В лагере Робинзонов - Лябиба Фаизовна Ихсанова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Совсем нет времени у дедушки,— сказала она.— День и ночь на пасеке. Председатель говорил уж: Газизжан, пусть молодежь работает, тебе на отдых пора. И пенсию хорошую обещает. Так нет, если на пасеку не сходит, своих пчел не проведает, ему и кусок в горло не лезет. Вот и дрова эти, сто лет ему говорю: распили, сложи, а ему и дела нет до них.
Холодная вода и тень под навесом придали силы ребятам, они решили не только заготовить чурки, но и приготовить дров для очага. Самым умелым в пилке дров оказался Сафар. Алмаз тянул пилу на себя, повисая на ее конце.
Альфарит взялся было очень азартно, но пила стала извиваться, как змея, и выскочила из распила. Бари, оказывается, прилично пилит, легко водит пилой, но быстро бросает, бережет свои силы. Таким образом, на одном конце пилы был Сафар, а другой поочередно тянули мальчишки. Ну и сила у Сафара, даже передохнуть никому не дает. Пока хозяйка дома ходила туда и обратно между домом и навесом, ребята распилили и накололи много дров.
Вскоре бабушка пригласила их к чаю. Оказывается, она накрыла стол, на столе шумел самовар, стоял влажный горшок с холодным молоком. Прижав к груди пшеничный каравай, бабушка нарезала хлеб толстыми ломтями. Мальчики начали было раскладывать на столе захваченную в дорогу провизию, но бабушка не позволила.
— Не вынимайте, не вынимайте, на столе еды хватит, слава богу, живем сытно.
Сначала мальчики стеснялись, но постепенно освоились и, уступив уговорам бабушки, как следует закусили. Нарезанного хлеба не хватило и был начат новый каравай, опустел и горшок с молоком.
Думали, пока поедят и Газизжан вернется. Бабушка и сама ждала его к обеду, но он не появлялся.
— Ждали долго, подождем еще немного,— решили ребята и вышли под навес отдохнуть. Устав сидеть без дела, опять начали шалить, толкать друг друга. Увидев это, Сафар опять решил занять ребят делом. Взявшись за топор, он начал колоть дрова. Мальчики, сначала один, потом другой, принялись складывать дрова. Через некоторое время все снова работали. Ребята приноровились, пила забегала веселее, топор застучал бойчее. В конце концов они так увлеклись работой, что даже не увидели, как в калитку вошел Газизжан. Вошел и остановился, удивленно глядя, как кипит работа под навесом. Дед снял с плеча полевую сумку, повесил ее в чулане на гвоздь и, подойдя к ребятам, кашлянул:
— Помочь, что ли?
Тут и бабушка подошла:
— Старик, они тебя давно ждут. Из города приехали.
— Здравствуйте, Газизжан-абы,— сказал Сафар.— Вот пока ждали вас, напилили вам дровец.
— Слава богу, слава богу!— воскликнул дед, все еще не понимая толком, в чем дело.— Заходите в дом.
Глава 9.
КУМ ДЕДУШКИ ГАЗИЗЖАНА
Газизжан словно бы помолодел, вспоминая годы, когда он воевал против белых. Он рассказывал разные случаи, вспоминал многих знакомых, друзей, называл их. Но среди них он ни разу не упомянул фамилии, интересовавшие ребят. Когда ребята прямо спросили об Иванове и Габдуллине, старик долго думал, пытался что-то вспомнить, но так и не вспомнил.
— Мы вот что сделаем, ребята,— сказал он, наконец.— В селе Кучерле живет мой кум. Вот он партизан так партизан. Самый отчаянный! Может, вы к нему сходите. В свое время он и в волисполкоме работал. Если кто-нибудь и знает что-то, так это он.
Хотя село Кучерле и лежало довольно далеко в стороне от намеченного маршрута, следопыты решили направиться туда.
Провожая ребят до околицы, Газизжан рассказал, .что кум у него не настоящий. Просто в годы гражданской войны молодые в то время партизаны обещали друг другу, что если останутся в живых, то породнятся. Но случилось так, что единственная дочь Газизжана прожила на свете недолго, а сыновья друга, все трое, как только началась Отечественная война, ушли на фронт и домой не вернулись. Но зародившаяся в годы гражданской войны дружба сохранилась на всю жизнь, и старики до сих пор называют один другого кумом.
На прощание Газизжан пожелал ребятам удачи и просил передать куму большой привет.
В нужную деревню ребята вошли только под вечер. Очень быстро по описанию Газизжана нашли избу его кума. Внутри изба была полутемной. Окна в ней были закрыты. Все было охвачено печальной тишиной, грустью. Увидев неподвижно лежавшего на кровати в глубине комнаты седобородого старика, ребята, даже не решаясь поздороваться, растерянно остановились у двери.
Чтобы дать о себе знать, вожатый кашлянул. Старик продолжал лежать, глядя в потолок. Из темного угла донесся только его слабый голос:
— Кто там? Каримэ, это ты?
Сафар подошел к старику:
— Хакимзян-абы, мы принесли тебе большой привет от Газизжана, твоего кума.
Потом Сафар подробно рассказал, кто они такие, откуда, по какому делу пришли.
Старик оживился, приподнялся, как бы желая сесть, подозвал детей к себе поближе:
— Вы, детки, найдите сами себе место и садитесь. Вот сюда, поближе.
Пока дети размещались кто где, старик лежал молча. Потом точно бы про себя произнес:
— Расхворался вот.
Алмаз, взяв табуретку, сел у изголовья старика. Вдруг слабая рука хозяина коснулась жестких волос мальчика, погладила их. Мальчику стало очень приятно. Даже мать не ласкала его так, боясь отчима. Смутившись, он покраснел, опустил голову.
Гости расселись. Только разговор еще не завязывался. Хакимзян сам начал беседу:
— Были боевые времена, правильно сказал кум Газизжан.
Сразу было видно, что, лежа целыми днями один, старик стосковался по человеческой речи и очень рад тому, что может досыта поговорить и что у него есть слушатели. Дети приподняли повыше его подушку, он теперь полусидел и ровным голосом начал рассказывать:
— Смолоду Газизжан и сам был отчаянным. Однажды мы с ним отправились отбирать хлеб у кулаков. Ипо-хорошему говорили, и проверяли, обыскивали. Нет хлеба. Показывают какие-то остатки муки, говорят, сами голодные сидим, детей кормить нечем, все большевики забрали. Но мы-то знали, что запрятали они свой хлеб и так просто не отдадут. Решили мы сходить за подмогой.
— Постой-ка, кум, говорит мне Газизжан. Почему треснуло на воротах вон то место, где был забит гвоздь? Посмотрел я туда тоже. На первый взгляд ничего подозрительного нет, и все-таки видно, что гвоздь забили недавно. На разбухшей побуревшей доске видна была свежая светлая трещина. «Принеси-ка,— говорит он,— лестницу и топор». Тут же
