Квин в ударе - Эллери Куин

Вторая миссис Ливингстон, урожденная Белла Блуфилд, выросла по соседству с Сэмом Ливингстоном и никогда никому не рассказывала, что почувствовала, когда он отправился за женой в Бостон. Но когда мать детей Сэма умерла, Белла все еще ждала в соседнем доме. Сэм женился на ней, как только позволили приличия.

— Тебе придется быть для них матерью, Белла, — предупредил он.

— Я буду, Сэм.

Но этого не произошло. Сэмюэл Младший, Эверетт и Оливия, возвращаясь домой из частных школ и увеселительных поездок по Европе, целовали мачеху в щеку, вежливо осведомлялись о ее здоровье, хвалили пироги со смородиной, а потом снова уезжали и забывали о ее существовании. С самого начала они обходились с ней ласково, но слегка насмешливо, как с преданной старой служанкой.

Если не принимать во внимание редких лощеных писем от Сэмюэла Младшего, случайных шутливых открыток от Эверетта или сообщений об очередном замужестве от Оливии, дети Сэмюэла Ливингстона после смерти их отца исчезли из жизни Беллы.

Она старела в одиночестве, пытаясь заполнить его собраниями женского комитета и организационными ленчами, столь дорогими сердцам пожилых леди. А после начала приступов и предупреждения доктора Конклина Фарнема, что ее сердце уже не так надежно, Белла поселила у себя Эйми Апем.

Эйми родилась на нижнем краю Хилл-Драйв, среди тенистых деревьев и домов колониального периода. Будучи сиротой, она воспитывалась вдовствующим дядей, доктором Хорасом Апемом, чья практика среди бедняков Лоу-Виллидж была самой обширной и самой низкооплачиваемой в Райтсвилле. Потом доктор Апем сам начал болеть, и Эйми во время его последнего продолжительного недуга пришлось бросить медицинские курсы в университете Мерримака, чтобы ухаживать за ним. Ее дядя умер, не оставив ничего, кроме не оплаченных пациентами счетов; дом продали за долги, и Эйми оказалась без жилья и средств к существованию. Поэтому она ухватилась за предложенную Беллой Ливингстон работу платной компаньонки.

Эйми от природы обладала веселым нравом, и ее присутствие словно озаряло особняк Ливингстонов солнечным светом. Прислуга, состоящая из Доркас Бонди и Морриса Ханкера, вскоре влюбилась в нее. «Что бы мы делали без этой малышки?» — спрашивала хозяйку старая Доркас, и этот же вопрос Белла Ливингстон все чаше задавала сама себе.

— Я чувствую себя виноватой, Эйми, — иногда вздыхала она. — Что за жизнь для молодой и хорошенькой девушки быть похороненной в этом старом мавзолее!

— Похороненной? — смеялась Эйми. — Я его обожаю — и вас тоже.

Старая Белла целовала ее, зная, что это правда. Она наблюдала, как с течением лет Эйми Апем, подобно ей самой, все больше нуждалась в ком-то, кто бы нуждался в ней. Они никогда не говорили о парне, с которым Эйми была помолвлена и который погиб во Вьетнаме, или о родителях Эйми, которых она не помнила.

Но пожилая леди часто заводила разговор о пасынках и падчерице, за чьими карьерами она внимательно следила по статьям в «Райтсвиллском архиве». И вместе с накоплением досье Ливингстонов в архиве газеты усиливалась и ее мрачность.

Поэтому Эйми удивилась, когда Белла неожиданно сказала:

— Эйми, свяжись с Сэмюэлом Младшим, Эвереттом и Оливией, где бы они ни находились, и попроси их навестить меня.

— Неужели они согласятся?! — воскликнула Эйми.

— Согласятся, если ты скажешь, что я этого хочу. Они слишком хорошо воспитаны, чтобы отказаться. Воспитание, — сухо добавила Белла, — их сильная сторона.

Дети Сэмюэла Ливингстона приехали на уик-энд в начале лета.

Сначала они показались Эйми очаровательными. Оливия походила на драгоценный камень в столь же дорогой оправе, хотя под ее красивыми глазами темнели мешки, свидетельствующие об усталости. Она приветствовала Эйми без всякой снисходительности, которой та опасалась. Эверетт оказался веселым, крепким и широкоплечим, с кожей, похожей на печеный картофель, — взяв Эйми за руку, он ласково поблагодарил ее за заботу о «маме». Сэмюэл Младший — высокий, сутулый и худощавый, с изысканными манерами — словно сошел со страниц романа Джона Ф. Маркуанда.

Старая леди, ожидавшая на передней лужайке, когда Моррис Ханкер привезет детей из райтсвиллского аэропорта в старом «линкольне» Ливингстона, велела Моррису позаботиться об их багаже.

— Ты отвела нам наши старые спальни, Белла, — сказала Оливия, когда они присоединились к ней на лужайке. — Как приятно.

— Приятно, что вы приехали, — с улыбкой отозвалась пожилая леди. — Эйми, дорогая, пусть Доркас приготовит чай.

Когда Эйми вернулась с Доркас и чайным столиком на колесах, она застала семью за дружеской беседой.

— Я всегда терпеть не мог этого парня, сестренка, — говорил Сэмюэл Младший. — Он носил галстуки, раскрашенные вручную.

— Какой из мужей это был, Оливия? — с интересом спросила старая леди. — Прусский барон или венгерский граф?

— Испанский принц, — поморщилась Оливия.

— Тот, который обошелся тебе в двести тысяч долларов?

— О боже! — вздохнула Оливия. — Нет, Эйми, без сахара. Побольше лимона.

— С вашей фигурой? — улыбнулась Эйми. — Смотрите, что стряпня Доркас делает с моей.

— Теплый день, — заметил Эверетт Ливингстон. — Как насчет того, чтобы поплавать, Эйми?

— Не вздумайте, — предупредила Эйми Оливия.

— Предательница, — фыркнул ее брат. — Знаешь, Белла, Га-Га снова выставлена на продажу. Она снова пребывает между мужьями.

— Га-Га? — переспросила старая леди. — Ах да, твое газетное прозвище.

— Значит, оно наконец дошло до Райтсвилла, — спокойно отозвалась Оливия.

— Смерть журналистам! — Эверетт поднял свою чашку. — Когда час коктейля, Белла?

— Позже. — Белла Ливингстон улыбнулась. — Кстати, Эверетт, газеты и с тобой обошлись не слишком приятно, не так ли? Меня всегда интересовало, что внушило тебе мысль, будто ты сможешь извлекать деньги из спорта?

— Всеамериканская номинация и папин миллион.

— Но твои авантюры с профессиональной футбольной командой и гонками малолитражных автомобилей окончились провалом, верно? И вдруг я снова читаю, что ты пытаешься купить профессиональную баскетбольную команду.

— Красивую девушку ты здесь поселила, Белла, — ушел от ответа Эверетт.

— Благодарю вас, мистер Ливингстон, — пробормотала Эйми.

— Эв, — поправил Эверетт. — Давайте все-таки искупаемся в пруду, Эйми.

— Не вздумайте, — снова сказала Оливия.

— А ты, Сэмюэл, — продолжала старая леди, поставив свою чашку. — Ты потерял деньги на нефтяных скважинах и приисках, не так ли? А сейчас, как я слышала, занялся ураном.

— Занимался, — вздохнул Сэмюэл Младший, протягивая руку за сандвичем с арахисовым маслом. — Да, Белла, мы все в состоянии финансового краха.

— Фактически, — добавил Эверетт, не сводя глаз с Эйми, — мы разорены.

— Конечно, у меня всегда есть в запасе старина Чарлз, — сказала Оливия. — Мой техасский нефтяной обожатель. Но у него такие неряшливые манеры!

— Все равно выходи за него, Га-Га, — посоветовал Эверетт. — Если он профинансирует мое баскетбольное предприятие, я возьму его в долю на сорок пять процентов. А пять, может быть, оставлю тебе.

— Не будь вульгарным, Эв.

— Не будь глупым, Эв, — сказал его брат. — Чарли Уэггонер продал мне нефтяные скважины, на которых я потерял четверть миллиона.

Последовала пауза. Старая леди продолжала улыбаться. Эйми начала чувствовать себя не в своей тарелке.

— Ладно, Белла, — заговорил Сэмюэл Младший. — Твои худшие опасения подтвердились. Зачем ты нас вызвала?

— Скажу после ужина, когда придет Херберт Уэнтуорт.

— Старый отцовский поверенный?

— Старый мистер Уэнтуорт давно умер. Дела перешли к его сыну.

— Наверное, это будет весело, — сказал Эверетт Ливингстон. — Эйми, давайте хотя бы пройдемся к пруду. Я покажу вам место, где однажды едва не утопил Га-Га.

— Лучше покажи мне, — мрачно промолвила Оливия, вставая. — Надеюсь, вы нас извините?

Сэмюэл Младший поплелся следом за ними. Когда все трое скрылись из вида, Эйми спросила:

— Вы не перевозбудились, мама Ливингстон?

— Ты хорошо меня знаешь, не так ли, дорогая? — Щеки старой леди ярко порозовели. — Кстати, Оливия присматривает за Эвереттом, так что не беспокойся.

— Я в безопасности, покуда не надеваю бикини, — улыбнулась Эйми. — Вы уверены, что с вами все в порядке?

— Конечно, дорогая.

Но за ужином Эйми все еще беспокоилась о ней. Оливия болтала о Каннах, помрачневший Эверетт чертил диаграммы родословных лошадей, которых думал приобрести, Сэмюэл Младший галантно хвалил смородиновый пирог, а щеки старой леди становились все краснее.

Херберт Уэнтуорт прибыл ровно в восемь. Это был тощий и бледный янки с голосом как у промокшей арфы.