Голодомор: скрытый Холокост - Мирон Долот

Так продолжалось до одного вечера, когда мы вернулись с очередного митинга домой, на котором кулаки были объявлены «врагами народа», и мама решила рассказать нам правду.

Хозяйство нашего отца едва ли было достаточно крупным, чтобы прокормить большую семью и выплачивать постоянно увеличивающиеся налоги. Ему принадлежало только около шести гектаров пашни. В хозяйстве имелись одна лошадь, одна корова, несколько свиней и немного домашней птицы. Он никогда не нанимал батраков, потому что в них не было необходимости. Он всё делал сам, и ему это нравилось. Иногда он сам нанимался к другим крестьянам или уходил осенью и зимой на заработки в город.

Тем не менее, в его хозяйстве царил полный порядок. Выросший на вековых традициях деревенского люда, он стал трудолюбивым и энергичным крестьянином. Его маленькое хозяйство служило образцом для многих наших соседей. Он так успешно вёл своё хозяйство, что оказался способным даже продавать излишки некоторых сортов свежих фруктов и овощей на рынках соседних селений.

Отработав всю неделю у себя в хозяйстве, в воскресенье он нагружал телегу различными сельскохозяйственными продуктами и отправлялся на рынок. Таким образом, путём жесткой экономии и изнурительного труда, ему удалось скопить достаточно денег, чтобы выстроить дом и необходимые пристройки, свидетельствующие о его некотором достатке. Вместе с тем, изменилось и его социальное положение. Он стал одним из наиболее уважаемых жителей села, и поэтому был избран сельским главой незадолго до Коммунистической революции. Эта позиция была почётной, поскольку он не получал жалованья от государства, но она стоила ему жизни.

Однажды в 1919 году, спустя несколько дней после очередной оккупации Украины коммунистами, мой отец был арестован и посажен в тюрьму. Его обвинили в пособничестве старому режиму, привесили ярлыки «эксплуататор бедноты» и «буржуй».

Всё это произошло так быстро и неожиданно, что мама скорее была удивлена, чем напугана. Она знала, что никто не вправе причинить её мужу вреда, хорошему человеку, верующему и честному, который всю жизнь трудился и всегда был готов оказать помощь другим. Моя мама была уверена, что судьи скоро разберутся и поймут, что он за человек, и освободят его.

Но этого не случилось. На следующий день, когда она отправилась навестить отца, её объявили, что он уже мёртв. Глубоко скорбя, она, тем не менее, прежде всего, подумала, как добиться выдачи из тюрьмы тела отца и организовать похороны. Её удалось всё это проделать. По непонятным причинам, тюремщики разрешили взять тело домой, но при строгом условии, что оно не будет выставлено на всеобщее обозрение. Гроб должен был оставаться всё время закрытым.

У мамы не было другого выбора. Тело было перевезено домой в сопровождении небольшого отряда красноармейцев.

Пока мама рассказывала всё это, она оставалась, как обычно, спокойной и сдержанной. Она вообще была необычным человеком, и я редко видел её плачущей. В те ужасные годы, оставшись одна после смерти отца, она работала в поле, пахала землю и убирала урожай. Она ходила за домашними животными, управлялась с хозяйством и с любовью заботилась о нас. За все эти годы мы не слышали от неё жалоб. Наоборот, она казалась счастливой и весёлой. Она убеждала нас расти честными и хорошо учиться. Вместе с нами она смеялась и читала молитвы, но, оставшись наедине с собой, становилась грустной и меланхоличной.

Со смертью моего отца моя мама стала бояться каждого шага. Её охватывал страх, что в любой момент её могут провозгласить женой «ликвидированного врага народа», и дети останутся сиротами.

Одиннадцать лет она жила под этим страхом, всегда осмотрительно взвешивая каждое своё слово. Все эти годы она должна была ублажать многих людей, чтобы не давать повода к пересудам или избегать трений, которые могли бы закончиться обвинениями против неё. На самом деле, она жила в отрезанном и полным опасностей мире.

Мама предпочла бы вовсе не рассказывать нам эту историю, потому что ей не хотелось, чтобы мы росли обозлёнными из-за убийства нашего отца. Она твердо верила, что в тюрьме он подвёргся жестоким пыткам и был убит. Её сдержанность исчезла только после того собрания, на котором провозгласили ликвидацию кулаков как «врагов народа». Она почувствовала приближение конца и посчитала, что мы достаточно выросли, чтобы узнать правду.

После того, как мы несколько оправились от шока, связанным с историей смерти нашего отца, мы продолжали сидеть за столом и разговаривать о недавних сельских событиях. Только около полуночи мы отправились спать. Как только мы затушили свет, послышались громовые удары в нашу дверь. Стук не прекращался, а чей-то незнакомый голос требовал отпереть дверь. «Хлебозаготовительная комиссия!» — раздалось снаружи. Мы уже знали о знаменитых деяниях этой комиссии и поторопились выполнить требование. Но до того как мы смогли это сделать, раздался грохот: незнакомые люди ввалились в наш дом.

Было темно, и мама стала зажигать керосиновую лампу.

«Неожиданность — моя слабость! Ха-ха-ха, — раздался голос, который до этого велел нам открывать дверь. — Как я рад вас видеть! Как дела? Ха-ха-ха…». Это был товарищ Хижняк.

Когда мама зажгла лампу, мы увидели напротив четырёх мужчин, двух женщин и мальчика-курьера. Один из мужчин держал наготове ружьё, словно ожидал, что из-под кровати выбежит заяц. Всех этих людей мы хорошо знали.

Товарищ Хижняк был пьян, и его губы и челюсти двигались с трудом. Он не мог стоять прямо. Мы испугались, и инстинктивно мой старший брат и я подвинулись ближе к маме.

— Здравствуйте, товарищи, — произнесла мама дрожащим голосом.

Товарищ Хижняк сделал шаг в её сторону.

— Много воды утекло с момента нашей последней встречи, — выпалили он. — Но как приятно встретиться ночью, а?

— Рада видеть вас, товарищи, — продолжала мама, сохраняя выдержку и уверенность. — Чем могу служить? Пожалуйста, садитесь.

Лампа горела в восточном углу избы. По крестьянской традиции этот угол считался святым местом: здесь висели иконы. С потолка свешивалась лампадка, как символ вечно живого света. На одной из икон лежали кусочки благословенного хлеба в качестве знака божьей милости. Мы встретили товарища Хижняка и его попутчиков в этом углу. Мой брат Сережа стоял слева от мамы, а я — справа.

Казалось, товарищ Хижняк не расслышал, что сказала мама. Он протянул руки, пытаясь обнять её. Она отступила назад, а он обхватил её самым бесстыдным образом. Со всей силой она отвесила ему пощёчину.

«Отстань от меня, свинья!», — крикнула она.

Немедленно товарищ Хижняк схватился за свой наган. Я быстро прыгнул перед мамой, а Сережка вцепился в Хижняка. Раздался выстрел. Пуля попала в икону, и посыпались осколки стекла.

Выстрел оказался настолько неожиданным, что все замерли, словно парализованные. Одна из женщин, взглянув на разбитую икону, заплакала. Мой младший брат закричал во весь голос. Я старался успокоить маму, в то время как Серёжка боролся с товарищем Хижняком, который намеревался выстрелить опять. Товарищ Иуда, вероятно, тоже пьяный, упал на колени и что-то промямлил, как если бы он молился.

Затем самый пожилой член комиссии прокричал: «Прекратите! Мы пришли сюда по делу!».

Товарищ Хижняк перестал бороться с моим братом и положил наган в кобуру. После этого он обернулся к пожилому крестьянину: «Пусть лошади думают, у них большие головы, — прошипел он, понижая голос — «О каком деле ты тут толкуешь?». При этом он вплотную приблизился к старику и презрительно уставился на него. «Дело — это я! — вдруг заорал он. — Тебе понятно? Дело — это я! А ни кто-нибудь! Запомни это своей тупой, грязной, вшивой старой головой!».

Старик замешкался. Он хотел что-то сказать, но всё было напрасно. Товарищ Хижняк продолжал, на этот раз, говоря сквозь зубы.

— Вы посмотрите на него, — показывая на старика пальцем. — Он пришёл сюда по делу! Смех, да и только!

Затем он снова повысил голос:

— Я повторяю: это моё дело! Я — представитель нашей любимой партии и правительства! Я…

— Но я только хотел…, - начал, было, старик.

— Заткнись! — перебил его товарищ Хижняк.

И после короткой паузы он угрожающе добавил:

— Рано или поздно я посчитаюсь с тобой.

Товарищ Хижняк состоял членом Коммунистической партии и являлся председателем комиссии Сотни. Внутри нашей Сотни он обладал всей полнотой власти. Выступить против него означало выступить против партии и правительства. Никто, за исключением вышестоящих товарищей, не мог пресекать его действия. Крича громче и громче, он угрожал, что застрелит каждого, кто посмеет выступить против коммунистической партии и правительства.

Потом он обернулся к моему брату Серёжке: «А ты сильный парень! Ты очень сильный парень. Наша любимая родина очень нуждается в таких сильных ребятах как ты. Как нам везёт, что у нас такое сильное подрастающее поколение». Затем он повернулся к мужчине с ружьём и жестом приказал тому приблизиться. И снова, обернувшись к брату, продолжил в том же тоне: «От имени нашей любимой Коммунистической партии и нашего народного правительства я объявляю тебя под арестом за нападение на должностное лицо, представляющее партию и правительство, при исполнении служебных обязанностей». После этого он приказал человеку с ружьём увести моего брата.