Усталые люди - Арне Гарборг

Знает-ли она, например, до какой степени все это раздражает мужское любопытство, возбуждает воображение… Вся эта неясность, эти полупотемки, полусомнения, допускающие всевозможные предположения и во всех направлениях?

Всего больше лукавства может быть в этой «наивной», простодушно-открытой манере, с которою рассказывает она мне о своих многочисленных «друзьях» и «товарищах». Разумеется немыслимо, чтобы не скрывалось чего-нибудь несерьезнее за всеми этими товарищескими отношениями с молодыми людьми, с которыми всюду разгуливала она по лесам и полям – точь-в-точь так-же, как теперь со мной. Да, но, ради Бога, неужели наши отношения недостаточно благопристойны? Да, да; но допустим, что это моя заслуга… Ведь не все-же эти молодые люди были так стары и так добродетельны как я. Знаю-ли я, что сделала-бы она, если-бы я в уединенном месте вдруг застал ее врасплох с моею любовью? – Так это вульгарно и в сущности такое жалкое, дешевое кокетство, – вся эта манера окружать себя какою-то непроницаемой таинственностью.

Впрочем, в часы наших прогулок именно эта-то заповедь и выплывает постоянно на поверхность. Я по возможности оправдываю мужчин и говорю, что это еще не так ужасно, и, слава Богу, она способна даже до некоторой степени допустить это.

– Я хорошо знаю, – говорит она, – что не мало простых людей, которые ходят к таким… в такие каторжные места, но чтобы человек, который желает считаться образованным, который появляется потом в порядочном обществе и разговаривает с… нами, женщинами… подает нам руку… что такие люди могут пожелать… что они могут… находить удовольствие в том, чтобы посещать подобных женщин… это кажется мне до того отвратительно, что я готова плюнуть! Нам, женщинам, свойственно чувство самоуважения, которого вы, конечно, не понимаете, чувство самоуважения чисто физическое… так что многое такое, что для вас возможно, для нас является прямо противоестественным, прямо – непреодолимым; и все эти продажные женщины, которых вы почти что берете под свою защиту, они должны были до такой степени пасть, так бесследно подавить в себе все человеческое, женственное, даже простое чувство чистоплотности, что от них положительно ничего не остается, кроме… бездушного тела; и тут представить себе, что… Нет! Грам, вы не можете пытаться оправдывать подобные вещи.

Она преследует меня своими понятиями, пока я не начинаю сердиться и не преподнесу ей порядочной дозы из истории нравственности. Потом мне становится досадно на самого себя за то, что я вздумал рассказывать ей обо всех этих безобразиях; неприятно знать, до какой степени сильно действует такая суровая правда на неподготовленный ум; она во всяком случае способна во многом разочаровать ее… Правда, вообще говоря, часто так грязна, что следовало-бы щадить от неё более тонкия натуры. Но что прикажете делать, если эти более тонкия натуры, в благодарность за оказанную им пощаду, становятся глупы до невозможности иметь с ними какое-либо дело?..

Точно какой-нибудь непозволительный недостаток техники в прекрасной в других отношениях картине, сердит меня то, что она была к себе так недостаточно строга, имела так мало женской щепетильности. Разгуливать по окрестностям то с тем, то с другим, рисковать стать жертвой любого подозрения, любой сплетни, не задумываясь губить свое доброе имя… ну, скажите на милость, что такое женщина, если она потеряла свое доброе имя? Господи Боже! Пусть «добродетель» её будет для меня как угодно несомненна; это в сущности весьма мало относится к делу; но уверенность? Интеллигентный человек совершенно спокойно относится к тому несомненному факту, что жена его, прежде чем стать его женою, была уже замужем за другим; но неуверенность, сомнение, возможность подозрения; этот вечный, грызущий вопрос, вот с чем не может он никак помириться. Уж не расточаю-ли я своего доверия перед комедианткой, обманывающей меня в глубине своей души? Никогда не утрачивающий окончательно детских свойств, вечно ищущий твердой почвы мужчина всегда мечтает найти в своей возлюбленной свою мать, святую женщину, в объятиях которой он находил всегда такую бесконечную уверенность и безопасность. Девушка, не имеющая об этом ни малейшего представления, не годится для супружества, она зловредное животное, способное принести с собою одно лишь несчастие.

Смеются над приличиями. Да и следует смеяться, поскольку люди думают при этом об обычае, запрещающем молодой девушке любить. Но поскольку приличия стремятся оградить ее от сомнений в ней, от возможности даже безосновательного подозрения, постольку все правила их и даже смешные стороны оказываются одним из самых необходимых явлений, существующих на свете. Когда (как во Франции) молодая девушка постоянно находится под чьей-нибудь охраной, никогда не выходит из дому одна и т. д., мы, заклятые демократы и мужики, не можем удержаться от смеха, но за всей этой комедией скрывается нечто весьма серьезное: её собственное счастье, а также и счастье её будущего мужа и её детей обеспечивается таким образом от всяких страшных случайностей. Молодая девушка, проведшая полчаса с глазу на глаз с мужчиной, обыкновенно, тем не менее, сохраняет всю свою добродетель и заслуживает полного уважения; но могло-же случиться, что она принадлежала к тем, что ищут свободы для того, чтобы злоупотреблять ею; она не застрахована уже больше от сомнений; она уже не prima, не первоклассная А… Я могу верить в нее; но, в таком случае, вера моя не более как вера; каждая малейшая случайность способна отдать меня во власть сомнению – и вот, мы оба оказываемся несчастны. Несмотря на всю её добродетель! Ведь есть-же возможность думать, что она была настолько ловка, что разыграла комедию! Вообще, в таком случае, к ней всегда нечто пристанет, нечто такое, что невозможно уже устранить именно потому, что нет свидетелей, – вероятие вероятности, – мыслимость немыслимого, тень тени… а там, где есть любовь, глубокая, нежная, чуткая любовь, а также несколько расшатанные нервы… этого будет довольно.

Для меня, по крайней мере, уже этого одного было-бы достаточно для того, чтобы исключить всякую возможность мысли о браке, напр., с фрекен Гольмсен. Может быть, то-же самое случится и с следующим её ухаживателем. И, таким образом, эта прелестная девушка, по всей вероятности, сама олицетворенная честность и прямота, рискует на всю свою жизнь остаться не замужем, – или, может быть, бросится на шею какому-нибудь неотесанному мужлану, – и только благодаря тому, что она вообразила, будто на этом свете женщине достаточно одной честности.

Я хочу покончить с этим делом. Теперь и я, в свою очередь, только и делаю, что компрометирую ее. Компрометирую ее хуже всех моих предшественников… Она положительно не имеет об этом никакого понятия. Потому-то и следует взяться за ум мне, который понимает это. Допустить ее до того, чтобы она окончательно потеряла свою репутацию, лишить честную женщину единственного её достояния, погубить все её планы, все её будущее, и это, не будучи в состоянии решительно ничем вознаградить ее… Это просто-напросто значит поступить недостойно джентльмена. Я все время чувствовал это; теперь-же это мне совершенно ясно; следовательно…

XIV

Это безнадежно. Даже если-бы я был тверже, чем я в действительности есть, – стоит мне только случайно встретить ее, – и все кончено; положительно нет ни малейшего основания быть невежливым. А стоит мне только заговорить о её репутации, как она начинает сердиться.

– Будьте спокойны и предоставьте мне самой заботиться о своей репутации, говорит она, не без презрения во взгляде и голосе.

Когда я потом возвращаюсь домой после подобной прогулки, я засиживаюсь один до поздней ночи, раздумывая, мечтая, недовольный, больной. Что мне делать? Черт возьми, не могу же я так расстаться с нею. Мысль о женитьбе исключена. Как же иначе можно было бы оформить это, чтобы оно не показалось чересчур уж безобразным?

Снова и снова перебираю я одни и те же мысли; в том же самом порядке все быстрей и быстрей обращаются они в моей голове, пока мозг мой не начинает болеть; постоянно равно интересный и постоянно равно безнадежный вопрос; я не замечаю ни часов, ни времени и сижу, до такой степени углубленный в самого себя, точно я сам бог, правящий миром.

Конец ознакомительного фрагмента.