Ослепленная правдой - Стефани Майер

Внезапно откуда-то снаружи, скорей всего из вестибюля, разделяющего два крыла здания,  донесся яростный гул голосов, выкрикивавших: Пошли вон, пошли вон. Убирайтесь.  Выметайтесь. Вам здесь нельзя. Выполняйте приказ. Гул нарастал и вдруг ослабел, с грохотом  захлопнулась дверь, и теперь слышались только горестные рыдания и тот характерный звук,  какой бывает, когда кто-нибудь споткнется и рухнет со всего маху. В палате все уже  проснулись. Повернули головы к дверям, и совершенно необязательно быть зрячим, чтобы  понять - шум этот производят, входя в карантин, новоприбывшие слепцы. Жена доктора  поднялась, собираясь по своей воле и охоте подойти к ним, встретить, сказать доброе слово,  провести их до коек, растолковывая: Вот эта седьмая слева, эта - четвертая справа, не  перепутайте, да, нас здесь шестеро, да, вчера, да, первыми, да какая разница, кого как зовут,  один ограбленный, другой грабитель, еще таинственная девушка в темных очках, которая  глазными капельками лечит конъюнктивит, откуда я знаю, что она в темных очках, ну, как  откуда, мой муж - глазной врач, она была у него на приеме, да, он тоже здесь, ваша правда, это  никого не минует, и еще косоглазый мальчик. Но не двинулась с места, только сказала мужу:  Прибыли. Доктор слез с кровати, жена помогла ему натянуть брюки, хотя можно было бы и не  делать этого, все равно никто не видит, и в эту минуту стали входить слепые, пятеро - трое  мужчин и две женщины. Доктор сказал громко: Не волнуйтесь, не спешите, места всем хватит,  нас здесь шестеро, а вас сколько. Они не знали, сколько их: разумеется, когда их выволакивали  из левого крыла в вестибюль, они соприкасались, а иногда и сталкивались друг с другом, но  сколько их, не знали. И вещей у них с собой не было. Когда утром они проснулись слепыми и  принялись плакать и жаловаться, соседи тут же безжалостно прогнали их прочь, не дав даже  попрощаться с теми друзьями или родными, кто был с ними. Сказала жена доктора: Лучше  всего будет, если вы, как в армии, рассчитаетесь по порядку номеров. Оторопелые слепцы  замялись, но кому-то ведь надо было начать и двое мужчин, откликнувшись, как это бывает  разом, тотчас осеклись, и тогда произнес третий: Первый, и помолчал, словно хотел назвать  свое имя, но вместо этого сказал: Я сотрудник полиции, а жена доктора подумала: Он не сказал,  как его зовут и значит, тоже понял, что это теперь не важно. Второй, представился второй и по  примеру первого добавил: Таксист. Третий, сказал третий, в аптеке работаю. Потом женский  голос произнес: Четвертая, горничная в отеле. И наконец: Пятая, служу в конторе. Это моя  жена, моя жена, вскричал самый первый слепец, где ты, скажи мне, где ты, откликнись. Я здесь,  здесь, заплакала та и шаткой поступью двинулась по проходу, обеими руками выгребая в  молочной пучине, заполнявшей ее выпученные глаза. Муж куда уверенней, чем она, пошел  навстречу, шепча как молитву: Где ты, где ты. Руки их встретились, в следующую секунду они  уже обнялись, прильнули друг к другу, став и в самом деле плотью единой, тянулись с  поцелуями, иногда промахиваясь, ибо не знали, где щеки, где глаза, где рот. Жена доктора  вцепилась в него, зарыдала, словно тоже истосковалась в разлуке, но сказала так: Какое  несчастье обрушилось на нас на всех. Тут раздался голос косоглазого мальчика,  спрашивавшего: Моя мама тоже здесь. Присев к нему на кровать, прошептала девушка в  темных очках: Она скоро придет, не волнуйся, придет обязательно.

Истинный дом - это место, где человек ночует, и потому не следует удивляться, что  перво-наперво озаботились новоприбывшие выбором койки, как поступали они, впрочем, и в  иных палатах или, скажем, чертогах в те времена, когда еще были зрячими. Насчет жены  первого, самого первого слепца сомнений не возникало: ее законное и естественное место -  рядом с мужем, на семнадцатой койке, которую пустующая восемнадцатая отделяла, как  пробел, от девушки в темных очках. Ничего нет удивительного и в том, что все жмутся друг к  другу как можно плотнее, руководствуясь давним ли родством, неожиданно ли  обнаружившейся близостью, как, например, у помощника провизора, который отпустил  девушке в темных очках глазные капли, или у таксиста, который доставил первого слепца к  врачу, или у того, кто представился полицейским, а в свое время обнаружил на улице слепого  вора, плакавшего навзрыд, как потерявшийся ребенок, что же касается горничной в отеле, то  это именно она первой вбежала в номер, где исходила криком девушка в темных очках. Тем не  менее не все эти вдруг выявившиеся узы близости и родства будут оглашены, явлены, зримы и  ведомы - то ли потому, что не всегда представится для этого случай, то ли в силу слабости,  извините за неуклюжий оборот, воображения, оказывающегося признать само их  существование, то ли из соображений простого такта. Горничной и во сне бы не привиделось,  что она может встретить здесь девицу, которая в номере отеля предстала перед нею в самом  непотребном виде, об аптекаре известно, что отпускал он глазные капли и другим людям,  носившим темные очки, полицейскому никто опрометчиво не выболтает, что здесь угонщик  автомобилей, таксист поклялся бы, что в последние дни не возил ни одного слепца.  Естественно, первый, самый первый слепец успел шепнуть жене, что среди них находится тот  прохвост, что украл у них машину: Нет, ну ты представь, какое совпадение, но, поскольку уже  знал, что рана в скверном виде, великодушно добавил: Получил по заслугам, и хватит с него.  Поскольку горе и радость в отличие от воды и масла прекраснейшим образом перемешиваются,  жена, одновременно и убитая горем оттого, что ослепла и вне себя от радости, что вновь обрела  мужа, даже не вспомнила, как два дня назад готова была отдать год жизни, чтобы этот подонок  - именно так она его назвала - тоже ослеп. И если даже еще гнездились где-то в глубине ее  души последние остатки злобы, то и они улетучились, когда раздался жалобный стон: Доктор,  пожалуйста, помогите мне. Доктор, направляемый женой, осторожно ощупал края раны,  больше он ничего сделать не мог: даже промывать не стоило, потому что неизвестно, острый ли  каблук туфельки, топтавшей уличные мостовые и здешний больничный пол, усугубил  инфекцией нанесенную им же колотую рану или же виною тому были патогенные бактерии, без  сомнения, кишевшие в затхлой, полупротухшей воде, которая текла по старым, проржавелым  трубам, сто лет не знавшим замены. Девушка в очках поднялась, услышав стон, медленно,  отсчитывая койки, направилась в ту сторону. Наклонилась, вытянула руку, задев щеку жены  доктора, и потом, сама не зная как, нащупала обжигающе горячую руку раненого, горестно  сказала: Вы простите меня, это я во всем виновата, не надо мне было делать то, что сделала. Да  бросьте, отвечал он, в жизни всякое бывает, я тоже не по делу выступил.

Почти заглушив его последние слова, грянул громкоговоритель над дверью: Внимание,  внимание, настоящим объявляется, что продовольствие, а также предметы гигиены и моющие  средства, доставленные к дверям, первыми получают пациенты правого крыла,  инфицированные будут оповещены особо, внимание, внимание, продовольствие доставлено,  первыми идут слепые, повторяю, первыми выходят слепые. Раненый, у которого от жара  мутилось в голове, не разобрал толком смысл сообщения, решил, что его вызывают наружу, что  срок заключения истек, и сделал попытку привстать, но жена доктора удержала его: Вы куда.  Не слышали разве, объявили же: первыми идут слепые. Паек идут получать. А-а, разочарованно  протянул раненый и в очередной раз скривился от боли, вгрызавшейся ему в бедро. Сказал  доктор: Оставайтесь здесь, я схожу. Я с тобой, сказала жена. Когда они шли к дверям палаты,  кто-то из новичков спросил: Это кто, и первый слепец ответил: Врач, глазной врач. Вот уж  точно, заметил таксист, бедному жениться - ночь коротка: если и попадется доктор, то уж  такой, от кого никакого проку, не вылечит он нас. Нам и таксист попался, саркастически  отозвалась девушка в темных очках, да только никуда он нас не отвезет.

Ящик с продуктами стоял в вестибюле. Доктор попросил жену: Подведи меня к дверям.  Зачем. Я скажу, что у нас тяжелый больной, а лекарств никаких нет. Ты разве не помнишь, о  чем предупреждали. Помню, но, быть может, узнав о конкретном случае, они. Сомневаюсь. Я  тоже, но попытаться надо. Вступив на крыльцо, жена доктора почувствовала, что от света у нее  закружилась голова, хотя день был скорее пасмурный, по небу плыли тучи и собирался дождь.  Как быстро я отвыкла, подумала она. В тот же миг часовой у ворот крикнул им: Эй, назад,  стрелять буду, и, уже вскидывая карабин, позвал: Сержант, тут двое выйти хотят. Да не хотим  мы выйти, ответил доктор. Это хорошо, что не хотите, сказал сержант, подходя к внешней  стороне ворот, и через прутья ограды спросил: Ну, а чего надо. Один из наших повредил ногу,  рана сильно воспалилась, не исключена вероятность сепсиса, срочно нужны антибиотики и  другие препараты. Мне было ясно сказано: никого выпускать, а впускать - только если  провиант несут. Если начнется заражение, а оно наверняка начнется, больной погибнет, и в  самом скором времени. Меня это не касается. Тогда доложите своему начальству. Слушай-ка,  ты, чурбан безглазый, я не доложу, а положу сейчас вас обоих на месте, а ну, назад, живо.  Пойдем, сказала жена доктора, с ними ничего не поделаешь, они не виноваты - перепуганы и  выполняют приказ. Не хочу верить, что происходит такое бесчеловечное попрание всех  законов. А лучше поверь, потому что никогда еще не предъявляли тебе такой очевидной  истины. Вы еще здесь, гаркнул сержант, чтоб на счет три исчезли оба, иначе, как бог свят, тут  навсегда и останетесь, ну, ра-а-аз, два-а-а, три-и-и-и, вот и ладно, самое действенное средство,  и, обращаясь к солдатам, добавил: Да будь он мне хоть брат родной, не объясняя, имеет ли он в  виду того, кто вышел попросить медикаментов, или у которого рана нарывает. И этот второй  спросил, когда они вернулись в палату, дадут ли лекарств. Откуда вы знаете, что я ходил  просить лекарства. Ну, раскинул умом, ведь вы же врач. К сожалению. Значит, не дадут. Нет.  Ну и ладно.