Тайна имения Велл - Кэтрин Чантер

Смерть Брю произвела на меня ужасное впечатление. В доме, когда я оставалась одна, утрата ждала меня внизу лестницы, там, где прежде пес поджидал нас рано утром. Она бросалась мне под ноги, когда я готовила еду. Одиночество заползло мне под кожу, пока я сидела в гробовом молчании, инстинктивно прислушиваясь, не гавкает ли Брю под дверью, просясь в дом.

По вечерам мы оставались снова одни, возвращаясь в воспоминаниях к тем вечерам в Западном Лондоне, когда мы закрывали двери на два замка, а огни безопасности на подъездной дорожке нашего дома то включались, то выключались как бы сами по себе.

За стенами дома, когда я выходила в ночь, мной завладевал страх. Он накатывал волной, когда неожиданно кто-то шелестел в кустах живой изгороди либо позади меня громко стучала дверь бывшей конюшни.

– Как будто все вокруг отравлено, – однажды сказала я мужу. – И все из-за того, что ты знаешь: есть люди, которые так сильно нас ненавидят.

Какую бы сильную ненависть они к нам ни испытывали, Марк ненавидел их сильнее. Прежде я никогда не видела ненависти в его взгляде.

Однажды кто-то сказал мне, что после смерти ты быстро забываешь, как выглядел усопший. Ко мне это не относится. Мертвые навсегда остаются со мной, а вот живые… Энджи я помню очень хорошо, но ее отсутствие рядом со мной настольно мучительно, что воспоминания о ней становятся для меня почти осязаемыми. Что же касается Марка, то мне трудно вспомнить его лицо. В памяти остался очень сумбурный портрет, созданный кистью художника-импрессиониста либо кубиста. Отдельные черты его лица, которые я запомнила, вступают на холсте в противоборство. Желтоватый оттенок кожи лица, доставшийся ему в наследство от бросившей его матери, которая наполовину была гречанкой. Густые черные волосы. Тонкие губы, к которым я так любила в прошлом прикасаться. Глубоко посаженные карие глаза. Вот только я не в силах сложить все это в единый портрет. Быть может, дело в том, что со времени похорон он меня не навещал. Быть может, я просто боюсь увидеть то, что отражается во взгляде его глаз. Я также не слышу его голоса. Я боюсь представить, что он скажет, если заговорит. А еще есть сестра Амалия, которую я одновременно и вижу, и не вижу. Ее голограмма все время мерцает вне досягаемости. Она проявляется на периферии моего мысленного взора независимо от того, хочу я этого или нет.

Я натянула одеяло на голову. Я спряталась.

Мальчишка остановился у кухонной двери и сказал, что ему надо провести мониторинг. Он не постучался, но застыл в нерешительности, в отличие от двух других. Мальчишеский энтузиазм. Избитое клише, конечно, но в данном случае так оно и есть. Очень часто его глаза улыбались, даже когда он хотел оставаться серьезным. Конечности его, излишне худые, двигались нескладно, как у ребенка. Рост его составлял более метра восьмидесяти, но даже при таком большом росте Мальчишке пришлось поставить стул в углу комнаты, где была установлена одна из видеокамер. Встав на стул, солдат вытащил провод.

– Думаю, что вы должны знать, – начал он. – Звонил психиатр. Он думает, что вам следует увеличить дозу.

– Ответ «нет», – кусая кончики ногтей, сказала я.

Не сходя со стула, Мальчишка посмотрел на меня сверху вниз. В руках он держал аккумулятор. Голова склонена под неестественным углом, чтобы не стукнуться о балку перекрытия. Его светлые волосы торчат во все стороны.

– Если они решат, что вы их не принимаете, то перейдут к пластырям либо уколам. Вы все еще остаетесь под арестом, поэтому они имеют право это сделать, хотите вы этого или нет. – Замолчав, Мальчишка взглянул на темный экран монитора, как будто немного смущаясь. – Мне кажется, вы имеете право знать.

Он потянулся и соединил провода.

– В таком случае я лучше приму ванну и переоденусь, – сказала я.

Мальчишка слез вниз, повернулся спиной к видеокамере и показал поднятый вверх палец.

– Вот и хорошо, – сказал он и вышел.

Мне пришло в голову, что от меня должно ужасно вонять, вот только рядом никого не было, чтобы сказать мне об этом. Однако по какой-то причине этот мальчик-солдат рискнул ради неряхи, и его предупреждение побудило меня действовать. Я призвала себя поступать логично. Я не хочу, чтобы меня накачали лекарствами либо принудительно госпитализировали. Я должна быть здесь и сохранять способность здраво мыслить. Я должна остаться, потому что только здесь я смогу, возможно, узнать, что же на самом деле произошло. Здесь осталось то, чего не смогли найти, но оно очень-очень важно… Свитер… роза… правда…

Только когда я узнаю правду, истечет срок моего заключения.

Поэтому я должна взять себя в руки.

Убедив саму себя, я начала планировать нападение, выбрав Анонима, так как он был лишен индивидуальности и казался слабее двух других. Моим тюремщикам понадобился кабинет Марка. Аноним оказался там один. Солдат сидел, закинув ноги на стол. Он выкладывал из карт «руку терпения». Когда я встала в дверном проеме, он сдернул обутые в ботинки ноги со стола, сбив карты на пол. Никогда не любила мужчин крупного телосложения.

– Что-то случилось?

Нагнувшись, я подобрала пики, разлетевшиеся по полу.

– Восьмерка… девятка… десятка… валет… король… туз… Не хватает дамы.

– Я всегда выкладываю даму, – заявил он, засовывая карты себе в карман. – Не могу удержаться, чтобы самого себя не обжулить.

В его произношении звучал легкий американский акцент, но я была уверена, что Аноним просто играет роль американского солдата.

– Сегодня же воскресенье?

– Да.

– Мне бы хотелось пойти в церковь.

Молчание. Все трое вели себя со мной подчеркнуто отчужденно. Их хорошо натаскали. Пожалуй, именно так в армии учат обращаться с задержанными, такова психология конвойных.

– Я хочу причаститься, – настаивала я. – Думаю, это одно из моих прав. Разве я не имею права посещать службу Божью?

Аноним вытащил из пачки сигарету, потом, по-видимому, вспомнил правила и сунул ее обратно.

– Вы можете обратиться с прошением. Я передам заполненный вами формуляр.

– А еще я хочу сходить в лес. В этом же нет ничего страшного?

– Зависит от того, в какой лес вы собираетесь пойти и что там делать.

Аноним снял армейскую куртку, висевшую на спинке стула.

– В Веллвуд, – затаив надежду, произнесла я, – в лес за Первым полем.

Безучастное выражение его глаз меня не обмануло. У них была карта Велла. На второй день моего пребывания Третий разложил ее передо мной, когда показывал, куда я имею право ходить, а куда нет. Они должны знать, что и где случилось на этой земле.

Аноним посмотрел на часы, потом на меня, затем в окно.

– Минуточку, – сказал он и вышел из дома через заднюю дверь.

Я услыхала, как он подзывает Третьего, говорит, что есть разговор. Третий имел над двумя другими власть, хотя я и не разбиралась, в каком он звании. Аноним называл его сержантом, но я не была уверена, что это не часть сценария фильма, который он сам для себя написал. Не исключено, впрочем, что Третий на самом деле сержант. Аноним сказал, что она хочет сходить к озеру, но Третий уже отошел на изрядное расстояние, поэтому я не могла всего расслышать. Со стороны они походили на героев пантомимы. Дуэт толстого и тонкого. По тем словам, что долетали до меня, я поняла, что солдаты не пришли к единому мнению: «Засранец… серьезный… блин… старая… довольно странно… прикрикни на гусыню…» Я улыбнулась.

Позже, шагая вприпрыжку, пришел Мальчишка и принес мне какие-то бумаги. Строевой шаг явно не был его коньком.

– Вам надо заполнить эти формуляры, – сказал солдат. – На озеро пока пойти нельзя.

– Мне что, обе мои просьбы на одном бланке написать – и о прогулке в поля, и о встрече со священником?

– Вы серьезно хотите поговорить со священником? Я, признаться, удивлен. Я думал, что вы просто подшутили над Адрианом.

– Я не шутила.

– Он также уверен, что вы говорили вполне серьезно, поэтому я принес два бланка. На вашем месте я бы…

Эти пять слов являются буреломом, среди которого трусы прячутся во время бури. Я дала ему немного повариться в собственном соку. Мальчишка очень легко краснел, а я ужасно мстительная старая корова.

Он первым прервал тишину:

– Вполне откровенно, по крайней мере…

Он показал мне, какие графы заполнять. Не много людей в последнее время подходили ко мне на близкое расстояние. Я ощущала запах его пенки для бритья, запах его дыхания, запах пота его тела, которым пропиталась его хлопчатобумажная рубашка.

– Обычная бюрократическая процедура, – сказал он, – дата, имя, подпись…

Когда он клал бумаги, его рука слегка коснулась моей руки. После того как Мальчишка ушел, я внимательно оглядела свою руку, словно надеялась, что его рука оставит отпечаток «нормальности» на моей.

Я написала и подписалась во всех требуемых местах, ужасно сердясь на всю эту бюрократию. Она мешала мне больше, чем мешал бы прикованный цепью к моей ноге стальной шар. Я прошла к началу подъездной дорожки. Оттуда было видно, как работающие на правительство люди высаживают грядки экспериментальных культур в строго геометрическом порядке на верхних полях. Я не сомневалась, что они приехали сюда в вагончиках со своими генно-модифицированными растениями на следующий день после того, как меня увезли. Земля выглядела еще вполне плодородной, словно в глубине подземные воды и родники до сих пор творили свои чудеса, но я отсутствовала здесь более двух месяцев, поэтому вряд ли за это время даже тут выпадали дожди. Я вернулась сюда более двух недель назад, но дождя пока не было. Я не знала, в чем дело. Быть может, облакам просто не нравятся эти земледельцы, одетые в униформу цвета хаки. Они ждут, пока я сама возьмусь за плуг. Дважды на одну и ту же уловку я не попадусь.