Про баб (сборник) - Михаил Барановский

На этот раз она без шляпы, зато с новой прической. Во времена юности Максима такие прически назывались что-то типа «Я упала с сеновала – тормозила головой» или «Взрыв на макаронной фабрике».

– Это мамин любимый писатель Тырдышный, – объясняет Настя. – Мама проработала в его музее-квартире всю жизнь. А потом музей закрыли, и родственники продали квартиру. Шикарную квартиру, какой-то фирме, под офис… Мы прямо не знаем, что теперь со всем этим делать. Мама хранила у себя все вещи Тырдышного и вот перевезла их к нам.

– Теперь этот музей будет у вас в квартире? Поздравляю.

Марьяна в сопровождении Максима проводит дислокацию:

– Я хочу сразу предупредить. Тут малой кровью не обойтись. Тут надо не ремонт делать, а строить. Все практически заново. Батареи и сантехнику новые ставить, десятилетиями не менялись. Какой смысл делать ремонт, а через три месяца отбивать плитку или сдирать обои, когда что-то протечет или засорится?

– Меня сейчас стошнит, – предупреждает Максим.

– Учти, заказывать ремонт в фирме нельзя. Ты им заплатишь десять тысяч, они наймут армян за шесть, армяне найдут каких-нибудь украинцев за три.

– Значит, лучше сразу искать украинцев.

– Именно. К тому же стены ты видел – их надо выравнивать. А если выравнивать, то заодно и проводку заменить не мешало бы. Стены надо штробить.

– Штробить, – растерянно повторяет Максим.

– Да. Не пугайся. А вообще-то я тебе скажу, что надо делать.

– Кажется, я знаю. Надо напиться.

– Это не поможет. То же самое, в такой же квартире я спроектировала одной заказчице. Можно будет как-нибудь с ней договориться, чтобы посмотреть.

– Давай прямо сейчас.

– Давай, тем более на твоей новенькой машине. Как это ты отважился на старости лет?

– Ну, знаешь, страшно стало – всю жизнь прожить пешеходом.

Уже в машине Марьяна продолжает:

– У нее квартира один в один ваша. Посмотришь перепланировку. Понравится – поговорим. Слушай, что происходит? Народ взбесился. Все создают прибавочную стоимость. Макс, а у нас с тобой будут товарно-денежные отношения?

За открытым окном пробегает мимо темно-синяя улица, разукрашенная яркими пятнами витрин, растекшимися желтками фонарей, разлетающимся конфетти из звуков, срывающихся с тротуаров и дороги, подхваченных ветром.

– Каких только отношений у нас с тобой не было. Зачем тебе товарно-денежные?

– Да? А какие ты можешь предложить?

– Бартерные. Ты мне – интерьер, я тебе – зубы.

– Тьфу! Неинтересно.

– А что тебе интересно?

– Ты обо мне думаешь как о женщине? – Ее зрачки скатываются в уголки глаз и застывают, наблюдая за Максимом. – Я прихожу к тебе голой во сне?

– Регулярно, – не отрываясь от дороги, говорит он.

– И ты молчишь?! Я, Максик, уже в том возрасте, когда после таких слов надо благодарить и быстро раздеваться.

– Марьяна, ты что-нибудь про десять заповедей слышала?

– Перестань. Во всех правилах есть определенная доля условностей и допущений, включая десять твоих библейских заповедей. Например, что считается грехом в постулате: не возлюби жены ближнего своего? До какой степени, спрашивается, нельзя? Даже в мыслях? А поцеловаться? И как насчет петинга? Или вот: «не укради». А если по безналу? Это все давно уже устарело. А ты что, стал набожным?

– Я серьезно. Ты же собиралась заняться зубами?

– Я бы тебе и бесплатно сделала, – как бы обижается Марьяна, – а ты видишь какой меркантильный. Здесь тормози! Ее зовут Анна.

Дверь в квартиру приоткрыта. Марьяна пропускает вперед Максима, и тут же раздался глухой удар тяжелого неодушевленного предмета, канонада двух упавших тел, залп выплеснувшейся откуда-то воды, громыхание жести. Заглянув в прихожую, она видит перевернутую стремянку, ведро, лежащего в луже Максима, а на нем Анну в смело задранном халате.

Увы, не так часто, как хотелось бы, нам на голову падают созревшим плодом, подстреленной птицей, сорвавшимся с крыши кирпичом, тунгусским метеоритом, кометой Галлея с огненным хвостом (нужное подчеркнуть) красивые, загорелые женщины с глазами цвета болотной ряски. «Эти глаза напротив», – пел когда-то с хрипотцой виниловой пластинки то ли Хиль, то ли Ободзинский, когда-то тогда в черно-белом, как документальная кинохронь, прошлом. Какие-то секунды эти глаза действительно были напротив, и даже звучала музыка. А может, Максиму только показалось, что звучала музыка. Лишь в кино в такие минуты звучит музыка.

– Я смотрю: вы уже познакомились! – ерничает Марьяна.

Анна встает, смущенно запахивает халат, вспархивает ресницами.

От нее исходит тонкий, еле уловимый кофейный аромат. Кажется, так пахнет ее кожа. Голые плечи, как обжаренные кофейные зерна, блестят загаром, привезенным откуда-то, где растут, упираясь в небо, мохнатые пальмы, где вдоль песчаных пляжей море взбивает пену в гоголь-моголь, и праздные красивые люди пьют крепкий эспрессо из маленьких белых чашек.

– Вы весь мокрый, – говорит она.

– Это я… от неожиданности.

В пустой и неуютной комнате Максим снимает с себя намокшие вещи, рассматривает выданную ему одежду. Ему кажется странным и приятным раздеваться здесь, в квартире этой женщины, в точно такой же квартире, как и та, в которую он совсем недавно вселился.

– Я же тебе о нем говорила, – слышит Максим из-за неплотно закрытых дверей. – Нужный человек – стоматолог, так что пользуйтесь, не стесняйтесь.

– Боюсь, мне теперь понадобится травматолог.

Максим выходит, переодетый в огромную майку и нелепые шорты:

– Хорошо, что меня сейчас не видит моя жена.

– Хорошо, что вас сейчас не видит мой муж, – говорит Анна.

– Судя по размеру одежды – действительно хорошо.

– Хотите кофе? – спрашивает Анна и, не дожидаясь ответа, исчезает в направлении кухни.

– Давай, я тебе пока все покажу, – предлагает Марьяна. – Коридор мы немного сузили, но зато прихожая стала больше. Тут столовая, а здесь прорубили дверь в кухню – ее расширили за счет коридора, вернее, за счет закутка, здесь был закуток, никому не нужный закуток. Тут будет жить ее мама, она хочет перевезти ее из Севастополя. Здесь спальня… Алле! Ты меня слушаешь?

Из кухни доносится терпкий запах свежемолотого жареного кофе, слышно, как закрываются ящики, звякает посуда, и вот появляется Анна с подносом и чашками с кофе, над которыми колышется паутинка пара:

– Кофе.

Она ставит поднос на журнальный столик:

– Я вчера выбрала пол – роскошный.

– Жена хочет ковролин.

– Ковролин – непрактично.

– Она говорит: уютно.

Анна по-детски пожимает плечами и трогательными ключицами.

– Ну что – подходит? – спрашивает Марьяна.

– Вполне… – неуверенно произносит Максим.

На лестничной площадке Марьяна принимается сплетничать:

– Мужа никакого у нее нет – вранье. Она его выгнала. А потом один любовник ей квартиру купил и пропал куда-то. Другой дал денег на ремонт.

– А я думал, она в три смены работала на заводе без выходных и откладывала, – пытается шутить Максим.

– Умеют же люди устраиваться. С курорта на курорт разъезжает. Загар с нее не слазит. И любовники тоже.

Новоселье, пир во время чумы. Вдоль стен – разнокалиберные коробки, свертки и тюки, связки книг. Под резким светом стоваттной лампочки без абажура в центре комнаты стоит стол. За ним – хозяева и приглашенные. На нем – бутылки, приготовленная на скорую руку еда, одноразовая посуда. Хозяева не чувствуют себя дома. Приглашенные – не ощущают себя в гостях. Пикник на обочине. В голое, открытое окно влетает голос улицы и присоединяется к застолью.

– Значит, все уезжают, а ты пускаешь корни? – спрашивает Максима Илья – друг с детских лет, очкарик, инженер.

– Все, кто мог и хотел, уже давно уехали, – говорит Максим, – а ты лет десять уже собираешься, но никогда не уедешь.

– Уеду, – настаивает Илья.

– Не уедешь!

– Уеду, – упорствует.

– Он уедет, – становится на сторону Ильи сидящая с ним рядом Антонина Павловна.

– Вот! – говорит Илья. – Спасибо, Антонина Павловна! Давайте уедем вместе! И пусть они здесь без нас локти кусают.

– Спасибо, Илья. Но боюсь, что еще одного переезда я уже не перенесу. Если я куда и перееду, так скорее всего на кладбище.

– Мама! – одергивает ее Настя.

– Все туда переедем, – говорит Илья.

– И вряд ли кто-то будет кусать локти по этому поводу, – при этом теща с укором посматривает на зятя.

– Мама!

– Что не так? – вздергивает нарисованные брови Антонина Павловна.

– Мы его отправляли на разведку, в Израиль, – сообщает жена Ильи Света.

– Лучше один раз уехать, чем сто раз услышать, – говорит Максим.

– Ладно, пока все мы еще здесь, пока никто из нас еще никуда не переехал. Макс, я знаю, что дерево, и не одно, ты посадил. Ребенка ты родил – умницу, красавицу…

– Илюша, извини, конечно, но ребенка я родила, – вмешивается Настя.