Недавние были - Илья Бражнин

Я стоял перед сухонькой маленькой старушкой в старинном поморском повойнике и в платочке поверх него, повязанном под подбородком вековечным бабьим узлом. Я смотрел в её изрезанное морщинами, дублёное временем лицо и не мог наглядеться. Лицо поражало внутренней оживлённостью черт и простодушной ясностью. И мне очень захотелось вылепить это лицо, чтобы я мог всегда глядеть в него. Я увлекался тогда лепкой и в тот же день притащил с берега ведро тяжёлой зелёной глины, той самой, что замешена была натруженными ногами коногонов. Из этой глины я и принялся лепить голову Кривополеновой.

Работал я с чрезвычайным увлечением и непреходящим усердием. И сейчас, полстолетие спустя, они живо чувствуются мной и проникают в сегодняшнюю мою работу. И это мне важно.

Однажды, лет двадцать тому назад, будучи в Москве и зайдя, по обыкновению, в Третьяковскую галерею, я неожиданно для себя увидел знакомое лицо, глядящее на меня столь памятным мне, простодушным ясным взглядом. Это была встреча с ожившей передо мной стародавней стариной и одновременно с собственной молодостью. Не знаю, сколько времени стоял я перед превосходным «Портретом сказительницы Кривополеновой», созданным колдовскими руками Сергея Коненкова. Портрет сделан в 1916 году, то есть за пять лет до того, как мне довелось увидеть и услышать эту удивительную старуху. Вырезанная из дерева голова сказительницы чрезвычайно выразительна, и, глядя на неё, понимаешь, как мудро и находчиво поступил скульптор, избрав материалом для этой работы именно дерево. Морщины этого выдубленного годами, старого лица, став древесными морщинами, так же чудно выразили материал, как сам материал помог скульптору выразить простодушную мудрость ясных глаз сказительницы и очертить высокий крепкий лоб, за которым таятся незримо сокровища старин, скоморошин, былин и волшебных сказок.

Само собой разумеется, моя голова Кривополеновой не могла идти ни в какое сравнение с чудесной скульптурой чудесного мастера. Мой скульптурный портрет Марьи Дмитриевны был работой совершенно дилетантской, ученически слабой. И всё же работа эта была мне в те годы нужна и многое важное сделала тогда во мне.

Долго стояла на моём рабочем столе голова в старинном повойнике и смотрела неотрывно, как я писал свои первые рассказы.

Спасибо ей за напутствие в науку делать чувства, мысли, образы материалом своего труда.

Спасибо и глине - той тяжкой и трудной глине. И она учила труду, из которого рождаются песни.

БЫСТРИНА НА ДВИНЕ

Закадычный мой друг Санька Шандырев вырос, как и я, в Архангельске, у полноводной, могучей Северной Двины. Архангельские мальчишки, проводившие всё лето на реке, одержимы были обширными планами по части завоевания господства над извечной стихией воды. Планы эти не были закостенелыми. Они постоянно менялись, так как росли вместе с теми, кто был ими одержим.

Первые мечты рождались в тёплой золотистой водице между берегом и стоявшими вдоль него плотами. Здесь, в затоне, на мели купалась мелюзга, ещё не умевшая плавать. Вожделенной мечтой каждого из этих водяных несмышлёнышей было оказаться однажды по ту сторону плотов, на открытой воде, где простор, глубина, чернота и быстрина. Броситься в эту темную глубь и плавать в ней - значило стать мужчиной.

Эта первая мечта сбывалась обычно годам к восьми-девяти, и её сменяла более высокая мечта о полной свободе действий на воде. Свобода эта заключалась в том, чтобы плавать в любую погоду и при любых обстоятельствах - в осенний холод, в сильный прилив, против волны и ветра, в бурю и непогоду. Кроме того, неписаный закон чести пловца запрещал входить в воду постепенно. Следовало только бросаться в неё, предпочтительней вниз головой, и не только с плотов, но и с лодок, пароходов, если выдавался такой случай, и уж, конечно, со свайной пристани, высившейся над водой во время сильного отлива метра на три-четыре. Обязательным также считалось искусство ныряния под лодки и плоты, а кроме того, доставание со дна на глубоком месте комка глины, горсти ила, а то и нарочно брошенной железяки.

Когда десятилетний или одиннадцатилетний стажёр неофициально существовавшего на плотах клуба вольных пловцов достигал свободы действий и отличного самочувствия на воде и под водой, он начинал помышлять о том, чтобы сплавать «на бакан». Бакены, размечавшие фарватер для океанских пароходов, стояли на самой глубине посредине реки: первый ряд - метрах в трёхстах от берега, второй - метрах в пятистах. Таким образом, до ближних бакенов в оба конца нужно было проплыть при сильном течении по холодной глубокой воде метров шестьсот, а до дальних - и весь километр. Отдыхать по пути было негде, и сплавать на бакен, особенно на дальний, для подростка было делом не простым.

Но и это было не пределом мечтаний для архангелогородских мальчишек. Высшим отличием для них, как и для всякого в городе пловца, считалось - сплавать через реку, и, конечно, обязательно в самом широком месте: от Соборной пристани до Кегострова, который виднелся с городского берега узкой полоской и до которого было более полутора километров.

Плывя к Кегострову, приходилось проделать в оба конца больше трёх километров, а на Северной Двине, близ впадения её в Белое море, при сильном течении, которое менялось каждые шесть часов, в зависимости от приливной волны с моря или отлива, эти три километра оборачивались иной раз и шестью.

Трудные условия плаванья в холодной двинской воде наперерез сильному течению были хорошо известны архангелогородцам, и потому отваживающиеся плавать за реку объявлялись довольно редко. Но тем приманчивей казалось это трудное предприятие, и тем жарче мечтал о нём всякий из мальчишек.

Мечтали, конечно, об этом и мы с Санькой Шандырёвым, мечтали давно и горячо. При этом, надо сказать, что хотя мы были дружны и неразлучны, всё же каждому хотелось опередить другого в осуществлении заветной мечты. Справедливости ради, должен признать, что первым, решившим осуществить дерзкий наш замысел, был не я, а Санька. Он вообще был коноводом на нашем дворе; к тому же ему исполнилось уже пятнадцать лет, в то время как мне только-только пошёл тринадцатый. Одним словом, Санька опередил-таки меня в этой гонке честолюбий, заявив однажды:

- Завтрашний день в Кегостров сплаваю, вот и всё.

Для успеха задуманного предприятия прежде всего нужна была лодка, которая сопровождала бы пловца и в которой находился бы свидетель и контролёр проплыва. Санька гордо заявил, что он добудет лодку.