Целующиеся с куклой - Александр Хургин

Так что ходил Йосиф в ближайший супермаркет «Норма» да к доктору медицины Эмме Браун, которая теперь совсем рядом с его домом принимала, в трёх минутах ходьбы, ну ещё батарейку для слухового аппарата купить новую — вот и все его турпоходы. Потому что и правда, некуда ему больше ходить. И незачем. Ноги и без ходьбы болят, в сидячем положении.

А всякие письма официальные, какие приходили от разных германских властей и учреждений чуть не ежедневно, Йосиф бросал в угол. Не распечатывая. Всё равно читать он по-ихнему не умел, и не учиться же читать в его преклонном возрасте на иностранном языке. Пока Бориска не уехал обратно, он ему письма вслух прочитывал и говорил, что с ними нужно делать, или сам делал — отвечал или звонил куда требовалось, или анкеты всякие заполнял, без которых немцы дня прожить не могут, а то и сопровождал Йосифа на приём в какой-нибудь государственный орган Объединённой Германии. Тут, надо отметить, вёл он себя правильно, как хороший сын пожилых родителей. Ему ведь тоже нелегко это всё было — звонить и с документами разбираться, с его слабым знанием чужого языка, а он всё равно это делал. Понимая, что больше некому. А теперь вот, наверно, понимать эту простую истину он перестал. Или он закрыл на неё глаза и отбросил. Иначе б не уехал. И не оставил тут Йосифа перед телевизором с котом. Главное, сам же его сюда привёз и сам же тут одного бросил.

Хоть бы в дом престарелых определил. Тут, говорят, дома престарелых — не то, что наши богадельни бюджетные, тут комфорт и уют, и уход, и отдельная каждому старику комната со всеми удобствами.

Да, посетила Йосифа трезвая мысль о том, чтоб в дом престарелых переселиться. Когда Бориска уехал. Но он от неё отказался сразу же после того, как она ему в голову пришла. Из-за того, что спутниковой антенны, чтоб принимать русские каналы, ни в одном германском доме престарелых, скорее всего, нет и быть не может. А жить без антенны и новостей российской политики Йосиф не мог себе позволить. Не мог и не желал принципиально. Привык он к русским новостям, как к любимой болячке в заднице. И не только к русским.

Ему один немецкий умелец, в прошлом казах из Темиртау, так хитро установил тарелку и головки подрегулировал, что она позволяла принимать русские, украинские, молдавские новости и новости Аджарии. Языков аджарского и молдавского Йосиф, ясное дело, не знал, но при наличии картинки почти всё и без слов было понятно. Конечно, привык он к такому обширному сервису. И к коту своему дикому привык. А позволяют ли брать в дома престарелых котов, он не знал. Но предполагал, что вряд ли. Если каждому старику разрешить взять своего кота или пса, или птичку с рыбками, это будет уже не дом для жизни пожилых людей, а зверинец какой-то. И куда девать это зверьё, когда хозяева помрут? Выходит, был Йосиф к своему нынешнему жилью привязан. Практически в прямом смысле слова.

«Доживу уже как-либо так, — думал он, — а когда доживу, кто-нибудь без меня сдаст кота в приют для домашних животных».

Йосиф и сам иногда подумывал сдать его туда, но слышал он, там животным живётся плохо, из-за переполнения. Вот вроде и любят тут все собак и кошек, и души в них не чают, а приюты переполнены отчего-то. Ну да слава Богу, что они вообще есть, приюты. Дома бездомные коты на помойках кормятся и там же подыхают.

И конечно, никуда он кота не сдавал. Может, ещё и потому не сдавал, прощая ему всё, что кот его умывал шершавым до боли языком. Если у него настроение было хорошее. Запрыгнет Йосифу на колени, станет на задние лапы, передние в грудь упрёт и вылизывает ему шею, подбородок, щёки. И урчит, как трактор в поле. А в супермаркете «Норма» всегда покупал Йосиф одну лишнюю банку консервов и клал её в специальный контейнер для пожертвований. Этими пожертвованными консервами потом животных в приютах подкармливали, и он вносил в это хорошее дело свою скромную лепту.

«Но может, и повезёт коту в будущем, — думал Йосиф, — и его возьмут какие-нибудь соседи в хорошие руки. Они же не будут знать о его скверном характере и подлой прожорливой натуре. А на вид он красавец, таких красавцев здесь даже и в зоомагазинах не продают за большие деньги. Ну, а характер они ему поправят, кастрируют его, да и ладно, он и станет спокойнее. Они ж тут кастрируют всё, что движется. Выходит, кастрации коту в любом случае не избежать, хоть куда он попадёт. Разве что возьмёт его, несмотря на Бориску, Раиса, придёт к справедливому выводу, что кот за Бориску не в ответе и ни в чём не виноват, и возьмёт».

Йосиф теперь часто и подробно думал о незавидном будущем своего кота. Наверно, для того, чтобы не думать о своём собственном будущем, тоже незавидном и предсказуемом. Чего о старости и её перспективах зря думать? Старость — это, к сожалению, полная ясность и предсказуемость перспектив, а не их отсутствие. И тут от Йосифа ничего не зависело — думай не думай, ни старость, ни будущее от этого не изменятся и не станут ни лучше, ни хуже.

15

Зато у некоторых людей и целых народов это одно из основополагающих занятий — о будущем думать. И не просто думать, умозрительно, а думать, как бы его поскорее приблизить и на хрен изменить. Нет бы, о настоящем своём заботиться, и по мере сил тихонько, чтоб на поворотах не заносило, изменять его в нужную сторону. И тоже сначала пять раз хорошо подумать — прежде чем начать изменять. А некоторые, они живут, ни о будущем, ни о настоящем не думая. И вообще не думая. Живут себе и живут. Без дум. Как тучки небесные, вечные странники или как рыбы в прозрачной воде. Этим лучше всего на поверку приходится. Потому что без дум всегда лучше. Чем с думами и прочим балластом.

Зара это точно знала, так ей жизненный опыт недвусмысленно диктовал. А Шизофреник, может, и не знал, и опыта никакого на этот счёт осознанно не имел, но без дум он жить всё-таки мог более или менее уравновешенно, а с думами не мог. И как только они его обступали, думы какие-нибудь, ему сразу становилось хуже, болезнь активизировалась, нападало перевозбуждение, и он начинал остро нуждаться в принудительном лечении. И, самое неприятное, думы на него накатывали чёрт знает о чём. О чепухе всякой. В последнее время, к примеру, его очень беспокоили и волновали, с одной стороны, Саддам Хуссейн, а с другой стороны, Владимир Путин. Зара говорила ему:

— Да на фиг они тебе сдались, ты о себе думай, о своей жизни или о чём-нибудь приятном, а о Путине с Хуссейном не думай, о них и без тебя есть кому подумать.

Но Зара могла говорить что угодно, это на ход мыслей Шизофреника никак не воздействовало. На его мысли вообще ничего не воздействовало. В том числе и он сам.

Нет, когда речь шла не о мыслях, а о каких-то более простых вещах на уровне культуры быта, Зара всё-таки могла его убедить или заставить сделать так, как хочется ей, а не ему. Вот, скажем, пока она в его жизни отсутствовала, Шизофреник ни разу по собственной воле не помылся. Даже до пояса. Потому что нелюбовь к мытью есть один из распространённых симптомов болезни. А Зара его принудила, вопреки симптому этому антисанитарному. Первый раз, конечно, насильно. Затащила в ванную, сорвала в два приёма одежду, надавала по щекам оплеух и помыла снизу доверху во всех нужных местах. И сколько он ни сопротивлялся, сколько ни орал «люди, милиция, убивают», ничто ему не помогло.

— Чистота — залог здоровья, — причитала над ним Зара, орудуя мочалкой, — а здоровье принадлежит народу.

И ещё она цитировала любимую поговорку одного своего давнего клиента — капитана каких-то родов войск:

— Автомат любит ласку — чистоту и смазку, — так говорил капитан, хохоча и снимая с себя ремень, кобуру, портупею, штаны и прочее обмундирование.

А потом, после того уже как Зара и в постели над Шизофреником форменное насилие сотворила (оценив во время мытья его мужские достоинства), она элементарно больного шантажировала. Говорила:

— Не помоешься — не дам.

И Шизофреник бежал в ванную впереди паровоза вприпрыжку и выходил оттуда через четыре минуты как новенький. Поскольку понравилось ему это её насилие. То есть «понравилось» — не то слово и ничего не отражает. Ему оно ТАК понравилось, что Зара сначала вообще испугалась — думала:

«Он или помрёт подо мной от удовольствия, или вторично с катушек слетит».

Но, слава Богу, обошлось. Если не считать этого «ТАК». Означавшего «до потери пульса и остатков сознания, до дрожи в суставах рук и ног, до ощущения абсолютного счастья». Даром что шизофреник, а вкус полноценной половой жизни вмиг понял и ощутил. Поэтому мылся он теперь практически ежедневно. И не только мылся, но и бороду Зара ему подстригала аккуратно, и ровняла ножницами буйную шевелюру.

Бориска, когда приехал, из дальних странствий воротясь, и дождался сына с ежедневной многочасовой пробежки, можно сказать, его не узнал — настолько непривычно он выглядел. В смысле, настолько опрятно. И ведь сколько они с ним ни бились, мыть ещё как-то его удавалось несколько раз в году, но постричь себя или побрить никому не позволил он ни единого раза в жизни. А тут пожалуйста, такие видимые положительные сдвиги и процессы. Не во всём, конечно, но хоть в чём-то…