Снежное чудо - Владимир Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ГОРДЫЙ ПЕТУХ
Жил во дворе у бабушки Танахи Петух. Так себе петушок — маленький, слабенький. Да бабушке лучшего и не надо было: кукарекает и ладно. Зато Петух с этим мириться никак не хотел.
— Не может быть, чтобы я был самым слабым петухом во всей деревне. Есть на чьем-нибудь дворе петух и послабее меня, — говорил он.
И шел с деревенскими петухами силой меряться. Бывало, так намеряется, что еле домой бредет, но голову высоко держит.
— Ничего, — говорит, — завтра к петуху дедушки Назара схожу. Еще с ним не дрался, — пылкого нрава был Петух.
Так из двора во двор по всей деревне прошел и везде бит был. Но гордыни в нем от этого ничуть не убыло. При-
шел домой с последней битвы, присел у забора, чуть дышит, а все-таки говорит:
Это еще не все. Вокруг вон сколько деревень разных. Запоют на заре, только слушай, и я знаю: есть где-нибудь в этих деревнях петух послабее меня. Его только найти надо и показать всем.
На другое же утро отправился Петух бабушки Танахи на Белое Озеро — с белоозерскими петухами силой меряться. В полдень прибежала оттуда Хохлатка к курам бабушки Танахи и закричала:
Ой, бегите скорее! Там вашему Петуху наши так дали, что он даже идти не может. Лежит под кустом бузины и крылышками подергивает. Совсем почти мертвый.
Побежали куры, смотрят и не узнают своего Петуха: весь-то он исклеван, весь искровавлен. Подхватили они его под крылышки, поставили на ноги, повели.
Идет Петух, шатается, выпячивает узенькую грудь, кукарекает:
Неужели я самый последний по всей округе? Не хочу быть последним. Пусть не первый я, пусть не второй, но и не последний.
И оглядывается в сторону Белого Озера, всхлипывает:
На этот раз ваша взяла, но я вот отлежусь немного и еще раз наведаюсь к вам. И к романовским петухам схожу, нот увидите. Живет он где-то, петух послабее меня. Его нужно только найти и показать всем.
Дома уложили его куры на мягкую постель, кудахтали над ним:
Не ходи больше к ним, Петя, добьют они тебя. Они вон громилы какие, смотреть даже страшно. Кроха ты перед ними.
Моргал Петух подбитым глазом, хорохорился:
Это я только ростом не взял, а духу во мне столько, что его на всех петухов хватить может. Отлежусь и пойду. Не может быть, чтобы я был самым последним петухом во всей округе. Да что я, счастьем обойденный, что ли!
И отвернулся к стене. А как только почувствовал, что может снова на ногах стоять, поднялся и пошел в Романовну. Вечером принесли его оттуда романовские петухи и подкинули в подворотню.
Заберите Петуха вашего. Дышит еще...
И пришлось Петуху бабушки Танахи опять отлеживаться. Ничего, отлежался. Поднялся на ноги и говорит:
Пойду я. Земля большая. Много на ней петухов живет всяких. И есть где-нибудь среди них петух и послабее меня. Его нужно только найти и показать всем. Вернусь, когда найду, до этого не ждите.
Простился с курами и пошел. Долго они шли за ним, кудахтали, просили не ходить, но он так и не вернулся. И где он теперь, никто не знает. Может, все еще идет ищет, а может, сложил уже у околицы какого-нибудь села гордую голову, и степные ветры спели над ним одну из своих печальных песен.
КАК ПРОХОЖИЙ ДРУГОМ СТАЛ
Ходил Суслик на поле за колосками. Устал. Чуть плетется домой. Увидел домик Хомяка. «Дай, — думает, — посижу возле него на камушке, отдохну».
— Разреши, Хомяк, посидеть на твоем камушке. Устал я.
— Посиди, — сказал Хомяк.
Сидел Суслик, отдыхал, говорил, что нынешнее лето не то, что прошлое: в прошлом году хлеба вызябли, и травы было мало, а нынешнее лето и травное, и хлебное.
— Рожь, вишь, какая умолотистая, не успевают машины от комбайнов отъезжать, — говорил Суслик, а Хомяк глядел на него и думал — прохожий.
Посидели они так, поговорили и разошлись.
. Дня через два опять случилось Суслику мимо домика Хомяка идти. И опять он притомился, отдохнуть ему захотелось. Остановился он, попросил:
— Разреши, Хомяк, посидеть на твоем камушке. Устал я. — Посиди, — разрешил Хомяк и добавил: — Припаривает сегодня, к дождю, знать.
Сидел Суслик, отдыхал, говорил, что он дождя не боится, что он уже три отнорка зерном засыпал, что ему теперь не только дожди, и зима не страшна. Радовался, что у него во всем удача, а Хомяк глядел на него и думал — знакомый.
Дня через два опять случилось Суслику мимо домика Хомяка идти. Увидел его Хомяк, окликнул:
— Что мимо идешь? Сверни на минутку.
— Да я не устал сегодня, — отвечает Суслик, — не несу ничего. Так просто прогуливаюсь по наполыо.
— А ты просто так сверни. Посидим, словечком-другим перекинемся. О себе расскажи. Где живешь, есть ли дети?
Сидел Суслик на камушке возле Хомяка, рассказывал ему о себе, что и жена ему попалась хорошая, согласно живут они с ней, и дети растут не больно баловливые, нельзя жаловаться. Рассказывал Суслик о себе, а Хомяк глядел на него и думал: «Приятель, скрасил мне денек беседой своей». Посидели они так, поговорили и разошлись.
С неделю после этого не видел Хомяк Суслика. До этого столько не видел и — ничего, а тут неделю не показывался Суслик и затосковал Хомяк. И все как-то иным стало: вроде и месяц по ночам не светит, и роса не ложится.
Сказал жене:
Что-то Суслика давно не видно. Уж не заболел ли он? Пойду проведаю.
Вышел ко двору, а Суслик — вот он, сам к нему бежит.
Что пропадал долго? — спросил его Хомяк.
Да жена прихворнула, — ответил Суслик, — ухаживал за нею.
Ну и как?
Да теперь ничего. На поправку пошла. Сегодня даже на постели посидела.
Вот и хорошо, — сказал Хомяк. — Пусть ветры унесут кручину твою и пусть смотрит опять солнышко в окошко к тебе.
Сидел Суслик на камушке, рассказывал Хомяку о жене своей, а Хомяк глядел на него и думал: «Друг, возле него сердце теплеет и ему возле меня тепло».
Раньше они не знали друг друга, а теперь их часто видят вместе, и от Суслика к домику Хомяка проторена дорожка.
БРАНИТ ЛИСА МЕДВЕДЯ
Повадился медведь Тяжелая Лапа к Лисе в гости ходить.
Не успеет через порог перенести себя, а уж спрашивает:
— Чем ты меня, Лисонька, сегодня потчевать будешь?
Так и хочется Лисе крикнуть: «Колом по башке!»
Совсем медведь одолел ее. Но как крикнешь? Он, медведь-то Тяжелая Лапа скуп на слова, зато щедр на затрещины. Кто от него в роще только не плакивал! Он такое сотворить может, что и голоса навсегда лишишься.
Крепилась Лиса, хоть и надоело ей кормить медведя, крепилась. И вот как-то поймала она куропатку в роще, ощипала ее, ожарила, только есть собралась, а медведь лезет через порог, несет свою особу.
Здравствуй, Лисонька. Что смотришь-то на меня? Я это, я.
Сообщил и по-хозяйски за стол вдвинулся. Смахнул на пол крошки со столешницы, прогудел:
Ну, чем ты меня сегодня потчевать будешь? Готов я.
«Ну, —думает Лиса, — была не была, а сейчас я тебя,
мохнач, ожгу словом огненным. Все выскажу, все. Больше терпеть не буду. Хватит тебе объедать меня».
И сказала:
Бессрамный ты, ни стыда в тебе, ни совести. За космы бы тебя да мордой в стол, чтобы аж чашки зазвенели.
И поднялся медведь Тяжелая Лапа во весь рост, грохнул могучим голосищем:
Что-о?!
У Лисы и сердце сразу в пятки ушло, маленькой она себя почувствовала. Совсем иным голосом запела:
Совести, говорю, у тебя нет. Не мог ты разве, бесстыдник, раньше прийти? Уж я ждала тебя, ждала, все окошки проглядела. Куропатку вон ожарила, вишь румяная какая. Боялась — не остыла бы.
А, тогда другое дело, — опустился медведь на лавку и куропатку к себе придвинул.
Наклонился над нею, носом водит, приглядывается, с какого конца есть ее. Жалко Лисе куропатку стало. «Ну, — думает, — сейчас уж я тебе все скажу, косолапый. Пора тебя отучить от моего дома, дармоед ноздрястый».
И сказала:
И все же ни стыда в тебе, ни совести. Что ты на мою куропатку глаза пялишь, что носом над нею водишь, беспутный?
Что-о? — забасил медведь и с лавки приподниматься начал.
И опять у Лисы сердце в пятки ушло. Совсем она иным голосом заговорила:
Бессовестный, говорю, что ты на такую аппетитную куропатку смотришь? Ее поскорее есть надо.
А, ну тогда другое дело, — прогудел медведь и в два жевка съел куропатку.
Поднялся из-за стола, пошел к порогу. •
«Ну, — думает Лиса, — уж сейчас я тебе, объедало, все скажу. Оставил меня голодать в выходной день».
И сказала:
Не приходи ко мне больше, окаянный. Замаял ты меня до слезы в глазу.
Что-о?! — повернулся медведь.
И сразу понежнела Лиса, помела хвостом:
Не приходи, говорю, ко мне больше поздно так. Уж я всегда жду, жду. Измечусь по окошкам, а тебя все нет и нет.
