Причуды любви: Сборник эротических рассказов - Мазуччо Гвардато

Перевод В. Пикова

Сеньор де Шольер

Жан Дагоно (1509–1592) по прозвищу Шольер был плодовитым писателем. О его жизни почти ничего не известно.

О ДЬЯВОЛЕ И БОЛТЛИВЫХ ЯЗЫКАХ

Даже для бескорыстной женщины любовь является доходным ремеслом.

Итак, расскажу вам, монсеньор, как однажды двое молодцов — а за добрым винцом всяк из нас молодцом! — чесали языки о любовных шашнях и прочих утехах амурных и сладких. Вот один из них, вдосталь позубоскалив, давай хвастать:

— Ты, небось, не поверишь, а я с милой не сплю, вот как я ее почитаю. Да клянусь тем, кого святой Михаил сбросил в ад, что наедине с ней я столь же почтителен, как и при ее муже. Ведь моя милая — почитай что сама добродетель!

— Ох и повезло тебе! — посмеялся его приятель. — Выходит, спите не спите, а вид покажите. А вот ее муженек-то, поди, не такой разиня, как ты; ну, а коли и он свои силы бережет, так и черт с ним, стало быть, вы с ним два сапога пара!

Тут давай кум клясться и божиться, что, мол, лежи он со своей душенькой в постели и позволь она ему все что угодно, — и то ни черт, ни дьявол не заставит его пробить брешь в воротах этой крепости.

— А я бьюсь об заклад на десять экю, — это второй говорит, — что не устоять тебе нипочем; вот они, деньги, я их вручаю этому господину (который нежданно-негаданно, при сем присутствуя, оказался владельцем двадцати экю; ему велено было держать их до поры до времени при себе, и отдать тому, на кого оба спорщика ему укажут). Надо вам знать, что муж добродетельной дамы был в недельной отлучке, сама же она пылала весьма нежными чувствами к своему куму, который — что греха таить! — зело падок был на сладкое. Вот спорщики наши явились к ней и рассказали свое дело. Поначалу она было заартачилась и прогнала их прочь, сказавши, что боится — не узнал бы муж. Но, как говорится, соскучилась бочка по затычке, да к тому же кумушка наша польстилась на десять экю, что были обещаны ей в том случае, если она не допустит куманька сыграть вхолостую. Все бы хорошо, да вот беда: она хорошо знала скаредность своего дружка — ни за что на свете он не согласился бы упустить денежки, коли они плывут ему в карман. А потому перед тем, как сыграть партию, она ему объявила, что, коли он сделает с нею дело, она клянется отдать ему свои десять экю все сполна, так что пускай на любовь не скупится, он о том не пожалеет.

Что ж, условия обговорили, ударили по рукам, и в назначенный день укладывают нашего кума в постель к куме, а уж та заранее позаботилась о том, чтобы все ее тесемки, пряжки да застежки вовремя и быстро поддались, когда настанет время впустить гостя. Но хитрый кум приготовился на свой лад: надел прочное исподнее, да еще подбитое тремя или четырьмя подкладками, а своего косаря-коротышку увязал так, что вздумай тот покосить травку на лужку у кумы; ему пришлось бы перед тем одолеть три, не то четыре крепких веревки.

Половину ночи провели они так-сяк, нельзя сказать, чтобы с большим толком: разумеется, хозяйка постели совсем не прочь была взрезать тесемки на исподнем своего милого; кончилось-таки тем, что она потихоньку их распутала. Едва лишь развязанный работяга почуял волю, как пошло дело на лад! — помчался он стрелой, вертясь да взбрыкивая, и весь остаток ночи только тем и занимался, что сновал туда-сюда. Наутро кумушка наша, забыв о скромности, побежала хвастаться своей победой перед закладчиком, который обрадовался, что спас свои десять экю и заработал еще десяток для нее. Наш наездник, однако же, встал на дыбы и не дал закладчику забрать денежки. Дело грозило обернуться к худшему и окончилось бы совсем скверно, коли бы рогатый супруг не решил его самолично по-иному. На следующий день после вышеозначенной скачки, когда спорящие совсем было передрались, прибыл он домой, и вот к нему-то, поскольку он был законник, и обратился любовник в присутствии его жены и противной стороны.

— Монсеньор, — сказал он, — я в большом затруднении из-за судебного процесса, коим мне грозят. Изложу вам дело все как оно есть. Был у меня жеребец весьма горячего нрава, и вот однажды, опасаясь, как бы он не натворил бед, привязал я его к дереву. Явилась хозяйка соседнего луга и отвязала его, вслед за чем жеребец мой вытоптал у ней всю траву. С меня же хотят взыскать убытки, так вот хотелось бы знать, обязан ли я оплачивать их.

Муж — честь ему и хвала! — осудил ту, что распутала жеребца, так что дело обернулось отнюдь не в пользу его ловкачки-жены. На этом основании, господин мой, позвольте мне утверждать следующее: во-первых, мужчины куда целомудренней женщин, а, во-вторых, эти последние столь болтливы, что, и согрешив с мужчиною, не в силах о том умолчать. Не разболтай наша кумушка о невольном подвиге своего кавалера, она ровно ничего при этом не потеряла бы, а честь свою спасла, и никто бы о прегрешении ее так и не узнал.

Известно ведь: кто в грехах не кается, тому и отпускается.

Перевод И. Волевич

Оноре де Бальзак

Оноре де Бальзак (1791–1850). В рекомендациях не нуждается. Из «Озорных рассказов».

КАКИМ ОБРАЗОМ И С ЧЬЕЙ ПОМОЩЬЮ ПОЯВИЛСЯ НА СВЕТ НЕКИЙ МЛАДЕНЕЦ

Он умел любить: какая эпитафия.

Супруге сенешаля не долго пришлось раздумывать, как пробудить скороспелую любовь в отроке, она раскинула ловушки, куда сам собой попадает наисильнейший зверь. И вот как это произошло. В жаркий полдень старый граф имел обыкновение возлежать после трапезы по сарацинскому обычаю и привычке этой никогда не изменял со времени своего возвращения из святой земли. В тот час Бланш либо гуляла одна в поле, либо развлекала себя женским рукоделием, как то: вышиваньем и шитьем. Но чаще всего, не покидая замка, наблюдала за стиркой или за уборкой скатертей, а то бродила по замку. Тогда-то ей и пришло в голову посвятить сей тихий час досуга занятиям с пажом, дабы довершить его воспитание чтением книг и повторением молитв. И вот на другой же день, как только сенешаль уснул, изнемогая от солнца, которое так и палит в этот час на холмах Рош-Корбона (да, что и говорить, полезнее было старику соснуть, чем крутиться, вертеться и терпеть муку от дьявольских проделок неугомонной девственницы), Бланш взобралась на парадное графское кресло, решив, что это высокое сиденье будет ей очень кстати, если кто случайно поглядит снизу; лукавая особа весьма удобно расположилась в этом кресле, подобно ласточке в гнездышке, и склонила милое свое личико на руку, словно уснувшее дитя. Но, приготовляясь таким образом, она смотрела вокруг себя жадными, веселыми глазами, улыбаясь заранее всяким тайным радостям, каковые принесут ей вздохи и смущенные взоры юного пажа, ибо она собиралась усадить его у своих ног на расстоянии не большем, чем может прыгнуть старая блоха. И впрямь она весьма ловко разостлала бархатный четырехугольный коврик, где должен был преклонить колени бедный мальчик, жизнью и душой коего Бланш собиралась всласть наиграться, здраво рассудив, что даже святой, вытесанный из камня, ежели заставить его взирать на складки атласных юбок, не преминет заприметить и залюбоваться совершенством прекрасной ножки, обтянутой белым чулком. И немудрено, что слабый паж попался в силки, из которых и богатырь не стал бы вырываться. Вертясь и пересаживаясь то так, то этак, Бланш, наконец, нашла положение, при котором названные силки были наилучшим образом расставлены, и тут тихонько позвала: «Рене, Рене!», зная, что мальчик находится рядом в зале, где помещалась стража. Он тотчас прибежал на ее зов, и вот чернокудрая голова уже показалась между драпировками входной двери.

— Что вам будет угодно приказать? — спросил паж.

И он стоял, учтиво нагнувшись и держа в руке свой бархатный алый берет, а румяные свежие щеки его с ямочками были еще алее берета.

— Подойдите сюда, — позвала она прерывающимся голосом, взволнованная его присутствием до того, что совсем не помнила себя. Да и то сказать, не было на свете драгоценных каменьев, которые блистали бы подобно очам Рене, не было полотна белее его кожи, не было даже у женщин столь изящного сложения. И он казался ей сугубо пленительным от близкой возможности исполнить свое желание. Легко можно себе представить, как увлекательна игра любви, когда она разгорается при свете юных глаз и солнца, при тишине и прочем.

— Читайте мне славословие богородице, — сказала она, протягивая пажу открытую книгу, лежавшую на пюпитре. — Мне надобно знать, хорошо ли обучает вас ваш учитель. Как прекрасна дева Мария, не правда ли? — спросила Бланш, улыбаясь, когда он взял в руки часослов, страницы которого были расписаны лазурью и золотом.

— Это же картинка, — ответил он скромно, бросая робкий взгляд на свою прелестную госпожу.