Гейнрих фон Офтердинген - Людвиг Тик

- У вас, наверное, нет недостатка в песнях, поднимающих дух, - сказал Гейнрих. - Мне кажется, что ваше ремесло должно вдохновлять к пению и что музыка должна быть желанной спутницей рудокопа.

- Это верно, - ответил старик. - Пение и игра на цитре постоянные спутники рудокопа и никто так не чувствует все очарование музыки, как он. Музыка и танцы - истинные радости рудокопов; они - точно веселая молитва; воспоминание о них и ожидание их облегчает тяжелый труд и сокращает долгое одиночество.

Если хотите, я сейчас пропою вам песню, которую много пели в моей молодости:

"Лишь тот земли властитель,

Кто в глубь ее проник,

В заветную обитель,

Где от сует отвык,

Кто понял скал строенье

И день свой трудовой

Проводит, полон рвенья,

В великой мастерской.

Он отдал ей все силы,

С ней связан сердцем он

И, как невестой милой,

Всегда ей восхищен.

Огонь не гаснет нежный,

Любовь всегда сильна.

Не знает он, прилежный,

Ни отдыха, ни сна.

Есть дивные преданья

О временах былых.

От милой, в назиданье,

Услышит он о них.

Святая древность веет

Вокруг его чела,

И вечный свет лелеет

Пещер ночная мгла.

И каждый шаг вскрывает

Глухие тайники,

Земля благословляет

Труды его руки.

Ему на помощь воды

Ручьи свои стремят,

И каменные своды

Сокровища таят.

Струями золотыми

Обогащен дворец,

Украшен дорогими

Алмазами венец.

Он королю приносит

Дневную дань труда,

Но многого не просит

И беден, как всегда.

Их золото раздавит,

Их сгубит алчный спор;

А он лишь вольность славит,

Владыка ясных гор".

Гейнриху песня чрезвычайно понравилась, и он попросил старика спеть еще одну. Старик охотно согласился и сказал: - Я знаю еще одну странную песню, происхождение которой неизвестно нам самим. Ее привез один странствующий рудокоп, приехавший издалека. Песня очень понравилась своей необычайностью. Она была темна и непонятна, как музыка, но именно этим она привлекла и занимала, как сон наяву:

"В далеком царстве замок есть,

Там день и ночь король проводит,

Чудесных слуг его не счесть;

Но сам он к свету не выходит.

Покои тайные свои

Хранит он стражей неприметной;

И только с кровли разноцветной

Струятся вечные ручьи.

Все, что в созвездиях сквозь тьму

Они увидят светлым взором,

Рассказывают все ему,

И нет конца их разговорам.

Он моется в них вновь и вновь,

В них члены нежные купает,

И все лучи их отражает

Его сияющая кровь.

Тот замок был в пучине скрыт,

С тех пор прошло столетий много,

Он вниз ушел, но все стоит,

Лишь ввысь отрезана дорога.

И цепью окружил стальной

Всех подданных король могучий,

И веют, как знамена, тучи

Там, над скалистой вышиной.

У крепко запертых ворот

Столпились подданные вместе,

Здесь каждый короля поет,

Их песни полны сладкой лести.

Они довольны и горды,

Они не знают, что в неволе;

Они не просят лучшей доли,

Не чувствуют ни в чем нужды.

И лишь немногие хитрей.

Им царского не нужно дара;

Их замысел - скорей, скорей

Зарыть навеки замок старый.

Оковы тайны вековой

Падут, когда над темной бездной

Вдруг загорится луч небесный,

Блеснет свободы день живой.

Тому, кто смел, силен и прям,

Скала и пропасти не страшны;

Доверясь сердцу и рукам,

Он ищет короля, отважный.

Зовет его из тайных зал,

Воюет с духом, духом полный,

И необузданные волны

Текут, куда он приказал.

Но вот, чем ближе вышина,

Чем дальше от пещер холодных,

Тем боле власть усмирена,

И все растет число свободных.

Оковы упадут - и вот,

Ворвется в замок вал суровый

И на зеленых крыльях снова

Нас милой родине вернет".

Когда старик кончил, Гейнриху показалось, точно он уже где-то слышал эту песню. Он попросил повторить ее и записал себе ее на память. После того старик вышел, и купцы заговорили с другими гостями о прибыльности горного дела и о трудностях его.

Один сказал: - Старик, наверное, не напрасно сюда явился. Он сегодня карабкался по холмам и, наверное, напал на хорошие приметы. Спросим его, когда он снова войдет, - Знаете, - сказал другой, - его можно было бы попросить, чтобы он поискал источник для нашей деревни. Вода от нас далека, и было бы очень приятно иметь хороший колодезь. - Мне пришло в голову, сказал третий, - спросить его, не возьмет ли он с собой одного из моих сыновей, который все таскает домой камни. Он, наверное, мог бы сделаться хорошим рудокопом. Старик, кажется, человек хороший и мог бы сделать из моего сына толкового человека. - Купцы говорили также о том, что можно бы через рудокопа войти в сношения с Богемией и приобретать там металлы по хорошей цене. Старик снова вошел в комнату, и всем захотелось извлечь пользу из знакомства с ним. Он заговорил первый: - Как душно и жутко здесь в комнате, - сказал он. - Месяц ярко светит, и мне бы очень хотелось еще прогуляться. Я видел здесь днем поблизости несколько замечательных пещер. Быть может, кто-нибудь из вас решится пойти со мной? И если мы запасемся светильниками, то без всякого затруднения можем осмотреть пещеры.

В деревне все хорошо знали эти пещеры, но никто не решался войти в них; ходили страшные слухи про драконов и разных чудовищ, таящихся там. Иные говорили, что сами их видели, и утверждали, что у входа находили кости похищенных и съеденных людей и животных. Другие говорили, что там живет дух, что несколько раз показывалась издали странная человеческая фигура, а ночью оттуда доносились песни.

Старик, видимо, не верил этим рассказам; он со смехом утверждал, что можно, во всяком случае, спокойно довериться охране рудокопа, потому что чудовища испугаются его, а что распевающий песни дух, наверное, благодетельное существо. Многие из любопытства приняли его предложение; Гейнрих тоже пожелал сопровождать его, и мать сдалась, наконец, на уговоры старика, пообещавшего охранять Гейнриха, и разрешила ему идти с ним. Купцы тоже присоединились. Набрали длинных лучин для факелов; часть общества, кроме того, запаслась лестницами, шестами, веревками и разными предметами для обороны. Так началось паломничество к близким холмам. Старик шел впереди с Гейнрихом и купцами. Крестьянин привел своего любознательного сына; тот с радостью взял факел и повел к пещерам. Вечер был ясный и теплый. Месяц мягко сиял над холмами и вызывал странные грезы. Он сам казался грезой солнца; он лежал над миром снов, погруженным в самосозерцание, и возвращал природу с ее бесчисленными гранями к мифическому первобытному времени, когда каждый зародыш еще покоился в непотревоженном одиночестве и тщетно стремился развернуть всю темную полноту своего безмерного бытия, В душе Гейнриха отражалась сказка вечера. У него было чувство, точно мир покоится в нем весь раскрытый и показывает ему, как дорогому гостю, все свои сокровища и скрытые красоты. Простое величие окружающего стало ему удивительно понятным. Природа казалась ему непостижимой лишь потому, что она нагромождает вокруг человека самое близкое и отрадное, с щедрым обилием разнообразных форм. Слова старика как бы раскрыли перед ним потайную дверь. Он увидел его маленькую комнату, расположенную вплотную у стены высокого собора, от каменных плит которого поднималось великое прошлое, в то время как с купола навстречу прошлому неслось ясное, радостное будущее в образе золотых ангелочков. Мощные звуки дрожали, врываясь в серебристое пение, и в широкие двери вступали существа, каждое из которых высказывало свою внутренную сущность на своем обособленном наречии. Он удивлялся, что это ясное понимание, уже столь необходимое теперь для его существования, так долго не открывалось ему. Он обозрел вдруг все свои отношения к широкому миру вокруг него, почувствовал, чем он сделался благодаря миру, и чем мир может стать для него, и понял все странные представления и откровения, которые часто являлись ему при созерцании мира. Рассказ купцов о юноше, который так неустанно созерцал природу и сделался зятем короля, снова вспомнился ему, и тысячи других воспоминаний его жизни сами собой потекли, связанные волшебной нитью. В то время, как Гейнрих предавался размышлениям, общество приблизилось к пещере. Вход был низкий; старик взял факел и пробрался во внутрь, карабкаясь по камням. Резкая струя воздуха подула ему в лицо, и старик заявил, что все могут спокойно следовать за ним. Самые боязливые шли позади и держали наготове оружие. Гейнрих и купцы следовали за стариком, а мальчик бодро шел рядом с ним. Дорога вела сначала по довольно узкому ходу, который, однако, вскоре привел в широкую и высокую пещеру; свет факелов не мог вполне ее осветить, но все же в глубине можно было различить несколько отверстий, терявшихся в скале. Почва была мягкая и довольно ровная; стены и потолок были тоже гладкие и довольно правильной формы. Но общее внимание привлечено было, главным образом, бесчисленным количеством костей и зубов, лежащих на земле. Многие сохранились в целости, на других были знаки разложения, а те, которые торчали в разных местах стены, казались окаменевшими. Большинство из них были необыкновенно большие и крепкие. Старик обрадовался этим останкам глубокой древности; крестьянам же было не по себе. Кости казались им явными следами близости хищных зверей, хотя старик ясно показывал им признаки глубокой древности на костях: он спрашивал их при этом, заметили ли они опустошение в своих стадах и могут ли они признать эти кости костями известных им зверей или людей. Старик предложил идти дальше вглубь горы, но крестьяне сочли более благоразумным выйти из пещеры и ждать у входа его возвращения. Гейнрих, купцы и мальчик остались со стариком и запаслись веревками и факелами. Они вскоре попали во вторую пещеру, причем старик не забыл обозначить проход, из которого они вышли, фигурой, сложенной из костей. Вторая пещера похожа была на первую и там тоже находились в изобилии останки животных. Гейнриху сделалось страшно; ему казалось, что он бродит в преддверии подземного дворца. Небо и жизнь представились ему вдруг бесконечно далекими, а темные широкие своды показались частью странного подземного царства.