Басаргин правеж - Александр Прозоров

К февралю все закончилось — Иоанн вернулся в столицу, истребовав себе право на свою собственную армию, свой особый двор, свои отдельные земли, в которых мог бы править по собственному разумению, не считаясь с прежними обычаями. Назначать слуг, наместников и воевод, не считаясь с их знатностью, наследными правами и мнением думы. Теперь, даже устроив успешный переворот, князья могли привлечь на свою сторону только часть войск, часть земель, часть двора… Личная армия, личный двор и личные земли государя останутся верными Иоанну в любом случае. Да еще и среди земства у правителя оставалось немало сторонников…

Надежды на успех переворота растаяли словно дым — и для этого не пришлось никого пытать и никого казнить. Даже имен своих врагов Иоанн не узнал — так и разгромил безымянными.

Большинство молодых бояр, ставших на время опасного противостояния личной ратью государя, так и не поняли тайной подоплеки произошедшего. Услышать же благодарность из уст царя довелось и вовсе только четверым.

— Боярин Зорин, боярин Булданин, боярин Заболоцкий, боярин Леонтьев, — назвал каждого по имени Иоанн, останавливаясь и с интересом оглядывая с ног до головы. — Храбрые витязи, честные слуги. Счастье мое, что такие воины охраняют мой трон и мою землю. За службу вашу награждаю вас золотом и шубами со своего плеча, дабы каждый по сему одеянию увидеть мог личную мою вам благодарность. Однако к делу. Знаете вы о тревогах моих зело более остальных и потому поручение получите соответственно знанию. Мне больше не нужно опасаться заговора. Однако же я все равно желаю найти своего брата! Хочу, чтобы он жил при моем дворе, а не на чужбине. Хочу советоваться с ним, стоять рядом с ним в церкви, сидеть за одним столом. Надеюсь на ваше усердие, бояре. И… прошу выпить за мое здоровие!

Последнее пожелание сопровождалось увесистым кошелем, легшим в руку царского подьячего.

Золото позволило боярам устроить хорошую пирушку и поправить свои денежные дела — однако не могло подсказать, как именно найти царского старшего брата. Мучительные раздумья боярина заметила даже Мирослава, лежа рядом в постели и целуя пальцы его руки:

— Что, любимый мой, невесел, что ты голову повесил?

— Царь дал поручение, которое я не в силах исполнить.

— Какое?

Басарга колебался недолго. Тайна Иоанна была велика… Но что за смысл хранить секрет даже от любимой, если о нем все равно знают столь многие, от псковского юродивого до князей-заговорщиков?

— Я должен найти сводного брата государя, — признался боярин.

— Сына Соломонии Сабуровой?

— Ты о нем знаешь?! — вскинулся Басарга.

— Забавный ты, — улыбнулась княжна. — Если у великого князя Василия было всего две жены, то чей сын может быть сводным братом для ребенка второй супруги?

— Да… И правда… — признал Басарга и продолжил: — Игуменья Васса сказала перед смертью, что княгиня Соломония отправила его к родичам в Крым.

— Тогда многие бежали в Крым от царского гнева, — откинулась на спину Мирослава. — Когда великая княгиня Елена, мать государя, к власти пришла, головы горохом покатились. Василий перед кончиной совет боярский назначил, дабы воспитанием сына его занимались, государством помогали управлять, о вдове заботились… С них Елена казни и начала. Направо и налево рубила, даже собственного дядюшку, Михаила Львовича, не пожалев. Следующими братья ее покойного дядьки стали, князья Поджогин и Путятин. Вот тогда очень многие в Крым отъезжать и поспешили. Кто-то спасся, но мой дед и его брат не успели…

— Извини, я не знал…

— Ты не бойся, Иоанну в то время всего три годика исполнилось, посему на него никто зла не держит. А княгиню Елену через четыре года отравили, и никто о ней не жалел. Однако же из Крыма иные бояре так и не вернулись. Монахиню Софию, в миру Соломонию, Елена тоже сослала… Не помню, куда[10]. Посему, полагаю, за сына инокиня опасалась правильно.

— Ты знаешь, как его можно найти?

— Это совсем нетрудно. — Княжна перекатилась на живот. — Скажи Иоанну: если я снова стану кравчей, то разыщу его брата с легкостью.

— Как?

— Инокиня объяснила вам, где его искать, во всех подробностях. — Мирослава сладко потянулась и снова откинулась на спину. — Достаточно лишь немного подумать, и сам догадаешься…

Вырвав у знати согласие на собственный, опричный, двор, земли и армию, первым делом государь начал «перебирать людишек», призывая к себе на службу лучших из лучших, достойнейших из достойных: образованных, храбрых, преданных. И впервые в истории Руси эти достоинства стали куда более важными, нежели происхождение. По разным городам и весям помчались отряды доверенных слуг, что останавливались в приказных избах, созывали местных боярских детей, осматривали их, старательно выспрашивали — что знает, о чем мыслит, чего желает? После чего иные получали предложение вступить в «избранную тысячу», иные оставлялись жить прежним порядком, а иные получали тяжелый кошель с серебром в качестве платы за удел — и отправлялись в земские земли, где могли жить привычным порядком и не мутить соседей недовольством деяниями царя Иоанна.

Басарга Леонтьев и его друзья носились по стране, примыкая то к одному, то к другому из таких отрядов, и тоже выспрашивали, проверяли родословные, испытывали молодых воинов на умение держать в руках саблю и читать, знать псалтырь или радеть об интересах русского царства — после чего неожиданно бросали одну комиссию и мчались в иные земли и уделы, чтобы примкнуть к другой.

Со стороны, наверное, казалось, что они обезумели и сами не знают, чего хотят, — однако дело свое побратимы вершили по тщательно обдуманному плану….

В середине июня струг подьячего Басарги Леонтьева приткнулся к берегу Волги близ Костромы, в которой «перебирал людишек» боярин Темеш Бастанов со товарищи. Оставив лодку на попечение холопов, бояре поднялись в вознесенный на высоком холме кремль, срубленный из толстых, полутораобхватных елей. Стены крепости успели потемнеть от времени, и потому новенький белоснежный Успенский собор[11] смотрелся над ним особенно ярко.

Впрочем, побратимы торопились не в церковь. Перекрестившись на золотые кресты храма, они направились в крытую тесом, высокую и просторную приказную избу[12], стоявшую аккурат под самой звонницей.

Присланные опричники поселились прямо в ней, выставив охрану и прибрав себе под руку воеводскую конюшню, — однако Басаргу боярские дети узнали еще до того, как тот успел показать грамоту с царской печатью, и пропустили внутрь.

Засидевшиеся в лодке побратимы легко взбежали на второй этаж, решительно распахнули двери воеводских палат:

— Здрав будь, боярин! — кивнул вскочившему воину Басарга. — Прости, коли от дел государевых отвлекаем, однако же Иоанн Васильевич узнать желает, как поручение его исполняется и когда бояре избранные ко двору царскому явятся?

— Готовы уже списки, подьячий. Завтра отослать на утверждение царское полагал, — оскалился в усмешке опричник.

Боярин Темеш Бастанов был невысок, но широкоплеч, даже кряжист. Густая курчавая борода, крепкие белые зубы и широкие брови над голубыми глазами выдавали отменное здоровье; большие ладони больше подходили для работы рогатиной, а не пером, длинный синий кафтан с высоким воротником, скромно украшенный всего двумя алыми атласными вошвами на груди, указывали на хороший вкус. Никакой робости перед царским посланником боярин тоже не выказал, головы не опустил.

— Сам местных помещиков проверял? — поинтересовался Басарга. — Али сотоварищам доверил?

— С каждым боярином словом перемолвиться года не хватит, — покачал головой опричник. — Токмо с теми беседовал, коих сотоварищи достойными сочли. Иных и не пропустил.

— С Годуновыми говорил? — спросил Софоний Зорин, обходя стол и заглядывая в лежащий на нем список.

— Это с каковыми? Братьями Дмитрием и Федором, кои худородными из худородных значатся? — проявил достойную осведомленность Темеш Бастанов. Ни в какие бумаги не заглядывал, с ходу по памяти ответил. — На этих двоих даже сотоварищи времени тратить не стали.

— Нешто столь худородны? — вкрадчиво поинтересовался боярин Софоний и стрельнул быстрым взглядом на побратимов. Тимофей Заболоцкий и Илья Булданин затворили дверь и встали перед ней, передвинув пояса рукоятями сабель вперед.

— Выродились Годуновы, подьячий. — Темеш Бастанов свернул грамоту, пряча список от глаз излишне любопытного гостя. — Во времена Дмитрия Зерна богатый род, знамо, был. Однако же, сам понимаешь, с каждым поколением земли наследные дробились. Коли у отца три сына вырастает, каждый втрое беднее родителя в итоге становится. По тому обычаю Годуновы столь обнищали, что удела отцовского разделить ужо не смогли. Сам ведаешь, по уложению о службе боярин одного воина со ста чатей[13] выставить обязан. Коли поместье меньше ста чатей выйдет, то какой ты уже боярин? Смерд ты обычный, крестьянин черный, и тягло у тебя крестьянское.