Утро пятого дня - Алексей Ельянов

Нет уж, пойду к Володьке, решил я. Он спит отдельно от всех, постучу в окно.

Я поспешил и вскоре оказался перед большими деревянными воротами с узкой дверцей. Открыл ее. В глубине двора перед самыми Володькиными окнами куст сирени и голубая скамеечка. Я подошел к скамейке, встал на нее, заглянул в окно. Комната, кажется, была пуста. Дотянулся рукой до стекла, поскреб, постучал негромко. Прислушался.

Показалось, что рядом с домом, где-то за моей спиной, кто-то чем-то бухает, что-то колотит, как будто выбивают матрац палкой.

Удары глухие, сильные, частые. Я спрыгнул со скамьи, огляделся. Теперь уже отчетливо можно было расслышать удары: то частые, то с перерывами попарно — удар за ударом. Кажется, это в сарае. Там как будто даже горит свет. И нет замка на дверях. Неужели?..

Подошел к двери сарая, услышал возню, голоса. Постучал ногой. Все стихло. Я опять постучал, уже погромче, приналег на дверь. И чуть было не упал. Дверь открылась внезапно.

— Что нужно? — услышал я, как только выпрямился. Напротив стоял парень, с меня ростом и тоже лет семнадцати или чуть-чуть постарше. Лицо у него было сухое, скуластое, глаза смотрели в упор, жестко, готовые ко всему.

— Это Лёпа, впусти! — крикнул Володька. Парень посторонился, закрыл за мной дверь.

Посреди сарая на каких-то старых тряпках стоял Володька. Только бледный луч карманного фонаря освещал его приземистую плотную фигуру. Володька стоял в трусах и в майке, в стойке боксера. Правый его кулак показался мне огромным, точно кувалда. Боксерская перчатка! Наконец-то он купил себе перчатки. Перед Володькой покачивался на толстой веревке чем-то набитый мешок.

— Привет, Лёпа, — сказал Володька и ударил изо всей силы по мешку сначала левой рукой, потом правой.

— Ты вовремя смылся, — сказал он. — Всех послали на уборку двора.

— Про меня мастак ничего не говорил? — спросил я с тревогой.

— Психом тебя назвал, вот и все. — Володька снова ударил по мешку.

Мешок откачнулся назад, потом медленно и тяжело стал наваливаться на Володьку, а тот словно этого и ждал — растопырил свои толстые ноги, запрыгал смешно и неуклюже и с новой силой, даже яростно набросился на тугой мешок. Удары посыпались и справа и слева, кулаки бухали и вдавливались в мешковину, можно было подумать, что внутри мешка сидит какое-то страшное и жестокое чудовище и вот пришло теперь к нему отмщение, теперь мой друг выбивает из него коварную и никому не нужную душу. Даже не верилось, что Володька может работать кулаками так быстро, долго и азартно. Но вот он отскочил от мешка, а в это время его товарищ, тоже с одной перчаткой на руке, так же быстро и упорно принялся молотить, толкать от себя ударами и добивать неведомую мне злую силу.

Володька дышал тяжело, был весь в поту, но был, кажется, очень доволен, что я застал его за таким лихим бойцовским делом.

— Нравятся перчатки?

— Что надо! — радостно вздохнул Володька.

Я его понимал. Все годы нашей дружбы он только и мечтал о боксерских перчатках. Он мог подолгу простаивать в спортивном магазине, рассматривать перчатки издали, а уж если выдавалось счастье помять их в руках, поговорить с кем-нибудь о качестве кожи, о том, сколько «унций» в перчатках профессиональных боксеров, или как лучше перебинтовать пальцы перед боем, как встречать удар слева и когда проводить ответный в голову, в общем, если Володьке встречался знающий и разговорчивый человек, мой друг надолго загорался.

— Чего это вы, на ночь глядя? — удивился я.

— Готовимся с Кузей к соревнованиям, — сказал Володька.

У моего друга уже был третий разряд по боксу, и я спросил его:

— На второй тянешь?

— Еще пять-шесть побед — и порядок, — уверенно сказал Володька. — Давай к нам в секцию. Ты ведь немножко тоже поколачиваешь.

— Почему немножко? Я могу и как надо. Не хуже твоего Кузи.

— Лёпа, не ерепенься. Тебе с Кузей не справиться. Я знаю его силу.

Меня это обидело. И вообще мне не нравилось, что Володька позвал к себе на тренировку совсем незнакомого мне парня и держится с ним так, будто они самые давние приятели, будто у меня и нет вовсе никакого права на первенство в нашем с Володькой товариществе.

— Дай-ка мне сюда твою перчатку. Давай-давай, сдергивай, я покажу.

Володька заулыбался:

— Ладно тебе, Лёпа, успокойся. Будем считать, что ты сильнее.

— Нет, — сказал я, — давай мне перчатку, — помолочу, тогда посмотрим.

Я понимал, что глупо сейчас показывать свою силу. Ни к чему. Но удержаться было уже невозможно. Володька натянул на мою руку боксерскую перчатку, завязал шнурки на запястье, отошел в сторону. Кузя тоже отодвинулся от мешка.

Я стал бить сначала в середину. Мешок почти не двигался с места. Я сообразил, что нужно бить пониже, тогда мне легче будет отбрасывать его, приподнимать вверх, поддерживать на весу серией ударов, как это делал Володька. Тугой мешок с опилками наконец-то закачался, я начал бить кулаками быстрее и быстрее, ко мне пришли сначала запальчивость, потом что-то похожее на ожесточение. Я колошматил по мешковине так, будто сейчас ко мне пришел тот «всякий случай», и я защищаю девушку и отвоевываю ее от хулиганов.

— Ладно, Лёпа, кончай. Бьешь как надо. А то у тебя завтра будут руки болеть. Кончай, дай-ка нам с Кузей еще постучать.

Я остановился, дышал тяжело, но был доволен. Мои удары как будто бы произвели впечатление на Володьку и на Кузю, который даже подошел ко мне, протянул свою правую руку и представился:

— Колька Кузнецов.

— Леня Ефремов, — сказал я и тоже протянул руку, правую, в перчатке.

— Смешной ты, Лёпа, в этой перчатке, — усмехнулся Володька.

— А чего шкодного? Самый класс. Хочешь, врежу? Хопа! — И я ударил Володьку в плечо. Володька не ожидал, поморщился, но не дал сдачи, а я стал прыгать и вертеться, размахивая кулаками просто так, куда попаду.

— Кончай, Лёпа, завтра намахаемся.

— Завтра я тебя пристукну насмерть. Ты знаешь, какой у меня теперь удар правой? Хопа! — Неожиданно я опять ударил Володьку, теперь уже в бок. И эта внезапная удача еще больше развеселила меня, обнадежила: ногам подбавила устойчивости и легкости, а рукам подвижность и силу. Теперь, кажется, не просто мой друг, Володька, защищался передо мной, а какой-то незнакомый парень из тех, кто может встретиться «на всякий случай» — я опять про это вспомнил.

— Не заводись, Лёпа, — уже с угрозой пробасил Володька.

Но куда там, разве можно теперь было остановиться от разумного совета или приказа. Такой был точный удар, и еще то ли будет. Моя правая рука работает идеально. Хопа, хопа, хопа! — мелькают мои кулаки.

— Стукну, не промахнусь. Я тебе не Ковальчук. Больно будет, — предупредил Володька, и что-то непривычное, небывалое появилось в его глазах. Кузя смотрит на нас с интересом и ждет, чем все это кончится. Зрачки Володьки сузились до точки, до острия, и, чуя уже нешуточную угрозу в этом новом взгляде друга, я вдруг принял его не просто как опасность, а как еще одну победу, — значит, ему было больно, значит, он меня боится всерьез. Бойся, бойся. Ты меня учил боксу, а вот я тебя побью. Не такой уж я слабый. Я теперь буду бить, колошматить любого обидчика. С Ковальчуком промахнулся, а с тобой уж нет. Хопа! Хопа!

— Хопа! — слышу я в ответ его любимое словечко. Оно вместе с ударом шмякнулось в меня, втиснулось в живот, я отлетаю в сторону, перегибаюсь пополам, медленно оседаю на колени и не могу понять, что же происходит со мной. Не выдохнуть, не вдохнуть. Только ужас сдавил горло. А передо мной бледный, испуганный и виноватый Володька.

— Говорил тебе, не нарывайся, — шепчет он. А я валюсь набок и медленно, со стоном невольно выдавливаю из груди остатки воздуха. Володька стал поднимать меня, но Кузя остановил:

— Пусть отлежится. Удар в солнечное.

Потея и чуть дыша, я выдавил обиженно и сердито длинное, и, как мне показалось, самое увесистое слово: «Идиот».

— Сам виноват, Лёпа. Я не хотел.

— Ты бы подставил ему локоть, защитился. Вот так, — участливо показал мне Кузя.

— Буду я от него защищаться. Я еще ему врежу, — полушутя-полусерьезно сказал я.

— Конечно, врежешь, Лёпа. На вот, хоть сейчас.

— Ты ему крюка. И по бороде, по бороде, — весело стал показывать удары проворный Кузя.

Я заметил, что у него перебинтована нога чуть-чуть повыше колена. Спросил, в чем дело.

— Пырнули, — сказал он. — У кинотеатра.

— Кто? — удивился я.

— Да был один тут…

— Сквитались? — спросил я, уверенный, что была крупная драка.

— Ушел, — сказал Кузя. — Мы толкались за билетами. Он тоже. С ним кореши. Я ему говорю — посторонись, не ты один тут такой. Он мне кепку на глаза. Я ему в ухо. Тут закричали. Он туда-сюда и на улицу. Я за ним. Володька его чуть не схватил за шкирятник. Вырвался. Тут еще набежали. Окружают. Вижу, не справиться. Кричу: «Володька, рвем когти!» Врезали одному, другому — и ходу. Прибежали сюда, чувствую, что-то не то. Дернул штанину — кровь. Откуда, думаю. Смотрю — дырка. Кожа развалилась. Вот, думаю, паразиты, и когда успели? Хорошо еще, что в ногу.