Вместо любви - Вера Колочкова

Так и жила потом, как в сером тягучем тумане. Как трава на болоте. На втором курсе Аньку родила, потом диплом получила, потом на работу устроилась. Приходила, ела борщи да котлеты свекровкины, отправлялась в свою комнату книжки читать. Толик ходил вокруг нее на цыпочках – гордился культурной женой. Жизнь как жизнь. Все как у всех. Только в голове – Севка Вольский. И правда, значит, она не ржавеет, первая любовь. Только ярче еще становится. Образ Севки на фоне Толика расцветал в Ингиной душе все новыми и новыми красками, переливался всеми оттенками неизжитой боли – чистое страдание, ни дать ни взять. Муки, глазу невидимые. И никакой костер Толиковой любви не согревал. Женой Толику она, однако, старалась быть хорошей, потому что без Толика было бы еще хуже. Он был надежным, как та самая каменная стена. Хоть и защищать ее особо было не от кого, а все равно – атрибут надежности. Да и приятно, знаете ли, даже пусть и на подсознательном уровне, когда вокруг тебя на цыпочках ходят и с тупым обожанием в глаза заглядывают. К этому быстро привыкаешь, как к данности какой природной…

Правда, хватило Толика ненадолго. Только год сумел он прожить новой трудной жизнью, крутясь между больной мамой и молчуньей-женой. А потом ему как-то резко надоело все. И мама со своим лежаче-вопящим деспотизмом надоела, и Инга со своим будто перепуганным равнодушием. Загулял он сразу и основательно – как ушел утром из дому, так и вернулся только через неделю. После мучительных бессонных ночей, после поисков сына и мужа по моргам и больницам Светлана Ивановна с Ингой, увидев его в дверях, разрыдались от радости. Только недолго та их радость продлилась. Практически с порога Толик заявил – ухожу, мол. Другую бабу себе нашел, извините. Настоящую бабу, а не ботву вялую, как эта… Инга из небрежного жеста его руки в ее сторону сразу и поняла, кто она есть для него с сегодняшнего дня – ботва вялая. И сразу поверила, не обиделась даже. Что ж, пусть будет теперь у нее новый статус. И правда – ботва вялая. Прожила десять лет рядом с мужем трава травой, теперь вот ботвой стала. А чего она хотела другого? Ну, не получилось из нее плода. Мужика, его и впрямь по-настоящему любить надо. Без обману. И на обмане долго не протянешь, а уж на правде и тем более. Это ж надо – выдала тогда ему перед свадьбой – другого люблю… Та, видно, женщина, с которой он прожил всю неделю, ни о матери, ни о жене не вспомнив, наверняка настоящим плодом для него и оказалась. По крайней мере, уж точно про нелюбовь свою не талдычила, как Инга десять лет назад. Вот же дура была молодая…

– Сынок, а я-то как же? А Инга? Ингу-то куда? – громко взвыла из своей комнаты Светлана Ивановна. – Ты что, сюда ее приведешь, что ли? Что ж у нас теперь тут будет-то? И так никакого порядку… Одумайся, сынок!

– Да я как раз и одумался, мам! – весело крикнул в сторону ее комнаты Толик. – Одумался и новую жизнь решил начать! Ты обо мне не волнуйся, у меня теперь все по-настоящему будет…

– Что значит – по-настоящему? А Ингу куда? Ты об Инге подумал, сынок?

– Да подумал, подумал! – начиная уже раздражаться, снова крикнул ей в дверь Толик.

У Инги все сжалось внутри – таким непривычным было это его веселое раздражение. И пугающим. И времени не было совсем в себя прийти.

– А куда ее? Ингу-то теперь куда? С ребенком? На улицу выкинешь, что ль? – никак не желала униматься Светлана Ивановна. – А я еще, может, новую твою бабу и не приму! Может, она у тебя неаккуратная! Или, может, оторва какая наглая! Нет, сынок, ты лучше уж одумайся по-доброму!

– Ой, мама, да мы тут сами решим все сейчас, как нам дальше жить, не беспокойся! Ты еще будешь тут… – уже грубо рыкнул в сторону материнской комнаты Толик. Инга даже вздрогнула от его окрика. Никогда он так по-хамски с матерью не разговаривал. Потом принялась разглядывать его внимательно и удивленно – и внешний облик Толика претерпел значительные изменения за эту неделю. Что-то выступило в этом облике наружу… объемно-пролетарское. Смелое, наглое, похотливое, по-матросски разухабистое. Эх, яблочко, да на тарелочке… Оглядев ее презрительно с головы до ног и выразительно хмыкнув – с кем жил, вроде того, – он мотнул головой в сторону кухни, проговорил деловито: – А ну, пойдем пошепчемся…

На кухне Толик оседлал стул, сложил на столе руки в твердокаменный узел, глянул на нее исподлобья:

– Значит, так. Слушай сюда, Инга. Я насовсем ухожу. Навсегда. Ты поняла меня? Жизнь свою хочу сначала начать. Чтоб с нормальной бабой, а не так… Лохом вокруг тебя подпрыгивать. И женюсь снова, чтоб ничего старого в моей жизни не было. Поняла?

– Нет, Толик, не поняла. Как это – чтоб ничего старого? Ну ладно – я… А мама твоя? А Анютка?

– Я же сказал – ни-че-го. Все. Не будет меня. Умер я для вас. А маму с Анюткой я тебе оставляю.

– Как это – мне? И маму тоже – мне?

– Ну да. И маму. А взамен отдаю эту квартиру. У моей бабы, у Таньки, квартира своя имеется, так что эта твоей будет.

– Погоди, погоди… Как это – квартиру отдаешь?

– О господи… Ну чего ты тупишь так, Инга? Как это да как это! Заладила! А еще образованная, мать твою… Квартира-то эта неприватизированная! Усекла? Я выписываюсь, а мама остается на твое попечение. Ты ее доходишь по-честному, потом квартира тебе остается. Делай с ней что хошь. Хошь – дальше живи, хошь – продавай… Поняла?

– Ну да… То есть поняла, чего ты от меня хочешь…

– Слава богу. Дошло, наконец. Только это… Слышь, Инга… Только у меня два условия! Никаких алиментов – это раз. Умер так умер. И никаких домов престарелых для мамы – это два.

Мама все-таки. А я ей сын родненький. Ну что, согласна на такой вариант?

– А если нет? Если не согласна?

– Что ж, тебе же хуже. Тогда, как мама говорит, жену свою новую сюда приведу. И ничего у тебя не будет. Ни сейчас жизни, ни потом квартиры. Так что решай. Есть, конечно, еще и третий вариант: вещи в чемодан – и туда, откуда приехала. К папочке своему орденоносцу. Он тебя примет, ты ж у него любимая дочь…

– Нет. Нет, Толик, я согласна. И на развод согласна, и за Светланой Ивановной ходить согласна. Подавай завтра заявление в суд. И из квартиры выписывайся. Я согласна, Толик.

Он осмотрел ее с головы до ног грустно и внимательно новым, тяжелым мужицким взглядом, усмехнулся слегка, чуть скабрезно, чуть извиняясь:

– Господи, и где ж мои глаза были… Чего я в тебе тогда углядел-то? Ни задницы стоящей, ни титек приличных… Ты только зла на меня не держи, Инга. Я перед тобой ни в чем не виноват. Замерз я с тобой совсем. Так замерз, что в другую вот жизнь бегом бегу, будто спасаюсь. Любовь там у меня. Настоящая, человеческая. Там отогреют. Танька, она баба горячая, толстомясая… А с тобой мне холодно. Я бы и мать с собой в ту жизнь забрал, да Танька не хочет. У нее и своя парализованная лежит… Да ничего, за квартиру-то можно туда-сюда и побегать, не убудет с тебя!