Знак единорога - Роджер Желязны

Но записки также отмечали, что у камня есть и другие применения, что контроль над метеорологическими феноменами был в общем-то побочной, хоть и импозантной демонстрацией комплекса начал, что лежали в основе Образа, Козырей и физической неприкосновенности самого Янтаря, вне зависимости от Тени. К несчастью, не хватало деталей. Все же чем основательнее я обшаривал память, тем яснее что-то прослеживалось по этим вопросам. Отец доставал камень крайне редко; и хотя говорил он о нем как о ворошителе погоды, погода не всегда заметно менялась, когда он щеголял Талисманом. Да и в свои небольшие путешествия Папа частенько брал его с собой. Итак, я готов был поверить, что с камнем связано нечто большее. Эрик, вероятно, рассуждал таким же образом, но оказался неспособным выжать из Талисмана прочие применения. Он просто извлек выгоду из его очевидных сил, когда мы с Блейсом атаковали Янтарь; на прошлой неделе, когда твари устроили свой набег с черной дороги, использовал его тем же образом. В обоих случаях Талисман хорошо послужил Эрику, даже если этого не хватило, чтобы спасти ему жизнь. Так что сейчас, решил я, мне совсем не лишним будет овладеть его силой. Важно любое преимущество. И будет лучше, если все увидят, что я ношу эту штуку, рассудил я. Особенно сейчас.

Я сунул записи обратно в сейф, камень — себе в карман. Затем вышел и направился вниз по лестнице. И вновь, как и раньше, от прогулки по залам возникало чувство, будто я никогда не уезжал отсюда. Это был дом, это было то, чего я хотел. И сейчас я был его защитником. Я не носил короны, и все же проблемы Янтаря стали моими. В этом была ирония судьбы — вернуться, чтобы сделать заявку на корону, вырвать ее у Эрика, поддержать славу, державу. Теперь все развалилось. Не требовало большого труда сообразить, что Эрик все сделал неправильно. Если он действительно разделался с Папой, то права на корону у него все равно не было. Если — нет, тогда он продействовал преждевременно. В любом случае коронация послужила лишь для того, чтобы обожралось его и без того тучное ego.[8] Что же касается меня, я хотел корону и знал, что могу принять ее. Но было бы столь же безответственно принимать ее, пока мои войска расквартированы в Янтаре, пока есть подозрения в убийстве Кэйна, которые вот-вот рухнут на меня, при первых признаках фантастического заговора, вдруг развернувшегося предо мной, и неопровергнутой вероятности, что отец по-прежнему жив. Иногда мне казалось, что мы были на связи, мгновение-другое… и тогда, несколько лет назад, он дал добро на наследование. Но вокруг было так много обмана и ловкачества, что я не знал, во что верить. От трона отец не отрекался. К тому же я повредил голову и был не слишком хорошо осведомлен о собственных желаниях. Память — забавная штука. Я не доверял даже собственной. Могло ли быть так, что виновником всех событий являюсь я? С тех пор ведь случилась куча всякой всячины. Полагаю, цена жизни в Янтаре — то, что ты не можешь доверять даже себе. Интересно, что сказал бы Фрейд? Хотя ему и не удалось прорваться сквозь мою амнезию, он нарыл гору жутко милых предположений по поводу того, на что был похож мой отец, какими были наши родственные отношения, хотя в то время я не осознавал этого. Жаль, что не могу провести с ним еще один сеанс.

Я прошел через мраморный тронный зал и по темному узкому коридору, что лежал за ним. Кивнул стражнику и подошел к двери. Затем — на площадку, через нее и вниз. Бесконечная спиральная лестница, что вела в недра Колвира. Ну, пошли. Череда огней. За ними — тьма.

Казалось, что равновесие нарушилось где-то по пути и что уже не я действую, а воздействуют на меня, вынуждают двигаться, отвечать. Пасут. И каждое движение порождает следующее. Где все это началось? Может быть, это тянулось годами, а осознавать я начал только сейчас. Наверное, все мы — жертвы, на тот фасон и манер, коих никто из нас не осознает. Великая пища для воспаленного разума. Зигмунд, где ты? Я хотел быть королем — все еще хотел — больше, чем чего-то еще. И все же чем больше я узнавал и чем больше размышлял над тем, что узнавал, тем больше все мои ходы казались равнозначными ходу Янтарной пешки на е4. Затем я сообразил, что это чувство, разрастаясь, уже присутствовало некоторое время, и мне оно пришлось вовсе не по нраву. Но ничто, что когда-либо жило, не обходилось без свершения неких ошибок, утешал я сам себя. Если мое чувство отражает действительность, то при каждом звяканье колокольчика мои личный академик Павлов будет подходить все ближе к моим клыкам.[9] Скоро, теперь скоро — и я чувствовал, что это будет скоро, — я увижу, как он подойдет очень близко. И тогда он — мой, и посмотрим, уйдет ли он целым и невредимым и посмеет ли подойти еще хоть раз.

Поворот, поворот, вокруг и вниз, свет здесь, свет там, эти мои мысли — словно нить на шпульку, — сматывающиеся или разматывающиеся — трудно сказать наверняка. Ниже меня — скрежет металла по камню. Ножны стражника, встающий стражник. Рябь света от поднятой лампы.

— Лорд Корвин…

— Джеми.

Внизу я взял с полки лампу. Разжег в ней огонь, повернулся и направился к туннелю, расталкивая тьму перед собой: лампа качнулась — шаг, качнулась — еще один…

Чуть погодя — в туннель, и так по нему, считая боковые проходы. Мне был нужен седьмой. Эхо и тени. Плесень и пыль.

Затем в переход. Там повернуть. Не слишком далеко.

И наконец, эта огромная, темная, обитая металлом дверь. Я отпер ее и мощно толкнул. Она скрипнула, засопротивлялась, в конце концов подалась внутрь.

Внутри я поставил лампу на пол, рядом по правую руку. Больше в ней нужды не было, так как Образ давал достаточно света для того, что мне предстояло сделать.

Мгновение я разглядывал Образ — сияющую массу изогнутых линий, что обманывали глаз, когда тот пытался проследить их, — громадный, врезанный в скользкую черноту пола. Он дал мне власть над Тенью, он восстановил большую часть моей памяти. Он же в один миг уничтожит меня, если я собьюсь с шага. Тем не менее та благодарность, которую будила во мне такая перспектива, не была связана со страхом. И эта великолепная, таинственная древняя семейная ценность находилась именно там, где ей было самое место, — в подвале.

Я отошел в угол, где начинался рисунок. Там я собрался с мыслями, расслабил тело и поставил левую ногу на Образ. Затем без паузы шагнул вперед и почувствовал, как возник поток. Голубые искры очертили носки моих сапог. Еще один шаг. На этот раз раздался легкий треск, и началось сопротивление. Я одолел первую кривую, стараясь поторапливаться, желая достичь Первой Вуали как можно быстрее. К тому времени, когда я сделал это, волосы у меня шевелились, а искры стали ярче, длиннее.