Огни маяка - Александр Баковиков

Но смущает душу Курбана вопрос: не начал ли уже обгонять его друг Чебуренков? Не правильнее ли новая его дорога? Вот и портрет его в две ладони из большой газеты. Смотрит с портрета знакомое лицо друга-моториста, а под портретом подпись — бывший отважный фронтовик-черноморец такой-то и такой-то организовал текущий ремонт машин, обеспечил бесперебойную подвозку хлеба к элеватору.

Здорово берет Чебуренков, хорошо берет. Чем же ему. Курбану, зацепить душу друга? Всюду в газетах пишут теперь о бригадирах-стахановцах, мастерах. Пишут, что скоро вспыхнут вновь огни Днепрогэса, что новые домны и блюминги вступают в строй, что на 800 километров проложили дорогу саратовскому газу к самой столице — Москве. И уже передавали по радио, что знаменитый Самсон из Петергофа скоро будет вновь отлит.

Как же ответит он Чебуренкову, тронет ли его душу простым известием об исправности боевой учебы, о хорошей дисциплине и прочих тихих делах?

Не лучше ли действительно отказаться от старой своей моряцкой военной мечты? Уйти, как Чебуренков, на сушу да двинуться с ним на стройки и в возрождающиеся города?

А сильна привычка к морю, к товарищам, дорог Курбану устоявшийся уклад строгой, суровой и деловой жизни моряка. И где-то в сознании прочно сидит у него мысль, что и тут нужен он стране не меньше, чем Чебуренков в колхозе или бригадир у станка.

Много раз садится Курбан Атабаев за столик в ленинской каюте и, обмакнув в чернильницу перо, начинает писать ответ своему другу. Но снова и снова рвет он начатое письмо и опять идет к угольной стенке и бродит там один, прислушиваясь к рокоту волн.

Приехал на базу инструктор из политотдела, знакомый капитан Глаголев. И его начал преследовать Курбан вопросами:

— Разъясните, товарищ капитан, какая сейчас главная, так сказать, задача? И что важнее-оборону крепить или, например, Днепрогэс восстанавливать?

Инструктор ему терпеливо все объясняет.

Но Курбан все это знает, он обо всем этом думал и видит — он сам должен решить этот вопрос.

Замполит не торопил Атабаева, только молча приглядывался к тому, что делается в озабоченной душе боцмана.

Но вот пришли в базу новенькие катера. Несколько дней стояли они под чехлами у пирса. Серый брезент возбуждал любопытные взгляды моряков. Заглядывался и Курбан на новые корабли. Заметил: покрупнее они прежних, осадка, видимо, побольше. Какую скорость дадут — сразу не скажешь.

Но, вероятно, много можно узнать нового, если испытать их в переходах, в учебном маневренном бою. Кому только доверят эти новые корабли? Мало опытных командиров осталось в отряде. А Курбан в душе пока еще не вполне доверяет молодежи: опыт дается временем, знания — опытом, а где же это у них? Надо еще учить их, учить.

А тут вечером вызывает Курбана к себе замполит. Их беседа длится довольно продолжительное время в маленькой комнате штабного домика, где у крыльца на вахте стоит часовой. О чем? Уж, верно, н о будущем флота страны и о том, что не врозь идут дороги друзей, если бьются их сердца в лад с сердцем страны…

Поздно возвращается к себе в каюту Курбан Атабаев. В эту ночь он не ворочается на койке и не выходит курить. Крепко, как раньше после боев,, спит он до самого утра, а утром твердой походкой направляется в ленинскую каюту, решительно пододвигает к себе чернильницу и крупными буквами выводит на листке:

Рапорт.

…Надо сказать, что никто в подразделении не удивился такому концу томительных раздумий Атабаева. Но зато как удивился он сам лукавству своего друга, когда явился к замполиту со своим свежим рапортом о зачислении на сверхсрочную.

Замполит, прочитав рапорт, крепко пожал руку Курбану, а потом еле приметно усмехнулся умными своими глазами и говорит;

— Разрешите также передать вам сердечное поздравление от друга вашего Чебурснкова Константина.

И еще раз пожимает руку, предлагает Курбану сесть и достает из стола лист, исписанный знакомым размашистым почерком Чебурснкова.

— Да,- говорит,- чтоб ясней вам было, можете почитать.

А на листе написано:

«Дорогой капитан-лейтенант, замполит товарищ Елисеев! В последнем письме своем высказываете вы осторожное сомнение: не мешаю ли я своими письмами другу моему Атабаеву

Курбану выбрать себе дорогу, которая дороже для него всех других?

Позвольте же мне сказать вам начистоту и откровенность моей совести, что безнадежно для меня, да, думаю, и для других, сбить моего друга с его курса. А курс у него одни — мор кой и будет морским на всю жизнь. И вот помяните мое слово: не сегодня, так, значит, в другой день, но придет он к вам с рапортом. И хоть очень хочется мне иметь его другом своим здесь, среди полей, но как будете вы поздравлять его с принятым решением, пожмите покрепче и за меня его верную руку… А пишу я ему про все здешнее, чтобы он, как будущий морской офицер, не очень бы подымал голову и не думал, что он один нужный человек па земле, а к нам чтоб, гражданским людям, некоторое уважение имел. Тем более ведь может опять наступить такой момент, что и я вновь стану па боевую вахту под его же бесстрашным командованием.

Остаюсь бывший старшина 1-й статьи и моторист известной вам боевой единицы

Чебуренков Константин Иванович».