Молодой Ясперс: рождение экзистенциализма из пены психиатрии - Александр Перцев

Портрет пошлых, ненавистных капернцев дополняется у Грина описанием их любви:

«Капернцы обожали плотных, тяжелых женщин с масляной кожей толстых икр и могучих рук; здесь ухаживали, ляпая по спине ладонью и толкаясь, как на базаре. Тип этого чувства напоминал бесхитростную простоту рева»[32].

Представляется, что родной и такой чужой город Ольденбург казался К. Ясперсу таким же. А кто же был противопоставлен у А. С. Грина буржуазно — торгашеской Каперне? Ремесленники и аристократы, которых так любил К. Ясперс. Правда, они отступали под напором буржуа. Благородного Грэя мещане вытеснили в море. Ему пришлось стать капитаном, потому что рожденные ползать, но шустрые буржуа не оставили ему места на земле. Отец Ассоль, ремесленник Лонгрен, делал игрушки, напоминавшие о прекрасном романтическом прошлом, и разорился под напором машинной индустрии, массами производящей игрушки про отвратительное настоящее — «складные модели зданий и железнодорожных мостов; миниатюрные отчетливые автомобили, электрические наборы, аэропланы и двигатели. Все это пахло краской и школой… Выходило, что дети в играх только подражают теперь тому, что делают взрослые»[33].

(Ясперс тоже ненавидел школу, но об этом позже).

Аристократ Грэй, будущий капитан судна с алыми парусами, родился и вырос в фамильном замке, где на чердаке «он нашел стальной рыцарский хлам, книги, переплетенные в железо и кожу»[34].

Он, Грэй, был точно таким же, как отец философа Ясперса — аристократом среди бизнесменов. Что поделаешь! Ведь в буржуазные времена аристократу без бизнеса не выжить, но бизнес этот аристократ может вести только по рыцарским правилам.

Корабль Грэя был торговым судном. Но этот корабль возил только нездешние грузы не от пошлого мира сего, например пряности, а капитан его презирал все законы экономики и не стремился к прибыли, говоря:

«Да, выгодный фрахт мне нужен как прошлогодний снег. Можете передать это маклеру»[35].

Александр Грин и Карл Ясперс мыслили одинаково: они верили, что пошлость рыночных отношений, плебейство правового государства и демократии еще можно будет однажды преодолеть, наполнив духовными, подлинно человеческими отношениями. Эти отношения, конечно, не будут возвратом к реальному феодализму. Они станут реальным воплощением высокого романтизма, при котором человек будет иметь дело не с какими‑то юридическими и физическими лицами, не с какими‑то репрезентантами общественных групп и слоев, которые так любят политологи и социологи, а с людьми во всей их уникальности и неповторимости. «Индивидуального подхода» заслуживает каждый человек, а в ответ он приложит все усилия, чтобы действительно стать индивидуальностью, поскольку «быть заменимым некрасиво»[36].

Герой «Алых парусов» Грэй выражает эту мечту так: «…Вы, как и большинство, слушаете голоса всех нехитрых истин сквозь толстое стекло жизни; они кричат, но вы не услышите. Я делаю то, что существует как старинное представление о прекрасном- несбыточном, и что, по существу, так же сбыточно и возможно, как загородная прогулка… Я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. Когда для человека главное — получить дражайший пятак, легко дать этот пятак, но когда душа таит зерно пламенного растения — чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя. Когда начальник тюрьмы сам выпустит заключенного, когда миллиардер подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф, а жокей хоть раз попридержит лошадь ради другого коня, которому не везет, — тогда все поймут, как это приятно, как невыразимо чудесно… Владеть этим — значит владеть всем»[37].

Алые паруса на торговом судне — это и было чудо, сотворенное аристократом — менеджером Грэем для своей возлюбленной Ассоль.

Постройка предками Ясперса дворянского гнезда в обывательском Ольденбурге была затеей аналогичного свойства.

Карл Ясперс пойдет еще дальше: в книге «Куда движется ФРГ?» он предложит переделать на человеческих, подлинно экзистенциалистских (или эсеровских?) началах всю послевоенную Германию.

Он предложит навсегда похоронить в ней бюргерство, бюрократию и муштру. То есть сделать явью алые паруса на торговом судне Германии. Но утопический экзистенциалистский план Ясперса, один в один совпадавший с процитированной нами программой Грэя, не был принят. Империя не использовала предложенный философом шанс исправиться.

В знак протеста философ перебрался в Швейцарию.

Вроде бы — вдаль от моря, но на самом деле — ближе к нему.

Потому что, если не видеть моря, оно остается в душе все таким же волшебным.

Тоска по вымышленной, нереально прекрасной внутренней родине называется ностальгией.

Запомним и это до поры.

Ностальгия всегда считалась источником поэзии, заставляла сочинять стихи и песни о прекрасных, но недостижимых местах, ради обретения которых не жалко и положить свою жизнь.

Сотворенная фантазией внутренняя родина выглядела всегда по — разному, в зависимости от мастерства и вкуса поэта, его политических взглядов и эстетических пристрастий.

Возьмем наугад известные поэтические тексты, выражающие ностальгию в наиболее ярком виде. (Они, впрочем, известны представителям разных поколений современного российского общества, а потому стоит привести их целиком).

Вот известная старшему поколению «Гренада» М. А. Светлова, никогда не бывавшего в Испании, но написавшего в 1926 году, задолго до гражданской войны в этой стране, свое лучшее стихотворение (на создание его поэта подвигло название гостиницы «Гренада» на Тверской):

Мы ехали шагом,Мы мчались в бояхИ «Яблочко» — песнюДержали в зубах.Ах, песенку этуДоныне хранитТрава молодая —Степной малахитНо песню инуюО дальней землеВозил мой приятельС собою в седле.Он пел, озираяРодные края:«Гренада, Гренада, Гренада моя!»Он песенку этуТвердил наизусть…Откуда у хлопцаИспанская грусть?Ответь, Александровск,И, Харьков, ответь:Давно ль по — испанскиВы начали петь?Скажи мне, Украйна,Не в этой ли ржиТараса Шевченко Папаха лежит?Откуда ж, приятель,Песня твоя:«Гренада, Гренада, Гренада моя»?Он медлит с ответом,Мечтатель — хохол:   — Братишка! Гренаду   — Я в книге нашел.   — Красивое имя,Высокая честь —Гренадская волостьВ Испании есть!Я хату покинул,Пошел воевать,Чтоб землю в ГренадеКрестьянам отдать.Прощайте, родные!Прощайте, семья!«Гренада, Гренада, Гренада моя!»Мы мчались, мечтаяПостичь поскорейГрамматику боя —Язык батарей.Восход подымалсяИ падал опять,И лошадь усталаСтепями скакать.Но «Яблочко» — песнюИграл эскадронСмычками страданийНа скрипках времен…Где же, приятель,Песня твоя:«Гренада, Гренада, Гренада моя»?Пробитое телоНаземь сползло,Товарищ впервыеОставил седло.Я видел: над трупомСклонилась луна,И мертвые губыШепнули: «Грена…»Да. В дальнюю область, В заоблачный Плёс Ушел мой приятель.И песню унес.С тех пор не слыхалиРодные края:«Гренада, Гренада, Гренада моя!»Отряд не заметилПотери бойцаИ «Яблочко» — песнюДопел до конца.Лишь по небу тихоСползла погодяНа бархат закатаСлезинка дождя…Новые песниПридумала жизнь…Не надо, ребята,О песне тужитьНе надо, не надо,Не надо, друзья…Гренада, Гренада,Гренада моя!

Тот же феномен острой тоски по воображаемой родине, на которой лирический герой не был никогда, выражен в известной среднему поколению «культовой» песне «Наутилуса Помпилиуса» на слова В. Г. Бутусова — «Прощальное письмо»: