Возвращающий надежду - Емельян Ярмагаев

— Сеньор Бернар де Шамбор.

Бернар широко распахнул дверь и ворвался, звеня шпорами. В руке его была шпага. Он поклонился отцу и звучно, несколько в нос сказал:

— Отец, рядом с вами — убийца и клятвопреступник.

Старый Оливье вздрогнул. Ноздри его вислого носа зашевелились. Граф Одиго успокоительным жестом прикоснулся к его плечу.

— Прошу извинить моего малыша: он все еще играет в войну. — И повернулся к сыну. — Сударь, признаюсь, у вас странные понятия о гостеприимстве! Перед вами сеньор Артур Оливье де Труа, глава одного из старинных семейств Франции. Сеньор Артур сожалеет об обидных недоразумениях, бывших между вами. Он отдает должное твоему мужеству. Мало того, оказывает тебе незаслуженную честь…

— Я хотел убить его, — крикнул Бернар. — И жалею, что не смог!

Маленькие глазки Артура Оливье вспыхнули.

— Учтивость и любезность, вижу я, несвойственны вам, — проскрипел он. — Равно как и справедливость. Не кто иной, как я, пытался остановить схватку. Вы же великодушно отблагодарили меня, сломав мне плечевую кость.

— Сударь, — вмешался отец, — сьер Артур предлагает тебе, самонадеянному и дерзкому юнцу, руку своей дочери, мадемуазель Антуанетты. Это наилучший способ покончить со всеми обидами, как истинными, так и мнимыми. Простите…

Он отвел сына в сторону и шепнул:

— Мне необходимо найти опору среди местного дворянства. Этим браком я уничтожу своих злейших врагов: превращу их в своих родственников.

Не ответив ни слова, Бернар повернулся и вышел. Слова древних трагедий и грубая брань мешались у него в голове. К нему подошел Рене.

— Вы приняли все так близко к сердцу… — пробурчал он, не умея утешать. — Ну да, Оливье затеяли весь этот спектакль, чтоб взять вас заложником, а там и женить, только и всего; в мире, где копье на копье, ненависть житейским расчетам не помеха. Но вы их слишком разозлили, и они зашли дальше, чем хотели. Езжай-ка домой, мальчик: хороший конь да надежное седло — вот что проясняет голову и очищает кровь!

На конюшне не оказалось лошадей: все были разобраны, все были в деле. Рене вручил Бернару деньги и посоветовал взять лошадь в харчевне «Берег надежды».

Заморенная рабочая лошадь никогда не несла на своей костлявой спине такого неистового всадника. Она лягалась, выкидывала нелепые прыжки на своих разбитых ногах и даже пыталась кусаться, но была жестоко укрощена. И когда, наконец, перед скачущим расступились дубы аллеи, протягивая вслед ему длинные тени, старая кляча не выдержала несносных обид и повалилась. Только тогда Бернар опомнился. С мучительным чувством смотрел он на издыхавшее животное.

«Меня научили убивать, — думал он в великой печали. — Чем я лучше Оливье?»

Он снял с кобылы седло и сбрую и пешком дошел до замка. На заднем дворе его встретил Чернуш. В отсутствие Бернара собаку забывали кормить, и она тоскливо облизала ему руки, стараясь объяснить, как ей было плохо без него.

Измученный до предела, он направился к матери.

Мадам Констанция угасала. Это было всем известно, однако графа Огюстена задерживали в городе неотложные дела. Беспокойство о сыне отняло остаток ее сил, и слуги ждали конца. Но она еще жила. Глаза ее остановились на вошедшем сыне.

— Ты пришел… — сказала мать. — Все хорошо. Я успела тебя повидать. Какой ветер… в море?

— Мама… — простонал Бернар и упал головой на край ее постели.

Она улыбнулась.

— Не грусти, — сказала мадам. — Помогай людям, они несчастны. Я должна тебе открыть… я не любила твоего отца. Он взял меня из низкой выгоды. На ложе своей болезни, — медленно продолжала умирающая, — я поняла одну простую вещь. Мало не причинять зла — надо ему противостоять. Но как? Не смиренным терпением, нет! Кому освещает путь бессильная, презираемая и попираемая доброта? Надо, чтобы она наконец обнажила меч. — Она вздохнула и добавила с трудом: — Как тяжелы эти четки!

Из последних сил она потянула за нить — четки распались и покатились по одеялу.

Похоронив мать, Бернар собрался в путь и вышел из замка. Его ожидали в дубовой аллее. Рене держал за поводья двух коней: он отпросился, чтобы похоронить мадам и проводить воспитанника.

Рядом с ним стояла его жена. Марго плакала. Но лицо Рене не отражало никаких чувств.

— Это честно добыто мечом, — сказал он, передавая Бернару поводья и тяжелый кошелек. — Конь сыт и отдохнул. Дорога будет легка.

— Я верну вам это, Рене, — сказал Бернар. — Что говорил отец?

— Он засмеялся и сказал: «Всему свое время. Есть время гневных порывов и скитаний, время любви и время зрелого раздумья. Двери дома Одиго для мальчика всегда открыты. Но если он не вернется через пять лет, я сам введу Туанетту в дом своей женой».

— А твой совет мне, Рене?

— Что скажу я, простой солдат? Охотник идет в леса, рыбак ждет доброго ветра, дворянину — конь, меч и дорога. Служи честно тому, кто за это платит. Я любил тебя, мальчик, хотя ты и чудной. Прощай!

Бернар хотел сесть на коня. Но толстая Марго кинулась к нему и обняла.

— Милый сыночек мой! Сиротка! — причитала она по-крестьянски. — Такой славный, такой добрый и простой — о, как тебе тяжело!

И Бернар выпустил поводья и горько, не стыдясь, плакал в ее клетчатый передник.

7

Прошло ровно десять лет. Ибо как раз столько проходит во всех полезных, поучительных и достойных внимания сказаниях.

К пристани причалила потрепанная ураганами Атлантики бригантина с грузом сахара, корицы и табака. Загрохотала якорная цепь. Капитан-голландец объяснял пассажиру из Лондона, как важно ему набрать здоровых матросов, а в городе, он слышал, свирепствуют оспа и голодные бунты.

На берегу появилась портовая стража и таможенники. Сержант выкрикивал:

— Именем христианнейшего короля! Кто ступит на землю Франции, тому надлежит предъявить багаж и бумаги! Есть ли на корабле испанцы и прочие враги нашего короля?

— Нет, — отвечали ему. — Все верные слуги его величества.

— Есть ли больные болезнью, именуемой черной порчей?

— Все на корабле здоровы, слава Иисусу.

— Тогда приготовьте, благородные дамы и щедрые кавалеры, багаж к осмотру!

По сходням спустились немногие пассажиры: толстая португалка, офицер его величества, траппер из Америки и деловой человек из Лондона. Последними сошли иезуит и два монаха. Монахи, крестясь, прошествовали мимо стражи, офицер лишь закрутил ус, развязали кошельки только дама, траппер и лондонец. Сержанты и таможенные бегло проверили багаж, благодаря за щедрость.

Когда прибывшие стали подниматься от пристани вверх, они услышали ропот многих голосов и жесткие выкрики команд. Наверху, выплясывая задом, появилась черная кобыла, на которой восседал офицер. Он закричал: