Время перемен - Наталья Майорова

Юлия правильно оделась для этой прогулки. На ней белое платье с открытым воротом, голубые туфельки и синяя газовая косынка. Постепенно она украшает все это сиренью различных оттенков. На поясе – голубовато-лиловые цветы, почти в цвет Юлиных глаз. На высокой груди – глубокий розовый цвет, точно такой же, как влажные, что-то говорящие губы. В пепельных волосах – махровая белая кисть. Очень красиво.

В сиреневых кустах, там, где они спускаются к дороге, ведущей к конюшням и амбарам, есть укромная скамейка. Если на нее сесть, то в прогале между ветвями можно видеть поля, лес и озеро Удолье. На этой скамейке жарким летом любят обедать служащие конторы. Там всегда тень.

Юлия садится на скамейку, тщательно расправив белое платье. Теребит в тонких пальцах небольшую ветку с темно-фиолетовой кистью на конце. На ее лице играют синие искорки. Она похожа на большого усталого ночного мотылька, скрывшегося с наступлением дня от яркого солнца. Кажется даже, что над ее изящной головкой шевелятся длинные усики.

Александр внезапно опускается на колени и говорит, что он любит Юлию безумно, безумно, безумно… Он повторяет это слово столько раз, что я вижу отчетливо – он понятия не имеет о том, что такое безумие. Надо будет познакомить его с Филиппом, что ли…

Юлия молчит, но слушает внимательно и не пытается убежать. Если бы она была кошкой, то я бы сказала, что это хороший знак для Александра. Он, впрочем, ведет себя не как кот (если сразу по морде не цапнули, то за шкирятник и под себя!), а скорее как теленок – сначала целует цветы, которые Юлия держит в руках, потом ее кисти, узкое запястье, потом его губы медленно ползут вверх, к ее локтю… Если зазеваться, телята так же постепенно зажевывают фартук скотницы или подол моего платья. Юлия не зевает. Мне кажется, она размышляет о чем-то.

Но продолжать процесс, стоя на коленях, решительно невозможно. Александр сначала смешно вытягивает шею, потом мгновение сидит на корточках, потом встает и поднимает Юлию, осторожно взяв ее руками за локти. Они начинают целоваться. Юлия закрывает глаза, ресницы дрожат. Мотылек сложил крылья.

Я честно ждала. Ничего не происходило, только чуть слышно сопел Александр. Мне становится как-то тоскливо. Я вылезаю из куста, отряхиваю одну ногу об другую. Александр ничего не замечает, а Юлия открывает глаза и видит меня. Ну, если бы меня можно было, предположим, заморозить взглядом…

– Люба! Что ты здесь делаешь?! – восклицает Александр, после того как Юлия буквально отшвырнула его от себя.

– А вы чего? – спрашиваю я.

– Люба, я сейчас тебе все объясню, но ты должна… – начинает Александр, но Юлия обрывает его.

– Что ты ей объяснишь?! – шипит она. – Что ей вообще можно объяснить?!! Она же идиотка – это всякому, кроме тебя, видно с первого взгляда!!!

Я на всякий случай сую руки в карманы и крепко хватаюсь за подкладку – мало ли чего мне в голову придет…

Юлия выбралась на дорожку и решительной походкой шагает к огородам. Александр бежит за ней и что-то бормочет на ходу, как индюк из Торбеева. Сирень с Юлии осыпалась в процессе поцелуев и прочего. Теперь цветы валяются на черной земле. Раздавленные мотыльки… Я собираю их в горсть и одновременно рою пальцами ноги небольшую ямку.

– Алекс! Да Алекс же! Какого черта ты здесь спрятался? Мы будем играть в крикет или нет? Ты же сам меня послал… Люба?.. Что… Что это ты делаешь?

Максимилиан выскакивает из кустов. Белая рубашка с засученными рукавами, светлые усики и жидкая бородка одним крючком, как хвостик у поросенка. В глазах раздражение плавно меняется на удивление. Смена декораций.

– Хороню Юлины цветы, – отвечаю я.

– А… А? – Он не находит что сказать.

Я поднимаюсь с четверенек, высыпаю цветы в ямку и закапываю ее.

– Я могу одинаково хорошо копать всеми четырьмя лапами. Как такса нашей соседки Марии Карловны, – объясняю я. – Если песок, она может минуты за три под землю уйти. Сейчас я бы выкопала для себя могилу. Но лучше похороню цветы.

– Люба, что случилось? – серьезно спрашивает Макс. – Где Алекс?

– Он побежал вон туда. Догонять Юлию.

Макс садится на скамейку и хлопает ладонью по доске. Так Мария Карловна подзывает свою таксу. Я срываю ветку темно-лиловой сирени и сажусь рядом с ним.

– Люба, – говорит Макс, – то, что ты, должно быть, видела… Оно… Как бы тебе объяснить… Алексу очень нравится наша кузина Юлия. Так, как молодым людям нравятся девушки. Ты же понимаешь меня?

Я киваю.

– У Алекса по отношению к ней самые серьезные намерения.

Мне жаль, действительно. Макс не знает, что у моего отца в отношении Александра тоже самые серьезные намерения. Меня никто не берет в расчет, потому что я идиотка.

– Можно, я сокращу вас с другой стороны? С задней? – спрашиваю я.

– Как это? – теряется Макс.

– Буду называть вас не Макс, а Лиан?

– Ах это. – Он облегченно вздыхает. – А чем тебе Макс не нравится?

– Похоже, как курок взводят, – говорю я. – Когда в марте на зайцев охотятся. Если я говорю с вами, я не хочу думать об охоте на зайцев.

– У меня есть псевдоним, – предлагает Макс. – Я им подписывал статьи в гимназическом журнале. Арайя – по-африкански это означает «судьба».

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Арайя, а у вас тоже есть серьезные намерения?

Макс надолго задумывается. Потом говорит:

– Нет, создавать семью я пока не готов. И не знаю, буду ли готов когда-нибудь. Но у меня, конечно, есть дама сердца.

– Вы ее тоже потихоньку зажевываете под сиренью? – любопытствую я.

Макс откидывает голову назад и громко, заразительно хохочет. У него белые мелкие зубы. Как у меня. Я не хохочу вместе с ним, мне не хочется пугать его моим смехом.

– Нет, Люба, – отсмеявшись, говорит он. – Я стараюсь никого особенно не зажевывать. Тем более мою Даму. Ее существование в этом мире просто дает мне возможность дышать.

Мое существование сегодня не дает возможности дышать Юлии. Я ей как кость в глотке. Это даже приятно.