Лондон. Прогулки по столице мира - Мортон Генри Воллам

Это место до сих пор в руинах, поскольку сегодняшним лондонцам, как и их пережившим Большой пожар предкам, нежелание создавать себе лишние трудности мешает восстановить город.

Милк-стрит — маленький переулок, ведущий в самое многолюдное место Сити. Его под прямым углом пересекает Гришэм-стрит, а впереди находится Олдермэнбери. Я помню те времена, когда расположенные в этой части Лондона улицы и переулки были заполнены легковыми машинами, фургонами и грузовиками, а по тротуарам спешили по своим делам массы людей. В самых укромных уголках этого района можно было обнаружить множество принадлежавших ремесленным гильдиям зданий с великолепными интерьерами, отделанными красным деревом. Некоторые из них были построены еще в Средние века. В этих зданиях главы и старейшины гильдий периодически устраивали роскошные обеды.

Дойдя до конца Милк-стрит, я бросил взгляд в сторону Мурфилдс. Повсюду царило такое опустошение, что впоследствии это ужасное видение вставало у меня перед глазами всякий раз, когда я слышал словосочетание «воздушная война». В Лондоне немало других столь же сильно пострадавших мест, но опустошения, которым подверглась эта часть города, всегда будут казаться мне наиболее ужасными. Были разрушены до основания и выгорели дотла тысячи зданий.

То там, то здесь над грудами камней мрачно вздымались одинокие уцелевшие стены. Оставшиеся от домов подворотни одиноко стояли среди поросших кустарником развалин. Словно надгробия на заброшенном кладбище, угрюмо возвышались колокольни и шпили нескольких церквей.

Так и хотелось сравнить эту часть подвергшегося бомбардировкам Лондона с Помпеями или Геркуланумом. Да, все руины на свете безусловно похожи друг на друга, но развалины древних Греции и Рима можно изучать, не испытывая никаких эмоций, — слишком далеки от нас жившие там люди. Захватив с собой блокнот, фотоаппарат или коробку с завтраком, мы с удовольствием бродим по этим развалинам, занимаясь любительскими археологическими изысканиями. Но я не смог бы предаваться этому занятию на Гришэм-стрит и Олдермэнбери. Развалины Лондона, как и развалины Берлина, приводят меня в неописуемую ярость.

Городские власти оградили эти развалины аккуратными кирпичными стенами. Время от времени наталкиваешься на указатели, которые сообщают, что когда-то на этом месте стояла какая-нибудь таверна или всем известное здание. Иногда сообщается также, что здесь размещалась какая-нибудь фирма. Если бы не указатели, прибитые к деревянным доскам или иными способами укрепленные на ограде, многие, наверное, забыли бы названия улиц, хорошо известные со времен Средневековья, а молодое поколение и вовсе не узнало бы о них.

Я бродил по пустырю, разглядывая бесконечную череду залитых солнцем подвалов — напоминаний об уже не существующих зданиях. До сих пор живы тысячи людей, трудившихся в домах, которые некогда возвышались над этими подвалами. Они приезжали сюда ранним утром, поднимались по лестницам или на лифте, снимали с крючков рабочую одежду, просматривали поступившую почту, звонили по телефону, шутили, страдали от неразделенной любви или материальных лишений, добивались продвижения по службе или получали расчет. Они искренне считали этот великолепный, укрывшийся за фасадами Чипсайд и Мургейта район неотъемлемой частью своей жизни. И вот однажды они обнаружили, что кругом только дымящиеся развалины, близлежащие улицы завалены обрушившейся кирпичной кладкой, пылают газопроводы, тротуары усыпаны битым стеклом, искалеченными пишущими машинками, обломками мебели и самым разнообразным мусором. И виной всему — неведомый немецкий юнец, нажавший кнопку бомбосброса в своем самолете!

Несколько известных сочинений имеют некоторое отношение к лондонским развалинам. Все они представляют определенный интерес для людей старшего поколения, приверженных классике, но по сути своей являются чистой воды вымыслом. Хорас Уолпол изображает некоего перуанского туриста, который приехал в Англию, чтобы лицезреть руины собора Святого Павла, Маколей следует за каким-то новозеландцем, которому во что бы то ни стало нужно постоять на Лондонском мосту и сделать зарисовки живописных развалин. Но дальше всех зашел Шелли, который переносит нас в день, когда «собор Святого Павла и Вестминстерское аббатство превратятся в бесформенные, безымянные развалины и будут стоять посреди безлюдного болота». К счастью, ни одно из этих великолепных зданий не пострадало. Но как бы мне хотелось провести Уолпола, Шелли и Маколея по маршруту от Милк-стрит до Мургейта!

Сидя на стене рядом с выгоревшей дотла церковью Девы Марии, я пытался вспомнить, каким был этот район до войны. Церковное кладбище не пострадало, здесь все еще стоит бюст Шекспира, а на Стрэнде сохранилась статуя доктора Джонсона. Он, как и прежде, читает бронзовую книгу, однако от церкви Святого Клемента Датского, что стояла у него за спиной, остался лишь остов [3]. Неподалеку находится разрушенная церковь Сент-Олбанс, в которой бушевал такой силы пожар, что к ней целую неделю невозможно было приблизиться.

На Гришэм-стрит исчезло здание Хабердашерс-холл (цеха галантерейщиков), а от стоявшего напротив Воксчандлерс-холла (цеха свечников) сохранились лишь подвал и первый этаж. Левее проходит Фостер-лейн, на которой больше нет Саддлерс-холла (цеха шорников), а дальше, где когда-то возвышались здания Пэриш-Кларкс и Коучмейкерс (цеха каретников), зияет пустота. Еще дальше, в районе церкви Сент-Джайлс, находится Монквелл-стрит, на которой некогда стояло великолепное здание Барбер-Сердженс (цеха цирюльников), пристанище стольких пышных церемоний. Теперь его больше нет, и от самой церкви, увы, остались одни руины. К счастью, уцелели приходские метрические книги, в которых записано о бракосочетании Кромвеля и похоронах Мильтона.

Тому, кто не был знаком с этой частью Лондона, уже не представить себе, какой она была до 1940 года. Разве можно воссоздать город по одним подвалам? Здания исчезли, горы камня и кирпича убрали. Остались лишь подвалы, где среди высокой травы и сорняков свалены рухнувшие с чердаков водяные баки. Иногда можно увидеть кусок пожарного шланга, старый ботинок, бутылку или пробитую батарею отопления.

Пока я сидел, чувствуя себя новозеландцем Маколея, ко мне подошли три белокурых мальчугана лет десяти. Забравшись на стену, они спрыгнули в подвал. Ребята явно что-то искали в зарослях бурьяна. Вскоре один из них позвал остальных.

— Вот это да, вы только посмотрите!

Они подбежали и, сблизив белокурые головы, стали разглядывать находку. Затем вместе с ней забрались на стену.

— Что, нашли клад? — поинтересовался я.

Один из мальчишек смущенно вытащил из кармана невероятно грязную и на вид уже никуда не годную поршневую ручку.

— А что-нибудь стоящее тут можно найти? — спросил я.

— Однажды я нашел зажигалку, — ответил один. — Отдал ее папе. Он ее почистил, и теперь она работает.

Я поинтересовался, были ли они в Лондоне во время войны. Выяснилось, что мальчишек, говоря официальным языком, «эвакуировали». Я начал рассказывать, что до войны на этих узких улочках стояли такие высокие дома, что уже после полудня приходилось включать электрический свет, а зимой он иногда горел весь день; что улицы, на которых они теперь играют, были переполнены лошадьми и фургонами. Но ребята мне не поверили.

Перейдя улицу, я направился к зданию Голдсмитс-холл (цеха ювелиров), которое хотя и пострадало, но, к счастью, уцелело. Это одно из самых величественных строений района; как же я обрадовался тому, что большинство его великолепных помещений избежало гибели. К сожалению, этого нельзя было сказать о парадной столовой. В кладовой, в подвале я наткнулся на замечательную коллекцию посуды, пожалуй, лучшую из всех, принадлежавших ремесленным гильдиям Сити. Совершенно не пострадавшая посуда тускло поблескивала в свете ламп. В здании Эссей-офис на Гаттер-лейн когда-то хранилось столовое золото и серебро с клеймом гильдии, но все это было полностью уничтожено; здесь же вся посуда пребывала в целости и сохранности — я сам в этом убедился.