Шелковая императрица - Фреш Жозе

Пять Защит имел атлетическое сложение, обладал гибким телом, ведь монахам предписывалось содержать тело в должном физическом состоянии, не ограничиваясь заботой о надлежащем умственном настрое. Кроме прочего, полагалось владеть боевым искусством. Молодой монах мог парой ударов ладони сломать толстую доску. Простым, как бы незначительным движением он умел швырнуть противника наземь, даже если тот был намного сильнее его. Он научился издавать резкий, вонзающийся в барабанные перепонки клич, предназначенный парализовать врага ужасом. Его гибкость достигла такого совершенства, что он мог без труда заложить обе ноги себе за голову. Подобные выдающиеся способности сделали Пять Защит образцом для всех юных послушников, и те мечтали тоже когда-нибудь победить в схватке трех соперников одновременно, как это проделывал Пять Защит во время тренировочных боев.

— Будда был более чем добрым, он был святым! Великим архонтом! Образцовым мастером дхьяны, и ты, малыш, сможешь приблизиться к этому, если будешь трудиться, — с улыбкой произнес Пять Защит.

— Он был таким же сильным, как ты? Тоже мог разбить пять кирпичей одним ударом?

— Намного сильнее! Сила и сияние Блаженного Гаутамы Будды при жизни были заметны простому взору: от его головы исходил свет. Рядом с ним все мы — лишь муравьи, которые тщатся стать слонами! Мы все идем по указанной им дороге, но, уверяю тебя, едва можем дотянуться ему до лодыжки!

Ученикам сравнение показалось забавным, и они радостно заулыбались.

Пять Защит не имел равных в умении очаровать и увлечь слушателей, даже если перед ним были те, кто не умел ни читать, ни писать, кто не знал ни одной молитвы; самые сложные эзотерические каноны ему удавалось представить в виде детских сказок.

Он объяснял, как дукха — страдание — управляет миром, где все непостоянно и полно ничтожным атманом.

Атман означал глубинное Я, и это было слово из санскрита. Оно служило для описания «самости» каждой вещи и человека, его неповторимости, которую Будда отвергал как не позволяющую достичь Пути Освобождения, то есть избежать бесконечной череды перерождений, вырваться из мира страдания.

Но как объяснить это малышам?

Приходилось обращать особое внимание на страшные кары: горе тому, кто не почитает мораль, данную Блаженным, нечестивцев и злодеев ждет ужасная участь! Описывая детям ад, на который осуждены закоренелые грешники, Пять Защит неизменно вызывал у слушателей слезы и стоны ужаса. Мучения, назначенные проклятым, виновным в страшных грехах, были кошмарны: иных запрягали в тяжелые колесницы и заставляли идти по раскаленным углям; иным приходилось прыгать головой вниз в котел кипящей меди или в реку огня, где они зажаривались, словно куски мяса; те же, кого называли привидениями, посылались на землю терзаемые голодом и жаждой, ибо рот их был не больше игольного ушка, так что они могли глотать пищу мизерными порциями, причем едой им служили лишь нечистоты. Существовало не менее восьми «горячих» уровней преисподней и восьми «холодных», они чередовались один за другим, а вокруг них простирались два малых отдела ада. На одном из самых страшных из «горячих» уровней преисподней проклятые были попарно скованы цепью и подвешены к металлическим скобам; на другом уровне стальные слоны топтали своих жертв. Ужасал и «холодный» уровень, где плоть осужденных лопалась, а тела покрывались жуткими язвами, — как и тот, где губы караемых грешников настолько трескались от мороза, что несчастные не могли есть.

Но самым страшным из всех казался ад, именуемый Железным котлом: требовалось не менее тридцати лет, чтобы достичь его дна. И там, в самом низу, грешника ожидал не просто огонь, а нечто невыразимое. Этому явлению не было объяснений, не существовало слов для описания такой муки.

К облегчению юных слушателей Пяти Защит, эпизоды из жизни Блаженного и тысячи его прежних воплощений представляли собой нечто противоположное — чудесные истории, слушать которые было легко.

— Но если он такой сильный и светозарный, почему умер? — продолжал допытываться мальчик.

— Он не умер, Татагата. «Тот, кто пришел к Истине» заснул у подножия гигантского фикуса посреди баньяновой рощи, неподалеку от дома кузнеца Чунды, где в последний раз останавливался на отдых, прежде чем достиг полного угасания и высшей гармонии нирваны, — терпеливо ответил Пять Защит, начиная, однако, испытывать смутные подозрения: уж не вознамерился ли ученик выставить его на смех?

— Но разве кузнец Чунда был таким же добрым, как Блаженный Будда? Ведь кузнецы делают оружие! Как может оказаться добрым тот, кто кует мечи?

Пять Защит воздел очи, показывая, до какой степени изумил его глупый вопрос, но в это время в двери просунул голову упитанный молодой монашек:

— Наш почтенный настоятель желает немедленно видеть тебя, о Пять Защит!

— Немедленно?

— Меня спешно послали за тобой. Безупречная Пустота не имеет привычки шутить, — ответил монашек с неподдельным трепетом.

Пять Защит ощутил, как у него тревожно засосало под ложечкой. Он спешно свернул в рулон разложенную на столе тибетскую сутру.

Подобный вызов к Безупречной Пустоте, прерывающий занятия с учениками, был исключительным событием.

Оставив мальчиков под присмотром толстячка, Пять Защит, не теряя ни минуты, поспешил в покои настоятеля обители Познания Высших Благодеяний. Для этого ему пришлось пересечь почти весь монастырский двор, пробежать по галереям, расписанным картинами ада и рая, миновать три посыпанных гравием внутренних дворика, где монахи овладевали боевыми искусствами, и взойти на самый верх главной пагоды, причем на последний, четвертый этаж нужно было забираться по крутой деревянной лестнице. Оттуда открывался широкий вид на лазурное море и Лоян с его черепичными крышами, изогнутыми «хвостом ласточки», — ребра и края их были покрыты цветным лаком. Именно там, наверху, в двух шагах от молитвенного зала, предназначенного для мастеров чань, в крошечной келье, где имелись лишь простой стол и скамья, располагался личный кабинет настоятеля.

Безупречная Пустота производил сильное впечатление на окружающих: величественная осанка, суровость — даже некоторая высокомерность — взгляда.

И весьма своеобразное лицо.

Худобой оно напоминало голый череп. Огромные оттопыренные уши являли любопытный контраст с тонкими чертами и выступающими скулами, обтянутыми пергаментной, полупрозрачной кожей. Весь облик Безупречной Пустоты говорил об аскетизме и несокрушимости его веры, а тело могло служить живым гимном славе Истины Будды, поскольку наводило на мысль, что до полного развоплощения ему осталось не так уж и много. Могло показаться, что руки, торчавшие из рукавов грубого коричневого облачения, принадлежат скелету. Они были непропорционально длинны и узловатостью походили на иссушенную виноградную лозу; пальцы непрерывно перебирали сто восемь янтарных бусин четок мала, точно отсчитывая количество прочитанных мантр. Аскетическая жизнь хранила Безупречную Пустоту от недугов, обыкновенно преследующих человека столь почтенного возраста. Маленькая горстка клейкого вареного риса, щепотка сушеных фруктов и зеленый чай — только это настоятель позволял себе употребить в пищу за целый день.

Молодые обитатели монастыря никогда не видели настоятеля иным. Он не менялся с годами. Вот уже более сорока лет Безупречная Пустота управлял жизнью общины, насчитывавшей до десяти тысяч монахов. Пост свой он занял еще при китайской династии Суй, которая впервые с легендарных времен объединила страну и избавила ее от угрозы варварского вторжения, чтобы в 618 году смениться династией Тан. Прошедшие годы он потратил не без пользы, сумев прослыть одним из столпов борьбы за распространение веры. И это потребовало не столько проповедей, сколько умения железной рукой править религиозными процессами по всей большой стране, не пропуская меж пальцев ни малейшего денежного ручейка, стекавшегося из подношений новых верных последователей. Годилась и медная монетка от сборщика риса, но бывали и такие уверовавшие, что могли от щедрот жаловать монастырям обширные земли. И жаловали, причем весьма часто. Да и количество монастырей все увеличивалось. Нетрудно догадаться, что из этого вышло: несметные богатства проложили аскетам тропинки к подлинной власти. Безупречная Пустота отлично разбирался в хитросплетениях коридоров империи. Он сплел и поддерживал в целости настоящую паутину сложных связей с различными кругами при дворе в Чанъани, памятуя, что главные его соперники в борьбе за влияние — конечно же, конфуцианцы.