Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич - Андрей Гришин-Алмазов

Перепеленав ребёнка, Алёна взяла из лукошка курёнка, принесённого Харитону за работу, и вышла со двора. Женщине запрещалось убивать любую живность. Убитое женщиной считалось загаженным. Она встала у ворот, решила попросить любого прохожего мужика зарубить птицу и тут увидела так ей запавшего в душу купчину. Он шёл в её сторону и улыбался:

   — Ну вота и опять свиделись, молодица.

Алёна вздрогнула, кинула робкий взгляд вокруг себя и устремила удивлённый взор на Андрея:

   — Мы рази знакомы?

   — Так за чем дело стало, меня Андреем прозывают.

Побледневшие перед этим щёки Алёны вспыхнули как маков цвет.

   — А меня Алёной. Вот курёнка надо зарубить.

   — Идём, зарублю.

   — Одёжа на тебе хороша, не перепачкаешь? — упавшим голосом спросила она.

   — Ничего, идём.

Они вошли во двор. Алёна принесла топор. Одним ударом Андрей срубил голову и бросил трепыхающуюся тушку со связанными лыком лапками на землю.

   — Можа, водицы дашь испить, — сдавленным голосом попросил Андрей.

Алёна повела купца в дом, стыдясь бедности обстановки. На столе стояла глиняная кружка. Она потянулась за ней и вдруг почувствовала его руки на своей талии. Алёна хотела их скинуть, но её как будто обдало жаром, она впала в какое-то сладкое полузабытье. Купец нежно прильнул к ней и начал жадно целовать. Она ещё немного сопротивлялась, а затем как будто вся оцепенела. Андрей поднял Алёну и уложил поверх лоскутного одеяла. Всё произошло быстро. Блаженство расползалось по телу, когда неожиданное рыдание Алёны колом встало в груди Андрея, дыхание перехватило.

   — Ты чаво?

   — Зачем ты это сделал?

   — Ты вроде бы была не противу.

   — Нельзя пользиться случайной слабостью.

   — Все грешат, и ничаво. Чем я лучше?

   — Я замужем.

   — Так и у меня жена имеется.

   — Тем паче грешно.

   — Ишь какая святая. — Андрей говорил, а сам чувствовал, что думает и хочет сказать совсем другое. Он протянул руку к Алёне, но она подалась от него.

   — Небось, силой не буду.

Заплакал ребёнок. Андрей натянул штаны и поспешил из дома ткача. Выйдя на улицу, он направился в кабак. В Хамовниках был один-единственный кабак. Ткачи посылали прошение к царю не строить более.

Толкнув ногой дверь, Андрей вошёл вовнутрь. Это был самый чистый кабак Москвы, но и здесь было полно бродячих нищих. Они раздвинулись при виде купца. Андрей высыпал горсть серебра в руку питейного старосты и сел за стол. Одна из гулящих жёнок стала нагло рассматривать его.

Он пил кружку за кружкой, не закусывая и быстро хмелея. Бойкая жёнка уже давно сидела рядом, прижавшись к нему.

   — Своруешь деньги, я тебе рожу сверну, — предупредил он её, но она слышала сотни таких предупреждений и особо не испугалась.

Рядом подсели два чисто одетых ткача.

   — Наконец-то закончили камку для боярина Ртищева. По ентому случаю можно по кружечке и пропустить, — сказал один из них, оглядываясь по сторонам, как бы оповещая всех.

   — Да, хорошо Харитошка Хромой помог. Руки у него золотые, — добавил другой.

   — Жаль, опяти всё пропьёт.

   — Да, руки у него золотые, и жёнка золотая. Баба ладная, никово к себе с глупостью не подпустит.

Вдруг какой-то чёрт накатил на Андрея:

   — Ента которую Алёной прозывают. Так я сегодня был у неё. За хорошую мзду она баба ласковая.

Один ткач вскочил с места:

   — Ты, купчина, говори, да не заговаривайся. Ни в жись я тово про Алёну не поверю.

   — А мене плевать, поверишь ты али нет! — Андрей приподнялся, готовый к драке.

   — Идём отсель, Севостьян, вишь, купец в загуле, сам в драку лезет, — вымолвил второй, приподнимаясь.

Ткачи, оглядев буяна, взяли шапки и вышли из кабака. Андрей плюхнулся на лавку. Жёнка опять прижалась к нему.

   — Тебе бы соснуть маленько. У меня туто угол свой еся, идём.

Андрей безропотно поднялся и поплёлся за ней. Сознание уплывало из его головы, он еле переставлял ноги.

Царь со свитой отъехал в Сокольники на соколиную охоту. Впервые он взял с собой сына Фёдора. Для царевича была подана самая смирная лошадка со специально сделанным седлом, чтобы можно было сидеть как на стуле, не затрагивая больные ноги.

Соколиная охота была самым любимым развлечением царя Алексея. Ни до, ни после него на Руси не было ни одного царя, так знающего до тонкостей этот вид лова. У него даже были собраны книги о ловчих птицах, их обучении и видах охоты. На полях одной из них он собственноручно написал: «Делу — время, потехе — час».

Разодетые сокольничие, в чьих рядах ехали такие знатоки своего дела, как Фёдор Лаврентьевич Плещеев и Пётр Семёнович Хомяков, везли соколов, кречетов, коршунов, беркутов, ястребов. Каждый вид боевой птицы для отдельного вида дичи. Вся кавалькада направлялась к Яузе. Речка журчала чистой водой. Двинулись вдоль берега. Массивное тело Воротынского от усталости грузно расползлось на седле.

   — Князюшка, а ты ведаешь, тута недалеко берегом Яузы, ближе к Москве, была усадьба Кучковичей, — произнёс ехавший сзади него царевич.

   — А енто кто таки?

   — Когда-то всё здеся в округе принадлежало им. Первый поддерживал Ходоту, был взят в плен святым государем Владимиром Мономахом, крещён под именем Иван, на его землях Владимир поставил княжье селенье, в честь близлежащей реки названное. Сын Ивана, Степан Кучка[93], выступал противу Юрия Долгорукого и был казнён им. Княжье селение было обнесено стеной и стало городом. Так появилась Москва. Третий, сын Степана, участвовал в убийстве благоверного великого князя Андрея Боголюбского, коий святую икону Владимирской Божьей Матери в наши земли привёз. Брат Андрея, Всеволод, казнил всю семью Кучковичей и пустил плавать во дубовых гробах по плавучему озеру.

Воротынский перекрестился:

   — И правильно соделал. Како желанье взяли, противу государей выступать. И где ты всё это узнаешь, царевич?

Фёдор не ответил, он смотрел, как стрельцы ставят царёв шатёр. Он очень любил отца, но не любил эту кровавую забаву, когда одна птица терзает другую. Он съехал с поляны в лес. Князь Воротынский и полуполковник Брюс с десятком стрельцов поехали за ним. Неожиданно впереди показалась часовня. Она как будто застенчиво пряталась в тени обступивших её развесистых елей.

Часовенка была очень аккуратно сделана. При приближении стрельцов к часовне из неё вышел человек и при виде царевича пал на колени.

   — Ты мене знаешь? — спросил Фёдор.

   — Да, царевич, — ответил стоящий на коленях.

   — Ты кто?

   — Андрей, дворянский сын, Алмазов.

   — А здесь што деешь?

   — Как свершу какую-нибудь подлость, в эту часовенку прихожу грехи отмаливать.

   — А чё ж не в храм?

   — В церкви всё давит, тяготит, а тут чисто, спокойно, никого нет. Как будто с самим Богом разговариваешь.

Царевич с помощью князя Воротынского и барона Брюса слез с коня и вошёл в часовню, поманив Андрея пальцем. Часовня, выложенная белой сосной, и вся светилась изнутри, что ещё больше удивило царевича.

   — Да, здесь невозможно держать душу закрытой.

Царевич встал на колени. Князь, барон и Андрей опустились сзади. Молились истово, исступлённо, каждый о своём. Вышли в каком-то облегчении.

   — Што ж ты содеял такое? — молвил Фёдор, обращаясь к Андрею.

   — Соблазнил жёнку ткача, а потом сам раззвонил об энтом.

   — Так то у нас повсеместно, и никто не кается, — вмешался в разговор князь Воротынский.

   — Из головы её выкинуть не могу, как виденье стоит.

   — Ну, то дело твоё, сам решай, но это всё не по-божески, чужих жёнок блазнить, — молвил царевич.

Фёдор снова с помощью князя сел в седло и отъехал в сопровождении стрельцов, оставляя Андрея у часовни одного с его мыслями.

В покоях Натальи было прохладно. Мамка разливала сбитень по кружкам и резала большой пирог с яблоками.

За столом кроме Натальи Нарышкиной сидели Оксинья Голохвостова и Марья Пещурова. В лёгких летниках они всё равно изнывали от жары. Кроме пирога были медовые пряники и вишня.

   — Тогомотно тута, хоша б чема заняться, — выдохнула Оксинья. — Скорей бы государь на Москву завернул.

   — Да, скорей бы, — согласилась Наталья.

   — Выбрал бы он меня во царицы, вот я б его заласкала, занежила, — продолжала Оксинья, отламывая кусочек пряника. Однако по её вялому состоянию не особо можно было сказать, что она заласкает будущего суженого. — Да и о вас, подруженьки, не забыла бы.

   — А я как увижу стрелецкого полуполковника Щегловитого, так у меня по жилочкам огонь растекается, ноги сами подгибаются, — вымолвила Марья, потупив очи.

   — Рази можно о таком думати перед царёвом выбором?! — ужаснулась Наталья.