Мать моя — колдунья или шлюха - Татьяна Успенская

— Поправь подушку, сейчас она упадёт. И вообще тебе пора уходить.

— Кто сказал тебе, что я собираюсь уходить? Я хочу хоть один раз приготовить вам завтрак и увидеть, как вы оба станете нормально есть. Посмотри на себя, какая ты истощённая, ты и себя не кормишь.

— Я не хочу, чтобы ты оставался. Ты мешаешь мне. Мне нужно быть одной.

— Поэтому я и предлагаю, давай сменяем мою однокомнатную и вашу на большую квартиру. У тебя будет отдельная, а не проходная комната, ты сможешь продолжать свои занятия и спать с теми, с кем захочешь. Это твои отношения с Богом и сатаной, я не собираюсь ни в чём мешать тебе. И не ревную тебя ни к кому. Как можно ревновать солнце, воздух? Я знаю тебя лучше, чем все твои знакомые, вместе взятые, ты со мной откровенна, ты доверяешь мне. Что нужно ещё? А я смогу вас с Иовом кормить, заботиться о вас, я помогу Иову расти.

— Я согласна, — слышу я. Согласна?!

Но в тот миг, как сердце готово выскочить из меня, слышу: «Бедный Иов!» и — теряю улыбку, и прикусываю губу.

Здесь что-то не то. Согласилась жить вместе с Павлом, сама кротость с ним — не ответила на его обвинения, не погнала из дома! Есть причины её странного поведения…

Она любит его?

Может быть. Но всё равно выгнала бы — она и по отношению к себе садистка.

«Бедный Иов»… Голос… выдаёт её. Она жалеет не меня — Павла!

— Ты согласна?!

Сколько радости звучит в нашем мрачном доме! Иду к кровати, укутываюсь в одеяло, но всё равно зубы пляшут. Возвращаюсь к двери.

— И мы будем жить под одной крышей, ты, Иов и я? И будем вместе есть и разговаривать, когда ты найдёшь для нас время? — Молчание матери замораживает меня ещё больше. Зима вцепилась в голые ступни и в тело ледяными иглами, несмотря на одеяло. Не работают батареи? — Я найду хороший вариант. У тебя будет лучшая комната, далеко от наших, и сразу из входной двери можно пройти к тебе. Деревья — в окна. Сейчас я уйду. Тебе нужно побыть одной, восстановить силы. Я готов ждать столько времени, сколько понадобится, чтобы обменять квартиры, а пока обещаю не беспокоить тебя.

— Если ты хочешь остаться, останься. У Иова — широкая тахта, иди к нему. Я дам тебе отдельное одеяло.

Они молчат. Наверное, припали друг к другу.

Я не завидую Павлу в том, что он обнимает мою мать, а не я, — ревновать к Павлу нельзя. Я хочу, чтобы они были совсем вместе.

На цыпочках, под их молчание, иду к тахте, ложусь, отодвигаюсь к стенке, чтобы Павлу досталось много места.

Я забыл закрыть дверь, но сил встать и сделать это уже не было. Под тишину задремал.

Очнулся от шёпота Павла:

— Ты всегда открываешь дверь, когда приходят мужчины?

Он обнял меня, но ответа не ждал — и так всё знал про меня. Что-то ещё он спрашивал, что-то шептал, но я уже спал, стремясь во сне — поскорее — растворить «Бедный Иов» и страх.

8

Утром я забыл про ночной страх.

То субботнее утро…

В обычных семьях привычное. В моей жизни — первое и единственное.

Обжитая кухня.

Моё дело — сесть к накрытому столу, и я получу кашу, от которой идёт дымок, кусок хлеба с маслом, чашку чая.

А запахи? Каши, свежезаваренного чая и ещё чего-то незнакомого…

В детском саду тоже накрытый стол, но каша там всегда холодная, не лезет в глотку, творожники — кислые, а масло горчит.

— Я приготовил вам сюрприз. — Павел смотрит, как мы с матерью уминаем кашу.

— Спасибо, — странно мягко говорит мать.

— Подожди, попробуешь, тогда скажешь…

— Я — за кашу. Я не умею варить кашу.

— О, это очень просто. Берёшь крупу, пшённую, гречневую, ячневую, перловую… любую, моешь, заливаешь водой, чтобы воды было вдвое больше, чем крупы, и ставишь в духовку. Ни мешать не надо, ни смотреть, чтоб не подгорела. Через полчаса, а то и раньше каша готова.

— Надо ещё зажечь духовку.

— Это тоже просто. Подносишь к отверстию спичку, открываешь газ, и — готово.

— У тебя всё получается просто. И времени почти не отнимает.

— Не всё. Борщ, например… надо чистить овощи, тереть на тёрке, ловить момент, когда что бросать. Стой над ним, жди, когда соберётся закипеть, и не дай ему сделать это!

— Где ты научился готовить?

— Это всё тётушка. Жалела меня, так как моя мать, её сестра, была очень больная. «Давай, Павлуша, учись готовить, — говорила. — Идём-ка на кухню, ни от одной женщины не будешь зависеть. Великое дело». Естественно, я рос, всегда хотел есть и с удовольствием стал учиться у тётки. Ох, погоди-ка, за разговорами забыл! — Он открыл духовку, сунул внутрь обмотанную полотенцем руку. Через секунду явилась перед нами сковородка с чем-то пышным и золотистым.

В животе — тепло, уютно, каша Павла добрым грузом лежит во мне. Ничего подобного я не испытывал никогда: еда — в пользу, еда — в радость, не преодоление и мука. Я уже сыт, но глаз не свожу с пышного блина.

— Что это такое? — спрашивает мать, совсем как ребёнок.

— Драчёна. — Павел хотел сказать голосом обычным, а голос взлетел вверх. — Ну-ка, попробуйте, а вдруг не понравится?

Осторожно отковыриваю вилкой кусок, осторожно кладу в рот. Он тает мгновенно и сам течёт в меня.

С матерью тоже происходит что-то, ведёт она себя непривычно: она расслаблена, и ест, и растерянно улыбается. Но почему в её лице — страх? И почему этот её страх прямо с её лица сползает в мой наполненный вкусной едой живот?

— Хочешь ещё? — спрашивает Павел. Я мотаю головой.

Так и застыло то утро островом — несостоявшейся нашей общей жизни.

9

Павел приходит за мной в сад каждый день, ведёт меня ужинать к тёте Шуре, а у двери нашего дома прощается. Я вижу, он хочет войти со мной, но он спешит обменять квартиры, и весь вечер, допоздна, ему приходится ездить по адресам и смотреть варианты. Он рассказывает мне обо всех возможных, но ему всё не нравится — никак не может найти такую, где комната для матери была бы изолирована от наших!

По пятницам он является за мной с тяжёлыми сумками и сразу ведёт домой. Картошка, фарш, курица или рыба, солёные огурцы… — чего только нет в его сумках! Что-то Павел убирает в холодильник — впрок, а что-то оставляет.

— Тебе орехи. Смотри, как надо колоть. Вот тебе щипцы. Положи в это ложе орех, сожми ручки. А теперь выбирай ядро и ешь!

В другой раз он угощает меня изюмом.

После перекуса мы начинаем готовить.

Мать знает о пятнице и, как правило, домой не спешит.

Мы размачиваем хлеб в воде, мелко рубим лук или чеснок, а иногда и то, и другое, тушим мясо или рыбу… Но вот еда готова, мы сыты и сидим за столом друг против друга. В руках Павла — книжка.

— Сегодня у нас здесь Пушкин! — Павел читает, но часто прерывает себя: — Знаешь слово «лукоморье»? А «златая»?.. «Объясни, что значит: „И растёт ребёнок там не по дням, а по часам“.