Перелом - Дик Фрэнсис

— Здравствуйте, — экономя время на каждом слове, сказала Маргарет.

— Доброе утро. — Я кивнул, чуть улыбнувшись, и развалился в вертящемся кресле.

— Я опять вскрыла письма... Вы не возражаете? — спросила она.

— Напротив. И если вам не трудно, можете на них ответить.

Она удивленно на меня посмотрела.

— Мистер Гриффон всегда диктовал ответы.

— Если вам что-то непонятно — спрашивайте. Если считаете, что меня необходимо поставить в известность — сообщайте. Все остальное я оставляю на ваше усмотрение.

— Очень хорошо, — сказала она. По-видимому, она осталась довольна.

Я сидел в кресле отца, смотрел на его сапоги для верховой езды, незаконно мною присвоенные, и серьезно раздумывал над бухгалтерскими отчетами. Алессандро не был единственной неприятностью, которая грозила конюшням.

Внезапно дверь в контору с треском распахнулась, и в помещение со скоростью взбесившейся баллистической ракеты ворвалась Этти.

— Этот ваш чертов ученик!.. Ему придется уйти. Я этого не потерплю!.. Ни за что!

Она выглядела крайне раздраженной, глаза ее свирепо сверкали, а губы были сжаты в тонкую линию.

— Что он такого натворил? — примирительно спросил я.

— Умчался в своем идиотском белом автомобиле, оставив Индиго подседланным и в узде. Джордж говорит, что он просто отвел лошадь в денник, закрыл дверь, сел в машину и уехал. Взял и уехал! — Она умолкла, переводя дыхание. — А кто, по его мнению, снимет с Индиго седло, насухо оботрет, вымоет ноги, укроет попоной, принесет сено и воду, устроит подстилку?

— Я поговорю с Джорджем, — сказал я, — и попрошу его все сделать.

— Я уже попросила! — в бешенстве заявила Этти. — Но дело не в этом. Нам не нужен этот маленький пакостник Алекс! Ноги его больше здесь не будет!

Она посмотрела на меня, задрав вверх подбородок, явно показывая, что не собирается уступать. При приеме на работу или увольнении ее слово, как главного конюха, было решающим. Я не посоветовался с ней, взяв Алессандро, и она ясно давала понять, что теперь я просто обязан подчиниться.

— Боюсь, нам придется потерпеть, Этти, — сочувственно сказал я. — Будем надеяться, что со временем он исправится.

— Он должен уйти! — яростно заявила она.

— Отец Алессандро, — соврал я очень искренним тоном, — платит бешеные деньги за то, чтобы его сына приняли в конюшни учеником. С финансовой точки зрения это нам необходимо. Я поговорю с ним, когда он вернется к вечерней проездке, и постараюсь хоть немного вразумить.

— Мне не нравится, как он на меня смотрит, — сказала Этти, явно неудовлетворенная моим объяснением.

— Я попрошу его больше так не делать.

— Попрошу! — в отчаянии вскричала Этти. — Где это слыхано, чтобы ученика просили вести себя прилично по отношению к главному конюху?

— Я обязательно ему скажу, Этти, — ответил я.

— И не забудьте сказать, чтобы он перестал так вызывающе держаться с другими наездниками, они крайне недовольны. И скажите, чтобы ухаживал за своей лошадью после проездки, как все.

— Мне очень жаль. Этти. Но думаю, он не станет этого делать. Придется приставить к нему Джорджа. Естественно, за прибавку к жалованью.

— Конюх не обязан... обслуживать ученика, — сердито сказала Этти. — Это не правильно.

— Знаю, Этти, — согласился я. — Знаю, что не правильно. Но Алессандро — не обычный ученик, и мне бы хотелось, чтобы вы рассказали всем нашим наездникам и конюхам, что отец его платит кучу денег за обучение, потому что в голове у парня засела романтическая мысль стать жокеем. Наверняка он скоро одумается, уйдет от нас, и тогда все встанет на свои места. Она неуверенно на меня посмотрела.

— Если он не будет ухаживать за лошадьми, это не настоящее ученичество.

— Детали контракта оставляются на усмотрение подписывающих его сторон, — с сожалением в голосе сказал я. — Если я не возражаю против того, чтобы ученик занимался только верховой ездой, значит, ему необязательно ухаживать за двумя лошадьми. Поверьте, я сам отношусь к таким вещам неодобрительно, но что делать, если конюшням это выгодно?

Этти успокоилась, но все еще оставалась недовольной.

— Вы могли бы посоветоваться со мной, прежде чем соглашаться на такие условия.

— Вы правы, Этти. Мне очень жаль, что так получилось.

— А ваш отец знает?

— Конечно, — сказал я.

— А, ладно. — Она пожала плечами. — В таком случае попробуем что-нибудь придумать. Но, боюсь, дисциплина сильно пострадает.

— Ребята привыкнут к нему за неделю.

— Они обозлятся, если узнают, что он будет участвовать в скачках.

— Сезон открывается через месяц, — мягко сказал я. — Давайте посмотрим, как у него пойдет дело, ладно?

Вопрос был отложен до того дня, когда мне придется разрешить Алессандро участвовать в скачках, как бы плох он ни был и как бы этого счастливого шанса ни заслуживали другие.

Этти посадила Алессандро на довольно спокойную кобылу-четырехлетку, и, хотя это был значительный шаг вперед после старика Индиго, молодой Ривера остался недоволен. Со скорбным презрением он выслушал мою просьбу не глазеть на Этти и огрызнулся на предложение рассказать конюхам, что отец будто бы платит за его обучение.

— Это не правда, — надменно заявил он.

— Поверьте мне, — с чувством сказал я, — если бы это было правдой, вас бы здесь не было. Предложи ваш отец хоть фунт стерлингов в минуту.

— Почему?

Он покачал головой, но я не сомневался, что он врет.

— Алессандро, — сказал я, — чем бы ни грозил ваш отец, какие бы шаги ни предпринял, вам удастся стать жокеем лишь в том случае, если конюшни останутся в неприкосновенности. Если ваш отец уничтожит их, вам просто не на ком будет побеждать в скачках.

— Он заставит другого тренера, — последовал уверенный ответ.

— Ну уж нет, — твердо заявил я. — Если это произойдет, я предоставлю факты Жокей-клубу, у вас отберут права, и больше вы никогда не сможете участвовать в скачках.

— Он убьет вас, — спокойно ответил Алессандро. Казалось, подобная мысль не смущала его и не внушала отвращения.

— У моего поверенного лежит письмо с описанием всего, что произошло, включая и разговор с вашим отцом. Если он меня убьет, письмо будет вскрыто. Думаю, у него начнутся большие неприятности. А вы, конечно, будете дисквалифицированы на всю жизнь, и во всем мире не найдется места, где вы могли бы стать жокеем.

Его самоуверенность постепенно превратилась в замешательство.

— Ему надо было самому с вами поговорить, — пробормотал он. — Он сказал, что вы будете вести себя совсем по-другому. Вы меня сбиваете... Он сам с вами поговорит.

Он резко повернулся и, чеканя шаг, направился к блюстителю «Мерседеса». Терпеливый шофер, который не отлучался от машины ни на минуту за все время тренировок, увидев, что Алессандро устроился на заднем сиденье, завел мурлыкающий мотор, и «Мерседес» умчался, визжа резиной «мишлен».

Я отправился в дом, уселся за столом в кабинете и открыл плоскую жестянку. Небольшая, вырезанная из дерева лошадь лежала в коробочке, завернутая в вату. На шее лошади висел ярлык, на нем были написаны два слова: Лунный Камень.

Я вынул маленькую лошадь из жестянки. Мне удалось это сделать в два приема: правая задняя нога была сломана в колене.

Глава 6

Долгое время я сидел, вертя деревянную лошадку в пальцах, и размышлял, действительно ли Энсо Ривера сумел подстроить эту историю с Лунным Камнем или просто воспользовался несчастным случаем и сделал вид, что это — дело его рук.

Мне как-то не верилось, что он погубил Лунного Камня. Беспокоило другое: мог ли он в принципе таким путем воплотить свою угрозу уничтожить конюшни.

Почти каждую лошадь с переломом ноги необходимо усыпить и лишь в очень редких случаях имеет смысл ждать, пока кость срастется. Скакуна не уложишь в постель. Лошади вообще не любят ложиться. Ногу приходится держать на перевязи, чтобы на нее не давил вес тела. За несколько недель болезни у рысака, как правило, начинаются всякого рода неприятности с желудком и может развиться дебильность. Скаковые лошади — создания очень нежные, как правило, они погибают от отсутствия движения, но, даже выживая, становятся абсолютно непригодными для скачек: именно поэтому переломы ног лечат только у очень ценных племенных жеребцов и кобыл.

Если Энсо Ривера начнет ломать лошадям ноги и его не удастся остановить, среди владельцев начнется паника, и тогда конюшни действительно будут уничтожены.

Алессандро сказал, что его отец посылает жестянку, чтобы на примере показать, на что он способен.

Если он способен ломать ноги, значит, уничтожение конюшен ему тоже по плечу.

Но ведь это не так просто — сломать лошади ногу.

Значит — блеф.

Я вертел в руках маленькую искалеченную статуэтку. Я не знал, не мог решить, где правда. Зато собственный блеф я решил превратить в свершившийся факт — взял лист бумаги и принялся описывать свое похищение, стараясь припомнить мельчайшие подробности. Завернув деревянную лошадку в вату, я положил ее обратно в жестянку и дописал на листе короткое объяснение возможной важности этой улики. Затем я сложил жестянку и письмо в большой плотный конверт из оберточной бумаги, заклеил его, начертав сакраментальные слова «Вскрыть в случае моей смерти», вложил в другой большой конверт, который адресовал лондонскому поверенному, и отправил заказным с главпочтамта в Ньюмаркете.