Попкорн - Бен Элтон

— Спасибо, очень мило с вашей стороны, благодарю вас. Да-да, очень мило с вашей стороны…

Так больше продолжаться не могло.

— Да бросьте вы, я фильм снял, а не изобрел лекарство от рака. — Это оказалось эффективным способом затыкать рты.

— «Оскар» ничего не значит, — важно заявлял Брюс, развивая тему. — Так, крашеная безделушка… Статуэтка без статуса… Кастрированный чурбан. — Последнее сравнение ему особенно понравилось. — Посмотрите. — Он поднимал фигурку и показывал на меч, стыдливо прикрывающий нужное место. — Это же кастрированный чурбан!

Люди смеялись, но без удовольствия. Нельзя смеяться над «Оскаром» на оскаровской вечеринке. Это все равно что в церкви смеяться над крестом. «Оскар» был предметом вожделения для всех в этом зале, могущественным символом величайшей индустрии развлечений в мире. Циничные замечания в его адрес были не только невежливы, но и лживы. Все понимали, что, кастрированный или нет, «Оскар» был тем, к чему стремились все без исключения, и Брюс в том числе. Смеяться над «Оскаром» непростительно. Брюс и сам это понимал, но в тот момент ему на все было наплевать. Он не высказался во время своего выступления перед публикой и теперь пытался наверстать упущенное.

— Если фильм хороший, он не нуждается в одобрении этого маленького золотого евнуха!

Его преследовало воспоминание о людях, тычащих в него пальцами и обвиняющих в каких-то жутких преступлениях. Сумасшедшие матери, потерявшие своих детей. Оливер и Дейл и тот противный профессор…

Все они вертелись у него перед глазами, призывая к ответственности и сводя на нет удовольствие от полученной награды. Им было недостаточно того, что Брюс снимал смешные захватывающие фильмы. По их мнению, он должен был предсказывать какие-то непонятные последствия, к которым его фильмы могут привести.

Какой абсурд! Какая ужасная глупость!

Но что хуже всего, у Брюса был шанс высказать все, что он об этом думает, и он им не воспользовался. Более того, не просто не воспользовался, а сделал вид, что ничего вообще не происходит. От ощущения собственного лицемерия он больше не видел ничего другого вокруг: все были лицемерами. Он больше не верил щедрым похвалам, которыми осыпали его окружающие. С чего бы им быть искренними? Брюс ведь не был! Он трусливо отказался использовать предоставленную ему возможность высказать собственную точку зрения на тему цензуры. Прекратить наконец-то эту нелепую, опасную болтовню об убийцах-подражателях, защите детских душ от дурного влияния и прочей чепухе. Он мог засунуть знаменитую золотую статуэтку всем им в задницу — профессору Чэмберсу, Сенатскому комитету по хорошим манерам, «Озабоченным Матерям Американских Болванов» и всем остальным богобоязненным и высокоморальным лицемерам в Соединенных Штатах. У него был шанс, но он позорно от него отказался.

«Пылающие ноги»! Курам на смех!

— Еще «Джека Дэниелса»!

— Еще «Джека Дэниелса»!

Перепуганный продавец достал вторую бутылку виски и сунул ее в стоящую на прилавке коробку, уже полную еды и выпивки. Девушка гордо наблюдала за тем, как этот жалкий человечек торопится исполнять приказы ее приятеля. Такая уверенность и властность, конечно же, нравились ей. Казалось, продавец беспрекословно повиновался бы, даже если бы ему не угрожали пистолетом.

Это был магазинчик в трейлерном поселке, попавшемся им на пути вскоре после того, как они съехали с магистрали.

— На шоссе выставят кордоны, — сказал он, сворачивая на посыпанную гравием дорогу, — а нам нельзя попадаться, пока не будем готовы на все сто.

— Готовы к спасению? — спросила она с блеском в глазах.

— Точно, малыш, к спасению.

Она положила голову ему на плечо. За окнами мелькали сосны, и она подумала, что было бы хорошо навсегда поселиться в этом лесу. В свете фар лес выглядел густым и безопасным. Построить бы в нем уютную хижину и жить, питаясь ягодами и дичью!

Эта мысль была такой приятной, что, вглядываясь в сумрак сквозь залитое дождем ветровое стекло, она почти увидела две фигуры, стоящие на пороге сказочного домика: у него в руках топор, у нее блюдо свежеиспеченных лепешек с лесными ягодами. Они одни в целом мире…

Когда из тьмы вынырнул трейлерный поселок, она решила, что вот он — перевалочный пункт на пути к ее мечте.

— Милый, давай снимем трейлер, — попросила она. — На два-три дня. Наверно, здесь про нас еще не знают.

Очарованная лесом, ночью и запахом дождя, она забыла, что времена, когда можно было найти убежище в лесу — исчезнуть, чтобы потом начать жизнь с чистого листа, — давно прошли.

— Малыш, мы и пятнадцати миль не отъехали от трассы. Думаешь, здесь нет ни телевизора, ни телефона? — ответил ее приятель. — Да и не осталось в Штатах места, в котором про нас бы не слыхали.

— Ну хотя бы на ночку. Устроим себе выходной.

— Сегодня не ночка. Сегодня королевская ночь. Пан или пропал. Сейчас возьмем кое-что и двинем дальше.

Они подкатили к магазинчику и заставили старика-продавца его открыть. Вся процедура должна была занять у них не больше двух минут. В конце концов, они уже неоднократно грабили такие лавочки.

Но в этот раз все пошло наперекосяк. Возникла проблема: в магазине не оказалось печенья «Твинкиз».[4] В это было невозможно поверить.

— Я хочу «Твинкиз», — сказала девушка и топнула ногой. — Ты мне обещал.

— Да, малыш, обещал. Но не могу же я превратить в печенье собачью еду!

Из соседней комнаты слышались рекламные слоганы. До появления грабителей продавец смотрел телевизор.

Вы современная девушка. Вы знаете, что вам нужно, и требуете этого немедленно.

На меньшее вы не согласны.

Зачем ждать до завтра, если можно получить это сегодня?

Трудно сказать, что они рекламировали. Может быть, даже «Твинкиз».

— Ты получил все, чего хотел! — закапризничала девушка. — Виски, крекеры, сигареты, а мне даже «Твинкиз» не купил!

— Пожалуйста, не убивайте меня, — от страха у продавца зуб на зуб не попадал.

Свобода означает возможность делать то, что хочется, тогда, когда хочется, — вещал из подсобки телевизор.

— Что ты сказал? — спросил у продавца парень.

— Я… Я говорю, пожалуйста, не убивайте меня… «Твинкиз» только вчера кончились. У нас скромный бизнес. Мы не можем закупать большие партии.

— По-твоему, я похож на человека, который станет убивать из-за «Твинкиз»?

— Вот возьмите… Возьмите «Поп Тартс».

— Да за кого ты меня принимаешь? — Не снеся оскорбления, молодой человек застрелил продавца. — Поехали, малыш. В Лос-Анджелесе зайдем в «Севн-илевн».[5]

Глава одиннадцатая

Почуяв надвигающийся скандал, вокруг Брюса собралась толпа. Перед самой его физиономией маячил какой-то критик из «Лос-Анджелес таймс», редактор отдела искусства, или садоводства, или еще чего-то очень важного. На самом деле он, конечно, был обычным надутым индюком.

— Должен признать, — говорил индюк, — что нахожу «Обыкновенных американцев» необычайно интересным образцом развлекательного кино.

«Образцом развлекательного кино» — подумать только! Не «произведением искусства», не «прорывом в кинематографе», не «воплощением духа нашего времени», а «образцом развлекательного кино». Как будто Брюс снимает мыльные оперы!

Брюс не был тщеславен. Он был согласен признать свои творения «попкорном», но при условии, что к той же категории отнести другие популярные вещички вроде «Ромео и Джульетты» и Пятой симфонии Бетховена.

— Я с радостью отдам свою жизнь, — продолжал индюк, — защищая ваше право убивать на экране столько народу, сколько вам будет угодно. Но у меня возникает один вопрос (простите уж за занудство): разве это можно назвать искусством?

— Можно ли это назвать искусством? — переспросил Брюс. — Сейчас я вам отвечу… Не так все просто… Перебить в кино кучу народа — искусство это или нет? Вот мой ответ: не задавайте идиотских вопросов!

Ответ не блестящий, но зато индюк отвязался. Однако Брюсу от этого легче не стало: любителей идиотских вопросов в зале было более чем достаточно. На этот раз с ним захотела побеседовать молоденькая актриса приятной наружности. С виду она была хороша, но рта ей открывать не стоило. Избалованное капризное дитя не выдавало ничего, кроме самонадеянных банальностей. Ей крайне редко случалось говорить с кем-то, кто не пытался затащить ее в постель, а потому соглашался с каждым ее утверждением. Брюс в постель ее тащить не планировал и слушал без особенной снисходительности.

— Нет, не думаю, что я пережил в детстве моральную травму, — цедил сквозь зубы Брюс. — Иначе мне было бы известно… Да что вы? Неужели?

Юная особа утверждала, что пострадавший может даже не подозревать о пережитой моральной травме. Она и сама пребывала в счастливом неведении, пока ужасная правда не обнаружилась во время сеанса гипноза.