И на восьмой день... - Эллери Квин

— Казна? — медленно спросил Эллери.

Веки старика поднялись, и Эллери увидел, как зрачки расширились, словно от внезапного света.

— Серебро, — ответил Учитель. — Пришло время, Элрой Квинан, ответить на вопросы, которые ты задавал вчера вечером. Давай сядем за стол Совета.

Это было в Год Первого Странствия, как его назвали гораздо позже. Учитель был тогда юношей, жившим с родителями в Сан-Франциско, но они и друзья, делившие с ними их веру, не были счастливы.

Город погряз в грехе (по крайней мере, так казалось Учителю). Пьяницы, шатаясь, бродили по крутым улицам, оскверняя воздух бранью. На каждом углу стояли салуны, завлекая слабых и нетвердых духом газовым светом и громкой музыкой. Игорные притоны поглощали деньги, необходимые для того, чтобы кормить детей; за одну ночь семьи становились нищими. Нечестность сделалась основным правилом коммерции — те немногие, кто отказывались мошенничать, терпели крах, даже не получая похвалы за порядочность, которая удерживала их.

Ничей сын не был застрахован от искушений этого гнезда пороков, превращавших человеческое тело в предмет торговли. Никто не мог быть уверен даже в собственной дочери, хотя позор, болезни и смерть таились повсюду, как звери в джунглях.

Не только город, но и вся страна становилась зловонной клоакой.

Хотя фермер мог чувствовать себя в безопасности от пороков города, болезни настигали и его. Он оказывался рабом железной дороги, чьи пошлины лишали его большей части прибыли, игрушкой в руках спекулянтов, жонглировавших ценами на его товары.

Высший пост в стране занимал военный и, как говорили, пьяница[36]. Его помощники бессовестно покупали и продавали должности. При попустительстве его администрации крупные концерны лишали людей последних сбережений.

Для богобоязненных людей это было тяжелое время. Куда идти? Что делать?

Изолированный мир Святых Последнего Дня[37] предлагал путь и цель, но они были открыты только для тех, кто исповедовал мормонскую веру. А для Учителя и его семьи это было неприемлемо.

— Почему? — спросил Эллери.

— Потому что у нас своя вера, — ответил старик.

— Да, конечно. Но что это за вера? Откуда она пришла?

Учитель покачал головой. Корни веры Квинана так глубоко уходили в прошлое, объяснил он, что даже старейшие члены святой общины во время детства Учителя не могли объяснить ее происхождение. Следы ее можно было проследить во многих странах и поколениях, но они становились все слабее, пока не исчезали полностью в дебрях времени. Многие отворачивались от этой религии, но группа твердых ее приверженцев не позволяла ей умереть.

Библия, очевидно, не играла непосредственной роли в верованиях квинанитов, хотя влияла на их традиции и теологию. Жизненный путь секты (если ее можно так назвать) терялся в глубине столетий, но традиции передавались от одного Учителя к другому. Старик упомянул Плиния и Иосифа Флавия, что подтверждало смутные предположения самого Эллери,

В итоге, продолжал Учитель, Совет времен его молодости после ряда собраний принял решение: они должны покинуть этот ужасный мир. Где-нибудь в обширных землях к востоку, даже среди пустыни, они найдут место, не зараженное пороками, где смогут жить изолированной общиной в строгом соответствии с их этическими и социально-экономическими принципами.

Люди продали свои дома, земли и бизнес, приобрели фургоны и припасы, и вскоре огромный караван покинул Сан-Франциско, двигаясь на восток. Путешествие было долгим и трудным.

Первая попытка обосноваться на территории неподалеку от Карсон-Сити окончилась провалом. Они выбрали это место потому, что тогда там не было железнодорожного сообщения со столицей Невады, и потому, что Карсон-Сити в сравнении с Сан-Франциско казался всего лишь деревней. Но салунов, игорных притонов и дансингов хватало и здесь, а маленькие размеры Карсон-Сити привлекали тех, кто страшился огромных масштабов города на берегу одноименного залива. Странный образ жизни новых колонистов сделал их нежеланными гостями — предметом насмешек для пьяниц, сквернословов и визгливых, накрашенных и расфуфыренных женщин.

Не прошло и года, как Совет объявил колонию в Карсон-Сити неудачей и вынес решение о переезде. С потерей денег, потраченных на покупку земли, пришлось примириться. Теперь им предстояло найти место, где деньги не просто необязательны, а бесполезны, — место настолько отдаленное от проторенных дорог, что мир должен будет забыть о них.

Много дней и ночей караван следовал на юго-восток. Люди умирали и были похоронены на обочине. Молодые мужчины и женщины вступали в брак, и у них рождались дети.

Как правило, община старалась избегать населенных пунктов. Но однажды один из мужчин заболел, и его пришлось отвезти к врачу в ближайшую деревню. Потом он умер, но семьи у него не было, некому было вести его фургон, а в других фургонах не нашлось места для его имущества. Поэтому его продали в деревне за пятьдесят серебряных долларов, и караван двинулся дальше. Однако перед этим не обошлось без попыток со стороны местных жителей соблазнить нескольких девушек, украсть у отца Учителя пятьдесят серебряных долларов вместе с остатками денег в истощившейся кассе общины и уговорить одну пару заявить права на упряжки и фургоны всей колонии, обещав поддержку лжесвидетелей, а также подкупленных судей и присяжных. Все эти попытки потерпели неудачу. Пилигримы покинули деревню, сопровождаемые лаем собак, градом камней и выстрелами с целью напугать запряженных в фургоны животных.

Это был их последний контакт с цивилизацией.

Пища и вода заканчивались, когда быки, почуяв источники, привели странников к холму в форме кольца, который они назвали Холмом Испытаний. Кольцо скрывало от посторонних глаз зеленый оазис, полный воды и пахотной земли, достаточно большой, чтобы обеспечить урожаем всю общину. Они назвали оазис Долиной Квинана.

Эллери подумал, что слово «Квинан», возможно, является вариантом слова «Ханаан»[38], искаженным местным акцентом и долгой жизнью в изоляции. Хотя они не располагали ни одним экземпляром Библии, благородный язык версии короля Иакова был знаком всем американцам девятнадцатого столетия. Естественно, община могла отождествить свои странствия по пустыне со странствиями детей Израиля. Впрочем, Эллери не был в этом уверен.

Обосновавшись в долине, они построили первые примитивные жилища из дерева и брезента своих фургонов и остались здесь навсегда.

Исход из Сан-Франциско, очевидно, имел место в 1872-м или 1873 году, а из Карсон-Сити — в 1873-м или 1874-м.

— И все эти годы ни один посторонний не находил дорогу сюда? — недоверчиво спросил Эллери.

Учитель задумался.

— Кажется, раньше я так говорил. Но я забыл об одном случае. Это произошло лет сорок тому назад, во время одной из поездок Гончара и его помощников в пустыню за особой глиной для наших кувшинов со свитками. Далеко на север от Квинана они обнаружили человека, лежащего на песке, который едва дышал. Жизнь священна для нас, и, несмотря на наши законы, Гончар привез этого человека сюда, где его вылечили. Никакого вреда это не принесло, ибо тяжкое испытание в пустыне стерло из его памяти все прошлое — даже его имя. Мы обучили его нашей вере и нашим законам, и он прожил в Квинане до конца дней. Я перестал думать о нем как о постороннем. Он умер несколько лет назад.

Один посторонний за семьдесят лет, и то потерявший память! Знала ли община хоть что-нибудь о внешнем мире? Видимо, очень мало. Очень редко Учитель или Кладовщик видели около магазина Отто Шмидта фургон, который не нуждался в животной тяге, наподобие фургона Элроя, и, конечно, последние годы люди замечают иногда прилетающие в небе машины, издающие звук, подобный отдаленному грому, но что касается событий... Старик покачал головой. Даже он, Учитель, самый старый и ученый человек в долине, ничего не знал о внешнем мире, да и не хотел знать.

— Вы помните Гражданскую войну? — спросил Эллери.

Загорелый лоб наморщился.

— Это что-то связанное с... — он сделал паузу, как перед незнакомым словом, — солдатами, которые носили синюю одежду? Тогда я был ребенком, но у меня сохранились смутные воспоминания о мужчинах в синем, которые маршировали, а люди их приветствовали. Отец говорил, что это солдаты, возвращающиеся после подавления мятежа...

О Первой мировой войне старик не знал ничего. Было очевидно, что о Второй, происходящей ныне, ему также ничего не известно. Неужели Отто Шмидт не упоминал о ней? Но Учитель покачал головой:

— Я не разговариваю с ним о происходящем в мире. Он считает нас дикими отшельниками и не ведает о нашей общине. Мы чтим правду, но Квинан должен оставаться скрытым от посторонних.