Я, мои друзья и героин - Фельшериноу Кристина

Я вся издергалась в ожидании субботы. Я думала, что если попробую ЛСД, то действительно попаду в тусу. Когда в субботу я прибежала в «Дом», Кесси уже сожрала своё колесо, и её перло. Пит сказал: «Ну, раз ты так хочешь, то я дам тебе половину. По первой тебе хватит».

Пит сунул мне клочок папиросной бумаги, в который были завернуты крошки таблетки. Ну я как-то не могла проглотить их на глазах у всех. Мне хотелось особой торжественности и церемоний. Кроме того, я всё-таки стремалась, что меня застукают с ЛСД. Тогда я пошла в туалет, закрылась там и проглотила таблетку.

Когда я вернулась, Пит с обидой заявил, что я просто спустила всё в сортир! Я с нетерпением ждала, когда же со мной что-то произойдет, чтобы остальные поверили, что я действительно сожрала колесо.

Было уже десять, «Дом» закрывался, а меня всё не торкало. Мы с Питом пошли к метро. По дороге встретили двух его корешей, Франка и Паули. Они искали третьего и были как-то чудовищно успокоены. Мне они очень понравились. Пит тогда сказал мне: «А, а – они на герыче…» То есть, на героине. Правда, в тот момент это не произвело на меня никакого впечатления, настолько я была поглощена своими взаимоотношениями с таблеткой, которая мало-помалу начала действовать. Мы спустились в метро, и я вдруг полностью вырубилась! Это был чистый ужас! Мне казалось, что я нахожусь в алюминиевой банке, в которой кто-то болтает огромной ложкой. Грохот в туннеле был чудовищный; я думала, что не выдержу. У людей в метро были страшные хари. То есть, собственно говоря, они выглядели как обычно, эти уроды! Только теперь по их лицам было ещё отчетливее видно, какие мерзкие обыватели они все! Я представила себе, что они наверняка едут сейчас из какогонибудь засранного бара или с какой-нибудь кретинской работы. Сейчас эти желудки лягут спать, завтра снова на работу, а послезавтра они посмотрят телевизор. И я подумала: Кристина, ты можешь быть счастлива – ведь ты другая! У тебя есть компания, ты врубаешься в тему и сейчас ты смотришь мультики и видишь, какие жалкие и гадкие обыватели едут с тобой! Да, вот примерно так я и думала… И не только тогда, во время последующих сеансов тоже. Потом эти рожи неожиданно испугали меня. Я посмотрела на Пита. Он тоже был как-то уродливее, чем обычно.

Его лицо было совсем маленьким в отличие от этих свиных харь. Но он выглядел ещё нормально…

Когда мы вылезли в Рудове, меня перло уже по полной программе. Все огни были невыносимо яркими, а уличные фонари над нами сияли каждый как тысяча солнц. В метро я порядком замерзла, а теперь просто обливалась потом. Мне казалось, что я где-то в Испании, а не в Берлине. Всё было как на одном из тех красивых плакатов, которые висели в турбюро в Гропиусштадте. Деревья были пальмами. Улица пляжем.

Я не говорила с Питом. Мне почему-то хотелось быть одной в этом потрясающем путешествии.

Пит, которого, конечно, тоже долбило не по-детски, сказал, что мы можем пойти к его подруге, если её родителей нет дома. У него там недалеко жила подружка, которую он очень любил. Мы зашли в гараж дома, где она жила. Пит хотел только глянуть, там ли машина родителей. В гараже я пришла в настоящий ужас. И без того низкие потолки опускались всё ниже и пугающе прогибались. Бетонные колонны шатались туда-сюда. Автомобиль родителей был там…

Пит, напуганный, сказал: «Чёрт, что за дьявольский гараж здесь!» Потом ему неожиданно показалось, что его одного тут прёт, и он спросил меня: «Ну, так куда ж ты там задевала колесо?» Он взглянул на меня и спустя некоторое время промолвил:

«Ёлки-палки, девушка, я ничего не хочу сказать, но у тебя зрачки, как блюдца».

Мы вышли из гаража. Снаружи было чудесно. Я села на траву. Одна стена дома была оранжевой, она подалась вперед и словно занялась пламенем – в ней отражалось восходящее солнце. Тени двигались повсюду так, словно хотели освободить место солнечному свету.

Мы отправились к Питу домой. Пит хорошо рисовал, его картины висели по стенам. На одной из них была намалевана какая-то дико жирная кобыла, а на кобыле сидел скелет с косой. Я видела картину уже пару раз и знала, что это смерть. Но сейчас рисунок не испугал меня. У меня были такие наивные мысли, что смерть никогда не завладеет такой толстой лошадью; она уже потеряла власть над ней. Мы долго говорили о картине. Пит дал мне пару дисков. Сказал: «Там есть прибойные темы, очень хороши с кислотой». Я пошла домой.

Мама, конечно, ещё не ложилась. Начался обычный разговор. Где я была… Так дальше не может продолжаться… И вообще… И всё такое… Я чуть не расхохоталась ей в лицо, такой смешной и неуклюжей она мне показалась. Толстая и жирная в своей ночной рубашке, лицо перекошено от ярости. Как те козлы в метро!

Я не говорила ни слова. Мы вообще редко с ней разговаривали теперь. Так, только в самых необходимых случаях. По утрам мы говорили друг другу «доброе утро», и иногда вечером – «спокойной ночи». Ни мама, ни её внимание и забота были мне не нужны, так мне казалось.

Мама, Клаус и я – мы жили как будто в разных мирах. У них не было ни малейшего представления о том, чем я занимаюсь. Они думали, что я нормальный ребенок в трудном возрасте. А что я могла бы им рассказать о своей жизни? Они бы и слушать не стали, просто запретили бы выходить из дому и привет! Маму, между тем, мне было очень жалко: в постоянном напряге, она, уставшая, приходила с работы только для того, чтобы приняться за домашние заботы. Но я думала, что старики сами виноваты, раз ведут такую обывательскую жизнь…

Мама Кристины:

Я часто спрашиваю себя, почему я не заметила раньше, что с Кристиной что-то не в порядке. Простой вопрос, но ответить на него искренне я смогла только после разговоров с другими родителями, чьи дети оказались в похожей ситуации – я просто боялась признаться себе в том, что моя дочь наркоманка. И я предпочитала обманывать себя до тех пор, пока это не стало невозможным…

Мой друг, с которым я жила после развода с супругом, заподозрил неладное раньше меня. Но я ему говорила только: «Что ты несёшь? Она же ещё ребёнок!» Пожалуй, это было самой большой ошибкой, вообразить себе, что твой ребенок ещё слишком ребенок. Когда Кристина начала изолироваться от нас, всё чаще избегать общения, предпочитая проводить выходные с друзьями, вместо того чтобы предпринять что-нибудь с нами, – вот когда нужно было задавать себе эти вопросы «отчего» и «почему». Я же отнеслась к этому чересчур легкомысленно.

Когда работаешь, вероятно просто невозможно добросовестно воспитывать детей – времени не остаётся. Так устаёшь, хочется самой отдохнуть, и ты вполне рада, если дети идут своей дорогой. Да, конечно, иногда Кристина приходила домой слишком поздно. Но у неё всегда было наготове какое-нибудь оправдание, и я с готовностью ей верила. Такие редкие проступки, как и её временами чересчур строптивое поведение, казались мне вполне естественными для такого возраста, и я думала, что со временем это пройдёт.

Я не хотела принуждать Кристину ни к чему… Я слишком хорошо узнала, что это такое, на собственном опыте. Мой отец был чрезвычайно строгим человеком. В гессенской деревне, где я выросла, он – владелец каменоломни, был уважаемым человеком. Но его воспитание состояло из одних только запретов. О молодых людях мне не следовало и заговаривать, если я не хотела получить оплеуху…

Я хорошо помню одну субботнюю прогулку с подругой. Много дальше, чем в ста метрах позади нас, шли два молодых парня. А тут как раз мой отец проезжал мимо, возвращаясь с футбольного матча. Он остановился и прямо посреди улицы влепил мне пощечину. Втащил меня в машину и отвёз домой. Просто потому, что сзади нас шли какие-то парни… Это сделало меня очень упрямой. Мне было шестнадцать лет и я думала: «Когда ж ты, наконец, сдохнешь»?

Моя мама, золотое сердце, не смела и рта открыть дома. Мне не позволили учиться на акушерку, как я того хотела, нет – по настоянию отца я принялась изучать экономику, чтобы потом, как он планировал, вести его бухгалтерию. В это самое время я и познакомилась с Ричардом, моим будущим мужем. Он был на год старше меня и изучал агрономию. Должен был стать управляющим, тоже по желанию своего отца… Сначала мы просто дружили. Но чем больше усилий предпринимал мой отец, чтобы разрушить эту дружбу, тем более упрямой становилась я. И скоро я видела только один выход – забеременеть, чтобы выйти замуж и, таким образом, освободиться от него.