Сталин против Лубянки. Кровавые ночи 1937 года - Сергей Цыркун

Что же до Василия Каруцкого, то он близок к Ягоде не был, а при этом, по свидетельству близко знавших его, «Каруцкий любил выпить и с годами все более увлекался этим занятием» [132] . Вероятную причину этого сообщает его друг Г. Агабеков: «С Каруцким мы были старые приятели. Молодой человек чрезвычайной толщины, большой добряк, он… очень любил выпить и совсем запил после смерти жены, покончившей с собой из-за каких-то семейных неладов» [133] . Нелады заключались в том, что у нее был сын от первого брака с белогвардейским офицером. От Каруцкого потребовали как условие продолжения чекистской карьеры, чтобы он отослал ребенка к родственникам и не принимал в своем доме. Его жена, не выдержав разлуки с сыном, покончила с собой, и Каруцкий утешался собиранием коллекции порнографических открыток и выпивкой. Его любимая открытка выглядела так: «Болгария, церковь. Ворвались турки, насилуют мо нашенок». Каруцкий очень любил женщин, и у него был подручный Абрашка, который ему их поставлял. Высматривал, обхаживал, сводничал» [134] . Кончилось дело тем, что 15 июля Ягода снял Каруцкого с работы «из-за недопустимого личного образа жизни… бездеятельности и потери чутья» [135] . Очевидно, что Каруцкий был озлоблен на Ягоду за снятие с должности с подобной формулировкой. Но важно и другое – кремлевские покровители почему-то не спешили за него вступиться. С ним повторили тот же ход, что и с Молотовым – дали ему целых полтора месяца на размышление о том, что с ним станет, если бросить его на произвол Ягоды. Полтора месяца человек жил без персональной автомашины с шофером, без исполнительных секретарей и заискивающих помощников, без «подручн ого Абрашки». В перспективе были открепление от роскошных ведомственных санаториев и престижных ведомственных же больниц и поликлиник, от системы снабжения продуктами, которых не знали прилавки обычных магазинов, лишение обслуги (т. е. поваров и горничных), которая по статусу полагалась ему за государственный счет, выселение со спецдачи и роскошного особняка, также полагающихся по должности начальнику крайУНКВД, а дальше – унизительная толкотня в общих очередях, давка в трамваях, отсутствие доступа к привычным продпайкам, невозможность прилично одеться, одним словом – превращение из всемогущих вельмож в совершенно бесправного простого советского человека, трудящегося . Для иллюстрации опишем образ жизни начальника Западно-Сибирского УНКВД по воспоминаниям жены С. Миронова-Короля, занявшего эту должность через несколько месяцев после Каруцкого:

«В Новосибирске нам предоставили особняк бывшего генерал-губернатора. В воротах, оберегая нас, стоял милиционер.

Там был большой двор-сад, в нем эстрада, где выступали для нас приезжающие местные актеры, и еще отдельный домик-бильярдная. В самом дворце устроили для нас просмотровый кинозал. И я, как первая дама города, выбирала из списка, какой именно кинофильм сегодня хочу посмотреть.

У меня был свой «двор», меня окружали «фрейлины» – жены начальников. Кого пригласить, а кого нет, было в моей воле, и они соперничали за мое расположение. Фильмы выбирала я, с ними только советовалась.

Мы, бывало, сидим в зале, смотрим фильм; «подхалимы» несут нам фрукты, пирожные… Да, да, вы правы, конечно, я неверно употребляю это слово. Точнее сказать «слуги», конечно, но я называла их подхалимами – уж очень старались они угодить и предупредить каждое наше желание. Они так и вились вокруг нас. Их теперь называют «обслугой» (не «прислугой» – прислуга была у бывших)…

… Несут пирожные, знаете какие? Внутри налито мороженое с горящим спиртом, но их можно было есть не обжигаясь. Представьте себе, в полутьме зала голубые огоньки пирожных. Я-то, правда, не очень их ела, берегла талию, ела чаще всего одни апельсины.

Мои придворные дамы и пикнуть не смели против меня, те же подхалимки…

Вскоре, как мы приехали, мы были приглашены к Эйхе.

Роберт Индрикович Эйхе, когда-то латышский коммунист, был теперь секретарем Западно-Сибирского крайкома.

И вот представьте себе. Зима. Сибирь. Мороз сорок градусов, кругом лес – ели, сосны, лиственницы. Глухомань, тайга, и вдруг среди этой стужи и снега в глубине поляны – забор, за ним сверкающий сверху донизу огнями дворец!

Мы поднимаемся по ступеням, нас встречает швейцар, кланяется почтительно, открывает перед нами дверь, и мы с мороза попадаем сразу в южную теплынь. К нам кидаются «подхалимы», то бишь, простите, «обслуга», помогают раздеться, а тепло, тепло, как летом. Огромный, залитый светом вестибюль. Прямо – лестница, покрытая мягким ковром, а справа и слева в горшках на каждой ступени – живые распускающиеся лилии. Такой роскоши я никогда еще не видела! Даже у нас в губернаторском особняке такого не было.

Входим в залу. Стены обтянуты красновато-коричневым шелком, а уж шторы, а стол… Словом, ни в сказке сказать, ни пером описать!

Встречает сам Эйхе – высокий, сухощавый, лицо строгое, про него говорили, что он человек честный и культурный, но вельможа.

Пожал руку Сереже, на меня только взглянул – я была со вкусом, хорошо одета, – взглянул мимоходом, поздоровался, но как-то небрежно. Я сразу это пренебрежение к себе почувствовала, вот до сих пор забыть не могу…

Впрочем, за столом он старался быть любезным, протянул мне меню первой, спросил, что я выберу, а я сама не знала, глаза разбегаются. Я и призналась – не знаю… А он говорит мне, как ребенку, упрощая снисходительно, даже ласково:

– А я знаю. Закажите телячьи ножки фрикассе.

<…>

Я говорила, как нас принимал Эйхе на даче-дворце в лесу. После этого мы встречались с ними не раз. У них была еще дача, меньше той, но тоже роскошная, только уютнее, милее.

Однажды мы приехали туда вдвоем. На даче – только Эйхе и его жена (слуг я не считаю)…» [136]

И вдруг из этих дворцов и правительственных дач, где разбегались глаза от изысканных блюд в меню и можно было «не считать» слуг, Каруцкому грозит опасность перебраться прямиком в ряды советских трудящихся – тех самых, которые в это время жили в неотапливаемых бараках, землянках и времянках, давились в очередях за крупой и черствым хлебом, работали в две смены в условиях форсированной индустриализации… Из всего былого великолепия ему оставили только его любимые порнографические открытки – скромную утеху коммуниста и чекиста. И это изгнание из номенклатурного Эдема – благодаря немилости Ягоды. Легко представить себе отношение Каруцкого, и без того не слишком сдержанного, к Ягоде и его клевретам, тем более что он хорошо знал, какой образ жизни в действительности ведут они сами.

Мстительный и злопамятный, не менее твердо Ягода преследовал и выдвиженцев своего злейшего врага Евдокимова – лидера пресловутой «пятерки». Из делавших карьеру под руководством Евдокимова на Правобережной Украине, а затем на Северном Кавказе, он пощадил лишь тех, кому посчастливилось подружиться с давним любимцем Ягоды Фриновским, которого нарком сделал начальником Главного управления пограничной и внутренней охраны (ГУПВО) НКВД. Этот человек, внук православного священника и сын учителя, недоучившийся семинарист, оказался начисто лишен каких-либо нравственных принципов, к тому же обладал исключительными способностями к подхалимажу. Среди уцелевших в НКВД выдвиженцев Евдокимова он оказывал, пожалуй, особое покровительство двум своим давним сослуживцам по Правобережной Украине (там они служили в начале 20-х гг.) – заместителю начальника УНКВД по Северному Кавказу Владимиру Курскому и заместителю начальника УНКВД по Ленинграду и Ленинградской области Н.Г. Николаеву-Журиду. Последнему покровительствовал также оперативный секретарь НКВД комиссар госбезопасности 3-го ранга Я.А. Дейч. И Курского, и Николаева-Журида Ягода не жаловал как евдокимовцев в прошлом, но терпел в своем ведомстве, видимо, за особую старательность. Возможно, сыграли роль и их личные связи с влиятельными ягодовцами: Курский и Молчанов родились в Харькове в 1897 г. и там же выросли. Курский вряд ли доводился начальнику СПО другом детства: он вырос в бедной еврейской семье (его отец работал портным), трудился подмастерьем у часовщика и наверняка не испытывал дружелюбных чувств к воспитанникам Харьковской торговой школы, где учился на коммерсанта юный Жорж Молчанов. Все же, как мы увидим в дальнейшем, в стиле работы и построения карьеры Курского видна школа Молчанова. Что же касается Николаева-Журида, то он учился в Киевском университете в те же годы, что и Миронов с Гаем.

И тем не менее наверняка потребовалась поддержка по меньшей мере самого Агранова, чтобы Курский 15 июля неожиданно получил место Каруцкого – начальника Западно-Сибирского крайуправления НКВД. По сравнению с Северным Кавказом, несмотря на более суровый климат, это в то время считалось важным повышением. Дело в том, что партийным наместником Западной Сибири являлся Роберт Эйхе, любимец Сталина, недавно введенный им в Политбюро, восходящая звезда кремлевского небосклона. Работа с Эйхе расценивалась как дело высокого престижа. Он проявил себя горячим энтузиастом массовых репрессий. Через полгода на декабрьском Пленуме ЦК ВКП(б) он слегка упрекнет самого Сталина: «Товарищ Сталин, мы поступаем слишком мягко!» При таком секретаре крайкома перед начальником Западно-Сибирского УНКВД открывались поистине безбрежные перспективы проявить свои способности к карательной деятельности.