я шел по улице города к своему мастеру на очередной практический урок, в переулке меня выхватил забитый городовой, отвел в участок и принудительно заставил подписать бумагу, после чего я стал работать в полиции. Меня уверили, когда в городе наступит порядок и люди не будут бояться идти работать в правоохранительные органы, я смогу вернуться к своей обычной жизни и ремонтировать сапоги. Оклад платили меньше, чем я бы зарабатывал сапожником, но этого хватало на пропитание для семьи. Я начинал привыкать к новой деятельности, но спустя три месяца работы произошло первое покушение на тогдашнего полицмейстера. Некий бродяга подкараулил его у дома и несколько раз ткнул ножом в сердце. На место старого полицмейстера из столицы прислали нового. Но и его хлопнули через неделю. Потом, на место того, поставили другого. И тот прожил всего несколько дней. После того, как четвертого полицмейстера убили, губернатору дали понять, что больше не будут тратить столичные кадры на урегулирование беспредела в городе, и заставили Беляковского решать проблему самостоятельно. Губернатор начал самолично назначать полицмейстера из действующих сотрудников нашего участка, — Чудновский задумчиво посмотрел в окно и помолчав, продолжил: — Конечно, никто не хотел быть убитым через неделю, даже в таком высоком чине. И я не хотел. Но так вышло, что матерые служащие из нашего участка решили выставить на убой молодняк. Самым молодым оказался я. Под предлогом повышения оклада меня отвезли к губернатору. Предполагаю, что тот был в курсе данного обмана и осознанно принял участие в этом заговоре. И представь мое состояние, когда я, молодой городовой, еду к Беляковскому, где тот лично будет объявлять мне о повышении оклада, а в итоге, поставив свою подпись на очередной бюрократической бумажке, я узнаю, что стал самым молодым полицмейстером в истории государства. Да, тогда я был глуп, чтобы понять, что губернаторы не сходят со своего божественного пьедестала, чтобы подписать бумаги о повышении оклада какому-то городовому. Как бы то ни было, но с того дня я и занимаю эту должность. Было ли на меня покушение? Было. И я даже выжил. Но, как оказалось, стоило один раз дать сопротивление нападавшему, как покушения внезапно прекратились. По случайному стечению обстоятельств мы выяснили, что за убийствами прошлых полицмейстеров стоял один человек… Местный выпивоха, который в ночи, порядком поднабравшись синьки, принимал полицмейстеров за свою бывшую жену, ушедшую от него к местному купцу. Помню, как он плакался нам, что принимал блестевшие в ночи жетоны за брошь, которая была на свадебном платье жены во время их бракосочетания. Мы тогда еще задумались, что со стороны губернатора было глупо выдавать полицмейстерам служебное жилье в одном и том же доме. Именно на пороге квартиры, где я сейчас живу, были убиты прошлые полицмейстеры. Может быть, будь губернатор рассудительнее, мы бы избежали такого большого количества жертв, — Чудновский остановился и, сузив глаза, посмотрел на мое лицо, которое исказилось в бесконечном удивлении от услышанного. — Вижу, ты мне не веришь, — продолжил он. — Тогда можешь сам спросить у того бедолаги, он у нас в участке писарем работает. Фамилия — Будраков. Так вот, подходя к кульминации моей истории. Тот инцидент с убийствами полицмейстеров, стал моим первым раскрытым делом. Беляковскый лично выписал мне премию, и я зарядился мотивацией расправиться с преступностью в этом городе. Да, я не стал уходить с этой должности, не стал мстить сотрудникам и ненавидеть губернатора, потому что сосредоточился на более праведной цели — помощи обычным людям. К твоему вниманию, за последние шесть лет преступность в Люберске снизилась до нуля, и об этом даже писали в столичных газетах. Да, я случайно оказался на этой должности, но так ли я бесполезен, как ты говоришь, Какушкин, — большой вопрос!
Махнув рукой, Чудновский встал и вышел из харчевни. А я потерянным взглядом смотрел ему в спину, пытаясь осознать сказанное полицмейстером. Я уже сомневался, стоило ли говорить Алексею Николаевичу, что данные о снижении преступности в городе — грамотная фальсификация губернатора, направлявшего в столицу сильно откорректированные отчеты, о чем писали все оппозиционные издания Санкт-Петербурга. Сейчас у меня не было желания разрушать мнимый авторитет Чудновского, который он себе приписывал. Особенно если учитывать, что люди до сих пор с опаской ходили по улицам Люберска. Моральная очная ставка с полицмейстером потерпела фиаско, оставив меня в полном недоумении и растерянности. В таком подбитом эмоциональном состоянии я сел в повозку рядом с Чудновским, и мы отправились за город в уже привычном безмолвии.
Глава 5
Я был наслышан о Цыгане. Кто это такой и какая репутация за ним тянется, мне, если так можно сказать, посчастливилось узнать в нашем участке, когда одного из его циркачей, с группой рассерженных алкашей, привели под руки городовые, разнимавшие потасовку в харчевне, виновником которой стал подопечный Цыгана. Задержанный оказался нерадивым фокусником, пытавшемся разуть местных алкоголиков нелепым представлением с исчезновением монет, которые он брал у завсегдатаев харчевни и виртуозно якобы растворял в воздухе, между тем ловко скидывая медяки в свой рукав. У одного из алкоголиков глаз оказался, если не алмазом, то кристально чистым стеклышком, которым он заприметил обман. А дальше все пошло по банальному, будто из бульварного чтива, сюжету: обманутые принялись выражать свое возмущение стертыми кулаками. Уже в участке я застал ленивый допрос фокусника, в ходе которого тот излил душу, что сучья жизнь заставила идти на обман: хозяин не желал выплачивать полную сумму гонорара, ссылаясь на то, что содержать цирк становится все дороже, и приходящие издержки с каждым днем лишь возрастают. На возмущение труппы он коротко отвечал “хотите больше денег — вертитесь”. Уже тогда я почувствовал сильную неприязнь к Цыгану, чуть ли не бросавшему своих подчиненных на волю судьбы. Когда фокусника отпустили, я расспросил городового про Цыгана и получил весьма скудное его жизнеописание. За кличкой Цыган скрывался вполне русский мужчина Микола Коськевич. Такое прозвище он получил сугубо из-за внешнего сходства с местными цыганами, которые промышляли мелким хулиганством в Люберске. Он десять лет выступал в цирке своего отца в роли силача. Цыган не был тем артистом, ради которого люди были готовы приходить на представления, но свою долю славы среди местных мальчишек и женщин в возрасте Микола имел. На 62 году жизни отец Цыгана умер во сне, но смерть явилась тому не в облике старой женщины с косой, а в виде ручной мартышки, заснувшей на лице старика. После кончины родителя, Микола безоговорочно занял его место, взяв под управление дело всей жизни отца. Большего о
