Рассказы (публикации 2009-2010 годов) - Ион Деген

Через полчаса из тыла пришли другие саперы. Снова стук топоров. Снова разноголосый визг пил. И когда слипаются веки, мне чудится доброе солнце, теплая полянка в лесу, скользкий прутик с ободранной корой, облепленный муравьями. Я стряхиваю их, облизываю прутик и снова сую его в муравейник. Но, когда я с трудом раздирал глаза, то видел морозную ночь, горящие холмы и мост, облепленный саперами.

Небо становилось синим и фиолетовым. Седые кудри снега неподвижно застыли на черных ветвях. Побледнели огни пожаров. Экипажи не спали. Может быть, в эту ночь мы по-настоящему осознали, что на войне тяжело не только танкистам.

Мост прикоснулся к левому берегу. Последние балки настила туго ложились одна к другой, как патроны в обойме. Уже по мосту выносили раненых. Я ждал. Надеялся увидеть старшего лейтенанта или кого-нибудь из его экипажа.

А тот, с подбитым глазом, дрыхнет в тылу. Опять, небось, приставлен к знамени. Ненавижу!

Вестовой передал приказ комбата – явиться в имение.

Комбат был все в той же спальне. Пахло копотью и спиртом. Голубое утро пробивалось сквозь вычурные кружева широкого занавеса. На голом цветном матраце спал начштаба. Штрипки брюк выбились из-под шинели. Комбат обеими руками облокотился о столик трельяжа. Большая русая голова навалилась на ладони. Коптилка из гильзы восьмидесятипятимиллиметрового снаряда. Алюминиевый бидончик. В таких мы храним воду. Эмалированная кружка.

Неземная тоска сжала меня сильнее, чем ночью на берегу.

– Товарищ гвардии майор! Явился по вашему приказанию!

Вымученно посмотрел он на меня красными глазами. Поднялся, как старец, и усадил вместо себя на пуфик.

– Пей, Счастливчик.

– Спасибо, не хочу,

– Пей, твою мать!..

Комбат, всегда такой выдержанный, ироничный, покровительственный…

Я глянул на бидончик со спасительной жидкостью, плеснул в кружку. Спирт опалил меня. Стало теплее. Свет коптилки и возникавшего дня укутывал предметы в фантастические покрывала. Полированная поверхность трельяжа тускнела, расплывалась. В зеркалах в фас и в профиль я различил лейтенанта с ввалившимися глазами. Повзрослел я. Сколько тысячелетий прибавила уползавшая ночь?

– Еще? – Я кивнул. – Комбат ходил по спальне. Из угла в угол. Из угла в угол. – Вернулся кто-нибудь из экипажа старшего лейтенанта?

– Нет.

– А… как там… отдохнули экипажи?

– Нет, товарищ гвардии майор.

– Так… В общем, давай карту. Выведешь роту на шоссе. Речку перейдешь по каменному мосту и сразу разворачивайся в линию. Передний край здесь, возле Вильгельмсдорфа.

– По каменному???..

– Сиди, сиди. Думаешь, мне легче? Стоп, больше не пей, охмелеешь. – Он подсел на край пуфика и обнял меня за плечи. – Да, брат, такие дела. Вечером разведка тихо взяла каменный мост. Сейчас на широком плацдарме уже вся дивизия. Нас ждут.

– Еще вечером??? И вы знали???

– Откуда? Я узнал только ночью, когда саперы пошли в атаку.

– Мы обязаны пройти по низководному мосту! Там столько крови пролито!

– Товарищ гвардии лейтенант, вам ясен приказ? Не дури. Здесь нет пехоты. А у противника сильная оборона. А там вся стрелковая дивизия…

– Но и вчера там не было пехоты, кроме мотострелков! И вчера у противника была сильная оборона! Зачем же нужна была эта ночь???

– Ты что, первый день на войне?

Я шел пошатываясь. Нет, не спирт. Что-то ныло во мне. Что-то раздирало на части. Я боялся, что разревусь, как девчонка.

Не помню, как очутился на мосту.

Льдинки с тихим шелестом обходили сосновые сваи. Спокойная вода. Свежие балки звенели под сапогами, как деревяшки детского ксилофона. Будто и не было ночи.

К чертовой матери! Придумали мне прозвище… Счастливчик! Идут же люди на самоубийство. Возьму и проведу роту по мосту. А убьют – тем лучше. Пусть убивают.

Я быстро шел к берегу по звенящим балкам.

Саперы рыли братскую могилу. Я постарался незаметно проскользнуть мимо. Хорошо, что нет капитана. Только сейчас я вспомнил о нем. Хорошо? Может, его вообще уже нет?

Командиры машин собрались у моего танка. Экипажи ждут команды. Ребята, дотянувшие почти до конца войны. Они не знают обстановки. Ничего они не знают. Моя команда для них закон. А для меня – команда комбата. А для него… Как сказал капитан? «Не могу передвинуть точку!»

Действительно, я же не первый день на войне…

Я проглотил слезы и повторил приказ комбата.

Ошибка сапёра

Генрих Абрамович был, безусловно, выдающимся педагогом. Вероятно потому, что, когда он начинал разговор о физике, глаза у него загорались как у поэта, читающего лучшее из написанного им. Но у каждой выдающейся личности могут быть некоторые странности. Так считали его коллеги.

Ученики странностей у него не замечали. Возможно, они даже не заметили, что в течение двух дней на нем была не старая куцая потертая шинель, а новое ратиновое демисезонное пальто. А вот учителя посчитали необъяснимой странностью именно то, что, наконец-то купив пальто на полученную в местном комитете ссуду, Генрих Абрамович продолжал донашивать свою шинель.

Шинель действительно имела вид непристойный. Место ей уже давно было уготовано в сборнике утиля. Не только на учителе физики, лучшем в городе, а, может быть, даже во всей области, подобного одеяния не должно было быть.

С шинелью Генриху Абрамовичу не повезло с того самого момента, когда интендант далекого уральского госпиталя всучил ее старшему лейтенанту, бывшему командиру роты отдельного гвардейского саперного батальона. В ту пору его еще не величали Генрихом Абрамовичем. Даже сейчас, полтора года спустя после окончания университета, он чувствовал себя не вполне уютно, когда его так называли. Но от звания товарищ гвардии старший лейтенант он за шесть с половиной лет отвык напрочь. Он знал, что ученики между собой называют любимого учителя просто Геной или Генрихом.

В тот день, когда еще товарищ гвардии старший лейтенант выписывался из госпиталя, интендант глубокомысленно погрузился в изучение вещевого аттестата. Не аттестат интересовал его. Он прокручивал в мозгу, как бы содрать что-нибудь с этого лопуха.

Интендант вычислил его сразу. Смешно слышать, что евреи, мол, толковый народ. Может быть, этот старший лейтенант толковый сапер, если судить по количеству орденов, которые на него навесили, но на месте интенданта он погорел бы через месяц. А интендант, хоть и не еврей, скоро вот четыре года с легкостью орудовал всем этим складским богатством. И, слава Богу, полный ажур. И себя не обидел. На всю жизнь хватит. И детям останется. Правда, нет на нем наград, но, как правильно заметил его шуряк (до войны он был знаменитым альпинистом), лучше быть пять минут трусом, чем всю жизнь трупом.

Безусловно, на этом старшем лейтенанте можно кое-что наварить. В госпиталь он поступил без шинели. Ему полагается четвертый рост. Путем несложной комбинации с ремонтом бывшего в употреблении материала интенданту удалось сэкономить английскую офицерскую шинель. Правда, куцую, второго роста. Ни хрена. Этот лопух проглотит. А за офицерскую шинель четвертого роста можно получить неплохой навар. Это тебе не недомерок второго роста.

Так и получилось. Старший лейтенант торопился пройти все процедуры, связанные с выпиской. Ему хотелось как можно быстрее сменить госпитальную койку на студенческую скамью в университете. Хотя в свидетельстве о болезни было написано, что его увольняют в отпуск на шесть месяцев, и козе было ясно, что на костылях, да еще сейчас, когда закончилась война, никто не вернет его в армию.

Даже повесив шинель на вбитый гвоздь в комнате студенческого общежития, Генрих еще не представлял себе, что всучил ему интендант. Шинель он надел в начале октября.

– Неужели ты не примерил, когда получил ее в госпитале? – Удивились товарищи по комнате.

– Не примерил. Мне и в голову не пришло, что могут обмануть. И вообще было жарко. И торопился. Студенты критически осматривали его в новом облачении. Полы едва касались колен. Рукава не достигали запястий. Но, кроме шинели, кителя и брюк, у Генриха не было никакой одежды, и в ближайшем обозримом будущем не предвиделись источники пополнения гардероба.

Через несколько недель костыли протерли дырки подмышками. Пришлось подшить кожаные заплаты, не ставшие украшением куцой шинели. Еще через несколько дней исчез хлястик. Вероятно, сняла какая-то сволочь. Другое дело его товарищи по комнате. В толчее за билетами в кино они слегка прижали полковника в английской шинели и принесли Генриху хлястик.