Золотой ангел - Олег Мазурин

О, Господи, помоги! Митя – дите неразумное, хворое да слабое! Не ведает он сейчас, что творит!..

А вот и особняк княгини…

А это сама Разумовская-Стоун. Она выходит из парадного подъезда. На ней – длинная великолепная горностаевая шуба и круглая белая шапка с горностаевой опушкой. Чем-то она похожа сейчас на сказочную Снегурочку.

С графиней Рокингемской – две служанки с коробками и саквояжами и четыре лакея с кофрами и чемоданами. Служанки встают около белоснежной кареты в ожидании, когда в экипаж сядет госпожа, а лакеи пытаются с помощью веревок прикрепить багаж к задку кареты. Седьмой слуга услужливо распахивает дверцу экипажа перед госпожой: извольте, мол, сударыня, занять свое графское место. Екатерина Павловна двумя руками немного приподнимает низ своей шубы для того, чтобы было удобнее сесть в карету. Как вдруг!..

– Катя! – услышала графиня за своей спиной до боли знакомый голос.

Она оглянулась…. заметила Алабина и… страшно растерялась! Она никак не ожидала увидеть его здесь. Восковая бледность вмиг покрыла ее прелестное личико, а нервная дрожь пронзило все ее тело. Разумовская-Стоун бросила на поручика такой взгляд!.. В нем одновременно слились боль, любовь, безысходность, страх, отчаяние. Слуги графини тоже застыли в глубокой прострации.

– Митя? Отчего ты здесь? – в ужасе воскликнула Екатерина. – Уходи немедленно, сейчас появится мой муж и его свита. Зачем ты пришел? Он непременно убьет тебя! Немедленно уходи! К чему все это, Митя?!

Но Алабин и не думал внимать просьбам Разумовской. Он не хотел и уходить. Он уже практически не отдавал себе отчета, что он делает.

– Милая, моя милая Катюша, я не хочу, чтобы ты покидала меня! – закричал Дмитрий. – Я люблю тебя больше жизни! Катя, не уезжай! Останься со мной!

Разумовская отрицательно покачала головой.

– Прощай, Митя! И уходи незамедлительно! Непременно уходи! Покорнейше тебя прошу! И заклинаю всеми святыми!..

Лишь на миг мелькнул перед поручиком прекрасный лик графини, и она скрылась в объемном, отделанном бордовым бархатом салоне кареты с гербом династии Стоунов. А в это время из особняка вышел сам граф Рокингемский в накинутой на плечи собольей шубе, его племянник и камердинер.

Граф побагровел от злости, увидев Алабина возле кареты.

– Милостивый государь, вы еще живы? – гневно прокричал посланник. – Вам мало было той показательной порки? Вы желаете, чтобы я вас еще раз хорошенько проучил! Obnoxious lieutenant![15]

Стоун поведя плечами, скинул шубу на снег и положил руку на эфес шпаги, намереваясь ее обнажить. Его племенник сделал то же самое. Ярость захлестнула разум Алабина. Он выхватил пистолет и взвел курок. Но не дрогнул граф.

– Watch out, Edward! He has a gun![16] – крикнул Джордж Стоун племяннику и все-таки вытащил шпагу.

Граф шагнул вперед, готовясь сделать летальный выпад в сторону поручика.

Эдвард Стоун тоже обнажил клинок, но поручик на какие-то секунды опередил англичан, нажав на курок. Баек ударил по капсюлю, порох на полках воспламенился. И тут же грохнул выстрел и из дула пистолета вылетел смертоносный заряд. Алабин метил в графа, но племянник успел заслонить грудью дядю. Пуля попала прямо в Эдварда Стоуна. Он взмахнул руками и упал как подкошенный на снег. Кровь стремительно потекла из раны.

– Oh, my God, I’m dying…[17] – прошептал смертельно раненый племянник.

Алабин, недолго думая, достал второй пистолет и поспешным навскидку выстрелом прострелил левое ухо графу. Поручик чертыхнулся: опять этому трижды проклятому Стоуну несказанно повезло!

Джордж Стоун схватился за простреленное ухо, и кровь обильно потекла сквозь пальцы, унизанными драгоценными перстнями и кольцами.

Увидев, что промахнулся, поручик извлек из ножен саблю и обрушил всю мощь своих ударов по владельцу Рокингемского замка. Алабин яростно атаковал, а Стоун отчаянно защищался…

Но вдруг кто-то обхватил руки кавалергарда сзади, не давая ему ударить клинком, а другой вырвал саблю. Затем на поручика насел еще один человек, за ним – четвертый и пятый… Алабина повалили лицом на снег и стали вязать руки кушаком. Это подоспели вовремя на помощь Стоуну российские жандармы. И тут в гущу полицейских словно стенобитный таран врезалась разъяренная Зинаида Ивановна, которая принялась нещадно колотить их по спинам маленькими сухонькими кулачками.

– А ну, отпустите, ироды, сыночка моего! – кричала барыня. – Безумный он не ведает что учиняет! Побойтесь бога, не издевайтесь над умалишенным! Отпустите его немедля, а то всех вас сгною в Сибири! Всех!..

Жандармы неохотно расступились, а Зинаида Ивановна опустившись на колени, прижала голову сыночка к своей груди и заплакала… Поручик был в беспамятстве.

В графской карете, закрыв лицо руками, лила горькие слезы Екатерина Разумовская. Она была вне себя от горя: Митя, Митя, что же ты наделал безумный!

Полдень.

Санкт-Петербург.

Дворцовая набережная, дом № 36. Трехэтажное бледно-зеленое здание в стиле неоклассицизма, построенное когда-то известным архитектором Франческо Бартоломео Растрелли. В данном особняке располагалась Главная гауптвахта Императорского Зимнего дворца.

В это время здесь, в одной из комнат, находился арестованный Алабин, а также следователь по его делу Кологривский и три влиятельные персоны: шеф Кавалергардского полка, генерал-майор Федор Петрович Уваров, полковой командир, генерал Николай Иванович Депрерадович, и флигель-адъютант его величества, ротмистр Александр Иванович Чернышев.

Чернышев служил вместе с Алабиным в кавалергардах, сражался при Аустерлице, (Алабин был в то время подпоручиком, а Чернышев – поручиком) и участвовал в войне Четвертой коалиции (кампания 1807 года). В 1808 году по заданию Александра I бывший кавалергард Чернышев ездил в Париж с важными бумагами к Наполеону Бонапарту. Во время войны Пятой коалиции Чернышев состоял при французском императоре.

После Шёнбруннского мира он остался в столице Франции в качестве доверенного лица русского императора и военно-дипломатического агента и добыл множество секретных документов и сведений. В марте этого года он прибыл на короткое время в Петербург с докладом к Александру Первому, но из-за старой дружбы с Алабиным задержался на некоторое время и решил приобщиться к делу бывшего сослуживца.

Депрерадович негодовал:

– Вы совсем потеряли голову от любви, Алабин! Вы убили человека и покушались на жизнь другого. И обе жертвы – знатные особы. И извольте заметить, поручик, все они представители дипломатического иностранного корпуса, и персоны абсолютно неприкасаемы и пребывают в нашей стране согласно условиям полной их защиты. Его величество требует вас наказать сурово. Я, конечно, может статься, тоже так поступил, как и наш государь, но… Вам повезло, государь мой примилостивый, что граф Джордж Стоун англичанин. Ежели вы лишили бы жизни русского человека такого же ранга, то вам бы дали бессрочное наказание или смертную казнь. Но так как вами был застрелен иностранец, тем более гражданин воюющей против нас страны, причем доподлинно известно, что он, как и его дядя, вражеский шпион, и был отправлен в Россию собирать важные сведения о русской армии, то господа судьи учтут все характеристики убитой вами персоны. А также все обстоятельства дела вкупе. И приговор вам, господин поручик, будет мягче, и, мыслю, на пяток годков короче, чем первоначально ожидалось. Но лет десять-двенадцать каторги для вас будет, без всякого сомнения, определено судом. И это самый лучший вариант для вас, Алабин. Полагаю, смертная казнь была бы худшим развитием оных злосчастных и роковых событий.

Вся Британия негодует от столь дерзкого преступления. Ведь совершено коварно и подло застрелен их соотечественник. Вопреки всем правилам офицерской чести. Сам король Георг требует от нашего императора, дабы вас возвели на эшафот и повесили. Или выдали Англии. И это не безумные идеи высочайшей британской особы, как вы могли подумать Алабин, к Георгу в очередной раз вернулся разум, и он совершенно душевно здоров… В Санкт-Петербурге и Москве ваша история наделала тоже много шума. Весь свет и старой и новой столицы обсуждают в кулуарах ваш безумный поступок, поручик… Но, поверьте, Алабин, это сомнительная и скверно пахнущая слава… хотя и слава… Эх, коли бы я заранее знал развязку вашего противостояние с графом, то арестовал бы вас Алабин еще после первой стычки с ним, тогда, когда он вас ранил на дуэли. Не пощадил бы я и ваших товарищей Лунина и Давыдова. Я думал, вы будите умнее, поручик, но… Совершенно напрасно я заслонил грудью вас и некоторых ваших друзей от гнева нашего государя, не знал я, поручик, что вы отплатите мне такой дурной монетой. Ах, какая черная неблагодарность!..

Алабин сверлил глазами пол. Как ему хотелось провалиться сквозь него. Но… поручик никак не проваливался. Головные боли уже прошли, и приступ вследствие контузии тоже прошел. Только ныли и болели руки – то было последствие веревочных пут и действий жандармов. Поручик ничего не мог возразить Депрерадовичу. Алабин сам виноват и нет ему никаких оправданий! Дмитрия жег стыд и мучило запоздалое раскаяние. Ведь он сломал себе жизнь, навечно отдалил от себя Катю, подвел друзей и командиров, огорчил матушку и всех своих родственников.