Рискнуть и победить (Убить демократа) - Андрей Таманцев

— Как он успел заметить?

— Выходит, успел. И второй этап — тоже сдал. Сделал вид, что оступился. А когда выходил из кабинета Нестерова, не хромал.

— Что это значит?

— Вот я и думаю. Могут быть проблемы.

Пауза.

Голос Профессора:

— Заменяем?

— Очень сложно. До выборов меньше месяца. И главное — Япония. Где мы найдем такое благоприятное сочетание обстоятельств?

— Вы отвечаете за оперативную часть. Поэтому решение я предоставляю вам.

Справятся ваши ребята?

— Справятся.

— Это ваши проблемы, подполковник. Вам придется их решать, а не мне.

Голос Егорова:

— Я рассказал вам об этом только потому, что мы оба отвечаем за операцию.

— Я это понял. Значит, менять ничего не будем. Времени — ноль. Строго придерживайтесь плана. Схема надежная, должна сработать.

— А если будет осечка?

— Я даже думать об этом не хочу. И вам не советую. Все, поехали. Звук шагов.

Стук двери.

Я выключил магнитофон. Не засекли. Удачно. Но почему же он перестал работать?

Я снова пустил запись. С минуту шел фон. Я уже хотел выключить, но тут в динамике раздался какой-то шум, грохот передвигаемой мебели и возбужденные голоса:

— Здесь! Где-то здесь, точно! Ищи, Шурик! Ищи, твою мать, не стой! Сюда давай локатор!

— Ничего нет.

— Ты на стрелку смотри, козел! «Ничего нет»! Яйца нам пооткручивают!

— Стой! Где-то здесь. Переверни кресло!

— Точно. Вот он!

— Голуба-мама!.. Когда пошел сигнал?

— Минут шесть. Или семь.

— Или десять?

— Ну, не десять… Я только вышел сигарету стрельнуть.

— На, кури… Что будем делать?

— Нужно доложить.

— О чем, твою мать? Ты думаешь, что несешь? О чем доложить? Что ты за сигаретой пошел, а я в буфет? В этом же кабинете сам был! Кранты нам, Шурик.

— А как же?..

— Не ссы. Вот как. Дави его. И не было ничего. Ничего не было, понял? Во время смены никаких происшествий не зафиксировано.

— Слышь, Степаныч… — Чего тебе еще?

— Он же, сука, это самое… Он же и сейчас работает. Стрелка — смотри!

— Дави!!!

Резкий треск. Конец связи.

Я вывел «террано» на асфальт и через четверть часа свернул на Минку. Из магнитолы неслось: «It's my life».

Железная дисциплина. Великая сталинская мечта. Вот тебе и железная дисциплина!

Спасибо, неведомый Шурик и неведомый Степаныч. Вы поступили как настоящие советские люди. На вашем месте так поступил бы каждый. Во время смены никаких происшествий не зафиксировано. Смену сдал, смену принял. И пошли бы все в ж… Все в порядке, Профессор. Все о'кей!

Так я ерничал про себя, чтобы не думать о том, что узнал. А что я узнал? Ничего хорошего. Кое-что, покрытое флером тайны.

«Там, где неизвестность, предполагай ужасы».

Через два дня я вылетел в город К.

Но накануне, гуляя с Настеной и двумя нашими собаками, молодыми московскими сторожевыми, добрел до Выселок и зашел в нашу церквушку — сельский храм Спас-Заулка.

Шла утренняя воскресная служба. Читали из Премудростей Соломона:

«И я человек смертный, подобный всем, потомок первозданного земнородного. И я в утробе матерней образовался в плоть в десятимесячное время, сгустившись в крови от семени мужа и услаждения, соединенного со сном. И я, родившись, начал дышать общим воздухом и ниспал на ту же землю, первый голос обнаружил плачем одинаково со всеми…»

Вел службу молодой священник отец Андрей. Я издали поклонился ему, потом купил семь свечей и поставил их.

Две за упокой души лейтенанта спецназа Тимофея Варпаховского и старшего лейтенанта спецназа Николая Ухова, по кличке Трубач[1].

И пять во здравие, перед Георгием Победоносцем, покровителем воинов.

Во здравие бывшего капитана медицинской службы Ивана Перегудова, по прозвищу Док.

Во здравие бывшего старшего лейтенанта спецназа Дмитрия Хохлова, по прозвищу Боцман.

Во здравие бывшего старшего лейтенанта спецназа Семена Злотникова, по прозвищу Артист.

Во здравие бывшего лейтенанта спецназа Олега Мухина, по прозвищу Муха.

И за себя.

"Это я, это я. Господи!

Дело мое на земле — воин.

Твой ли я воин, Господи?

Или Царя Тьмы?.."

Вот так это и началось. Для меня. Так я вошел в эту реку. И лишь позже узнал, что исток всех событий, подхвативших меня и завертевших, как легкую плоскодонку, таится в прошлом.

Все началось ранней весной 1992 года, когда в России вдруг выяснили, что производить ядерные боеголовки гораздо дешевле, чем их уничтожать и хранить, и когда повсюду в мире творилось черт знает что…

Глава вторая. «Никаких комментариев!»

I

Ранней весной 1992 года, когда в России вдруг уяснили, что производить ядерные боеголовки гораздо дешевле, чем их уничтожать и хранить, когда повсюду в мире творилось черт знает что, а яйцеголовые профессора Колумбийского университета и эксперты-советологи госдепартамента скребли затылки в недоумении, куда бы приспособить несказанные мощности «Голоса Америки» и «Радио Свободы» ввиду их очевидной никчемности в новой исторической обстановке, — в эти весенние дни 1992 года в столице Земли Северный Рейн-Вестфалия, старинном немецком городе Кельне, произошли события, оставшиеся практически не замеченными не только широкой публикой, но и теми экономическими обозревателями и аналитиками, которые делали неплохие деньги на предсказании всяческих экономических катаклизмов.

Предсказания, особенно в последние два-три года, были мрачными, поэтому почти всегда сбывались. А если не сбывались или сбывались не полностью, это объяснялось простым везением, счастливой случайностью и никак на репутации современных компьютеризованных кассандр не отражалось.

Была лишь одна тема — табу, ее старались не затрагивать ни при каких обстоятельствах. Тема эта была — Россия, вновь, после семи десятилетий отсутствия, явившая себя на мировом рынке. И добро бы одна Россия. А страны с непривычной аббревиатурой СНГ? О каком учете их воздействия на мировые процессы, о каком прогнозе могла идти речь, когда даже президенты этих стран не знали, что творится на их границах! Нет, подальше и от СНГ, да и от России тоже. Подальше, подальше. Спокойнее будет.

Репутация дороже.

Поэтому так и получилось, что во всей Западной Европе, от Альп до Скандинавии, нашелся всего один человек, который проявил к разворачивающимся в городе Кельне событиям профессиональный интерес.

Звали этого человека Аарон Блюмберг.

Москвич по рождению. Израильтянин по гражданству. Экономический эксперт по профессии (так, во всяком случае, значилось в его визитной карточке). Немец по месту жительства.

Он постоянно жил в Гамбурге, в одном из старинных красно-кирпичных домов в рукавах Нордер-Эльбы, то ли слегка подкопченных бомбежками союзнической авиации в конце второй мировой войны, то ли потемневших естественным образом от времени и вечной сырости гамбургского порта.

В этом доме господину Блюмбергу принадлежала сравнительно небольшая (всего на две спальни) квартира. Однако дом был в очень дорогом районе, а кроме того, представлял собой историческую ценность (его относили к XIV веку), так что, вздумай господин Блюмберг расстаться со своей собственностью, отбоя от покупателей у него не было бы.

Но он об этом и думать не думал. Во всяком случае, фрау Гугельхейм, супруга уважаемого господина заместителя начальника линейных теплосетей, которая раз в неделю наводила порядок в его «холостяцкой берлоге», ни разу не слышала от него даже намека на такие мысли.

За все годы, которые фрау Гугельхейм занималась уборкой его квартиры (а она занималась ею с первого дня), он не разрешил ей выбросить ни единой, даже самой пустячной вещи — ни фотоальбома с чужими фотографиями, ни кушеточек и этажерочек, изобретенных врагами человечества лишь для того, чтобы на них копить пыль, ни даже единого тряпичного половичка — точно такого, какими мать фрау Гугельхейм подрабатывала на жизнь в трудные послевоенные годы. Более того, если бы господин Блюмберг не был интеллигентным человеком и имел бы привычку прямо высказывать свои желания (как некоторые, не будем показывать пальцем), он вообще запретил бы фрау Гугельхейм хотя бы даже стул переставить с места на место. При этом его ничуть не остановило бы то соображение, что под ножкой стула могло скопиться столько бактерий (фрау Гугельхейм привычно именовала их бациллами), что их хватило бы для заражения всего мира.

Но до этого, слава Пресвятой Богородице, не доходило. После уборки квартира господина Блюмберга сверкала и блестела, но все вещи в ней были точно на тех же местах, как и до уборки. И господин Блюмберг был не из тех, кто на такие мелочи не обращает внимания. Нет, не из тех. Как некоторые (не будем показывать пальцами). Уже на третий раз он выдал фрау Гугельхейм двойную оплату за качество работы и в знак особого расположения налил три четверти бокала вина со странным для немецкого уха названием portwein «Kavkaz».