилософских и этических начал, но не имея интереса к психологии самобытной, еще неизмененной детской личности. Но иначе тогда и не могло быть, так как для появления детской психологии в современном смысле этого слова нужна была такая биологическая основа, которая составляет завоевание нашего времени. Мы стоим теперь на той точке зрения, что психическое развитие человека тесно связано с его соматическим ростом, совершается в строго закономерной постепенности, что звенья этой цепи развития составляют не только собственность каждого индивидуума, но суть свидетели филогенетического развития, живые свидетели того, как исторически развивалось человечество.

При всей первоначальной простоте этого отложения, оно создает не только новый этап в изучении души – в таком случае это было бы обыкновенным шагом вперед, надбавкой к старому, – но оно требует во многих случаях, если не всецело, перестройки, проверки принятого, подведения вновь открытого генетического фундамента под исторически утвердившиеся основы психологии взрослого человека. Степень развития нервной системы, возраст, пол, индивидуальность и зоологическая и антропологическая наследственность (т. е. психические свойства, связывающие нас с психикой наших зоологических предков) вводят в психологию идеи и факты из целого ряда биологических наук. Один из новейших авторов называет эти корни нашей психики палеопсихологией или археологией души. И как в искусстве, антропологии и других дисциплинах археология или изучение первобытных форм одно лишь дает настоящее понимание современных нам сложных явлений, так и генетическая психология, сводя сложное к первичному, обещает в будущем открыть нам возможность понимания души и воздействия на нее. Вся эта аналитическая и генеалогическая работа начата и может быть выполнена в сфере психологии детей и примитивного человека.