Хмельницкий. Книга вторая - Иван Ле

Мелашка гостеприимно указала рукой, приглашая такого неожиданного и почетного гостя сесть в красный угол.

— Благодарю за доброе слово. Садитесь, пожалуйста, — горько вздохнула женщина. — Где уж там королям думать о наших людях? Глаза не видят, сердце не болит… Непременно передадим ваши слова пани Матрене.

Когда гости садились за стол, вежливо пропуская за гетманом юркого и, кажется, самого главного среди них пана Киселя, в светлицу, не постучавшись, вошло несколько солидных казаков с саблями на боку. Следом за ними, как показалось сидящим за столом, вошла целая ватага молодых казаков.

— Вы смотрите, и впрямь колядники, что ли? — удивился гетман, уже сидевший за столом.

— Колядники, дай боже здоровья хозяевам и гостям в доме сем! — ответил один из казаков, пропуская вперед молодежь.

Старший из них тряхнул непокорными пышными волосами. Встретился глазами с Мелашкой, одарил мать сыновней улыбкой. Положил руку на плечо стоявшего рядом с ним юноши с такими же роскошными волосами. Ободренный матерью, взглянул на гостей.

— Вот видишь, мама, колядников привел, как обещал. Ивась Богун, Филонко. А это наш приятель — наверно, знаете его? — Юрко Лысенко, — приятным возмужалым голосом произнес молодой казак.

— Это наши хлопцы, пан Петр. Вот сын, до сих пор называю его Мартынком, как маленького.

Мартынко отошел в сторону, чтобы мать могла поздороваться с его гостями. Ивась тоже подставил конопатую щеку, здороваясь с Мелашкой, как с родной матерью. Он улыбнулся Мелашке, и высокие гости поняли, кем является она для этих двух юношей. Здороваясь с другом Мартынка, которого видела впервые, она обеими руками взяла его за голову, словно собиралась поцеловать так же, как и своего сына.

— Юрком звать, хлопче? Казаком хочешь стать? А у нас в гостях, кстати, и атаман со старшинами. Попросите, если его ласка, чтобы взял вас в наше заднепровское казачество.

— Спасибо, матушка. Собирались колядовать… Да и так будьте здоровы в доме сем, пусть счастливым будет весь этот год. Если же у вас гости, матушка, так мы, пожалуй, пойдем в другую светелку. Как по-твоему, Мартынко?

А к ним уже подошел сам Конашевич, о котором столько им рассказывали в Лубнах. Остановился, поглаживая свою волнистую бороду.

— Казаки? — спросил он. И посмотрел на юношу, как купец на жеребенка. — А оружие у вас есть, казаки? Если есть, тогда дай боже вам счастья в трудовой военной жизни. Люблю и я это дело, еще благочестивым князем привитое нам, юношам, в Остроге… Как только пригреет весеннее солнышко, приходите ко мне, казаки. В свой оршак[11] старшинский и возьму вас всех четырех, оружие дам. Обязательно вот так все четверо и приходите ко мне вместе с казаком Мартынком, прошу. Думаю, что ты, казаче, не возражаешь? — спросил Сагайдачный Мартынка.

— Ежели с Мартынком, так нас больше придет, пан гетман! Не только в Лубнах хлопцы рвутся казаковать… — заговорил Ивась Богун, выходя вперед поближе к гетману, словно на танец приглашая.

— Вот это дельный разговор! — обернулся Сагайдачный к сидевшим за столом полковникам, указывая рукой на молодых казаков. — Так благослови нас боже выпить чарку во славу юности и праздника!

Самолюбие гетмана было несколько уязвлено тем, что самый представительный из них казак, сын Мелашки, промолчал и за него ответил Ивась. Юноши и пришедшие с ними чигиринские казаки сели за столом напротив Сагайдачного и полковников, заняв всю скамью. Мартынко понял, что, уклонившись от ответа, задел самолюбие гетмана. Посмотрел на мать, кивнул головой в ответ на ее молчаливый вопрос.

Мать то ли корила сына за то, что он не ответил на многообещающее предложение гетмана, то ли велела ему, как хозяину, угощать гостей. Возможно, этот взгляд таил в себе сговор матери с сыном, а может быть, и благословлял его на путь казацкой жизни… Мартынко взял сулею и стал наполнять бокалы, начав с полковника.

Сидя за столом, заставленным вкусными яствами и хорошим вином из погребов бывшего подстаросты, Сагайдачный все время думал о своем разговоре с молодыми казаками. Ведь они не воспитывались, как царьградский пленник, в иезуитской коллегии. Их надо обучить и прибрать к рукам. Дружба разбитного казака Мартынка с сыном чигиринского подстаросты Богданом, видимо, не прошла бесследно. Правильно поступил, что без всяких раздумий обещал принять их в свою свиту. Не только устами, но и устремлениями таких младенцев, как сегодняшние друзья Мартынка, руководит сам промысел божий! Получив его приглашение, приглашение старшого реестровых казацких полков, хлопцы расскажут другим, привлекут десятки, сотни таких же, как и они, молодцов. Оршак или даже целый полк можно будет создать из таких юных сторонников, друзей!

Особенно пришелся по душе Сагайдачному красавец Ивась Богун, он, казалось ему, будет наиболее преданным джурой. Такого не обольстить лукавым обманщикам. Непременно надо посоветовать хлопцам, чтобы привели с собой сотню или даже две таких же, как и они, юношей.

— Ну как же, молодец Мартынко: останешься казаковать у Вишневецких или, может быть, и нам, грешным, можно надеяться? Не пренебрегайте, молодцы, нашим казацким родом! — подобрев от выпитого вина, все-таки спросил Сагайдачный, причисляя и себя к «нашему казацкому роду».

Умудренный уже житейским опытом и хорошо зная горячность своих младших друзей, Мартынко поспешил ответить полковнику за всех:

— Весна, пан гетман, еще далеко. Говорю, гетман, потому, что полковники и среди нас найдутся… Пока что еще только рождественские праздники провожаем крещенской кутьей. Все мы казаки пана Вишневецкого, и больше того… казаки украинского народа, как говорит мама. Куда народ, туда и мы.

— Ясно, куда народ, туда и мы! А воевать под началом такого пана полковника каждый согласится. Верно, Мартынко? — вмешался и Филонко Джеджалий, словно настраивая и свой, прорезывающийся басок. Ивась даже покраснел за него, смутился, как девушка, для бодрости подтолкнув его локтем.

Знакомое чувство воина зашевелилось в душе Сагайдачного. Знакомое и такое близкое свое, норой и горькое, прошлое. Так же договаривался он и с Марконетом о службе у французов!.. Именно на такую молодежь, как эта, ему и следует опираться. Молодежь бросается в реку, не ища броду. Э-хе-хе… Но он еще не все растерял в этой погоне за проклятым королевским бубликом, за государственным признанием!..

Утром Сагайдачный отправлялся в дальний путь на Киев как почетный гость чигиринских казаков. В окружении казаков и сопровождавших его старшин ехал он до монастыря святой Матрены, спрятавшегося в лесистых буераках. Святая Матрена! Не в честь ли хозяйки-вдовы сооружена эта обитель?

Остановил коня, повернул его в сторону храма, снял шапку и перекрестился. Он остался доволен собой! Вся его свита, даже хозяева-казаки, поддержали показную набожность прославленного полковника.

Еще не все потеряно! Если не Мартынка, самозабвенно влюбленного в иезуита Богдана Хмельницкого, так его скромных друзей он твердо решил взять в свою гетманскую свиту. Не с большим рвением восприняли они его предложение, но и не отказались. Утром он узнал от дворовой девушки, что Мартынка считают братом храброго сына Хмельницкой. Надо и ему, Петру Сагайдачному, непременно привлечь на свою сторону этого молодого казака!..

16

До сих пор молодому Осману редко позволяли заниматься важными государственными делами. Он довольствовался безграничной свободой, а вместе с ней и властью, проявляя ее на конских ристалищах и в гареме. Вот уже пятый год гордостью гарема была первая султанша из гяурок, красивая невольница, торжественно подаренная султану Мухамедом Гиреем и всесильным беем — Зобаром Сохе. В диване обходились без молодого Османа. Его мать зорко следила за управлением государством знатными беями, порой, может, подобно затянутому тучами солнцу, туманно и не всегда мудро определяла политику своей страны.

Военное совещание в диване собирались провести, как обычно, без участия молодого Османа. Бей порой даже из добрых побуждений старались лишний раз не беспокоить молодого султана. А ведь опять готовились к войне с Речью Посполитой! Всем было известно, что султан твердо решил возглавить этот поход.

Мать предупредила Османа о созыве военного совещания в диване. Предупредила, как родная мать. До сих пор и она играла не последнюю роль в определении политики государства. Она не только управляла во дворце, в гареме, но и решала сложные государственные и семейные дела. Мах-Пейкер проводила совещания в диване, порой без яшмака, с открытым лицом, как настоящая властительница. Жестокая женщина не щадила даже детей покойного султана…

— Осман уже совершеннолетний, вполне созревший султан! — заявила она в диване. — Уже в третий раз женится, а от бывшей гяурки-монахини, теперь пресветлой любимой султаном правоверной султанши, ждем второго ребенка… — говорила она государственным деятелям, горячо доказывая, что именно он, ее Осман, должен стать во главе турецких войск, выступая против Ляхистана.