Морская дорога - Урсула Ле Гуин

     Мать Сью умерла от рака матки. Сью в прошлом году еще до окончания семестра уехала домой, чтобы побыть с ней. Мать умирала тяжело; ей понадобилось для этого целых четыре месяца. И теперь Сью необходимо было выговориться. А Грет пришлось слушать. Честь, обязанность, посвящение. Время от времени, теряя терпение, Грет поднимала голову и смотрела вдаль, на серый морской горизонт или на Бретон-Хэд, холмы которой высились все ближе и ближе, или вперед, на мать и отца, которые шли по самой кромке воды, точно неторопливые птицы-перевозчики, или оглядывалась назад, на отчетливые отпечатки, которые оставляли на влажном коричневом песке ее кроссовки на рифленой подошве. А потом снова поворачивалась к Сью, сдерживая себя. Сью нужно было все это кому-то рассказать, и ей, Грет, нужно было эту девушку выслушать, постараться запомнить названия всех этих хирургических инструментов, всех этих пут, пыточных инструментов и зубчатых колес и постараться понять, как, ухаживая за больным, сам становишься частью пытки, применяемой к нему, как бы соединяясь с нею; и постараться уловить ту истину, которую столь мучительно пытаются до тебя донести.

     - Мой отец ненавидел, когда матери касались руки медбратьев, - сказала Сью. - Он был уверен, что уход за больными - это женская работа, и всегда старался сделать так, чтобы возле матери дежурили только медсестры.

     Она рассказывала о страшных вещах - о катетерах, о метастазах, о бесконечных переливаниях крови; каждое слово звучало как мифическая "вагина с зубами". Женская работа!

     - Онколог говорил, что станет немного полегче, когда ей станут колоть морфий и сознание у нее немного помутится. Но стало только хуже. Все время только хуже и хуже... А последняя неделя - это, наверное, самое ужасное, что мне когда-либо еще придется пережить. - Она знала, что говорит. И эта трагическая спокойная уверенность просто потрясала. Эта девушка оказалась способна сказать, что больше уже никогда и ничего не испугается в жизни. Но, похоже, выиграв такую возможность, она вынуждена была слишком многое потерять.

     Вновь отведя глаза от Сьюзен, Грет скользнула взглядом мимо матери и отца, который резко остановился у подножия Бретон-Хэд, и стала смотреть вдаль на океанские волны. Кто-то еще в старших классах школы говорил ей, что если прыгнуть с такой высоты, как Бретон-Хэд, то удар о воду будет примерно такой же, как если бы ты ударился о камень.

     - Извини. Я совершенно не собиралась рассказывать тебе все это, - сказала вдруг Сьюзен. - Я просто никак не могу выйти из этого состояния. Но ничего, я постараюсь, я должна! Я выберусь!

     - Конечно! - поддержала ее Грет.

     - Твоя бабушка такая... Она очень красивый человек! И вся твоя семья.., все вы кажетесь такими настоящими! И я действительно очень благодарна за то, что вы позволили мне побыть здесь, с вами.

     Она остановилась, и Грет тоже была вынуждена остановиться.

     - Помнишь, ты говорила за ланчем о том, что твой дед был знаменитым?

     Грет кивнула.

     - Когда я предложила профессору Нейбу поехать и побеседовать с семьей декана Инмана.., ну, просто, может быть, собрать кое-какие дополнительные сведения, которые еще не стали достоянием общественности, некоторые неизвестные, внутрисемейные мнения о том, как сочетались педагогические теории и воззрения профессора Инмана и его реальная жизнь в семье, - и знаешь, что он сказал? Он сказал: "Но они же совершенно неинтересные люди!"

     Девушки двинулись дальше.

     - Это забавно, - сказала Грет и усмехнулась. Потом нагнулась и подняла черный камешек. Это был, конечно, кусочек базальта; на всей этой длинной полосе побережья попадался только базальт и ничего больше; его приносило сюда течением от целой гряды колумбийских вулканов, или же со дна океана поднимались обломки базальтовых скал - прочного основания, огромных тяжелых подушек, на которых покоится вся эта масса воды. Кое-где базальт прорывался наружу. На один из таких выступов сейчас как раз карабкались мать и отец Грет.

     - Что ты нашла? - спросила Сью с несколько излишней заинтересованностью, в которой чувствовалось, что внутренне она все еще напряжена как струна.

     Грет показала ей невыразительный черный камешек и зашвырнула его подальше в воду.

     - КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК ВАЖЕН! - сказала вдруг Сью. - Это я осознала только минувшим летом.

     Не эту ли истину хриплый голос матери, задыхающейся от страданий, сообщил ей перед самым концом?

     Грет не поверила. Никто не важен! Однако сказать это вслух она не решилась. Сейчас это прозвучало бы безжалостно и просто глупо, как слова этого дурака - профессора Нейба. Но ведь тот камешек действительно совершенно неважен, и она, Грет, тоже, и Сью... И даже это море. Важна не цель. А вещи не имеют табели о рангах.

     - Хочешь подняться вон туда, на Бретон-Хэд? Там есть тропинка.

     Сью посмотрела на часы.

     - Я не хочу заставлять твою бабушку ждать, когда она проснется. Я лучше пойду назад. Я могла бы слушать ее рассказы вечно. Она просто удивительная! - Она явно хотела сказать: "Повезло тебе!" И действительно сказала.

     - Да, - согласилась Грет. - Только один грек - по-моему, это был какой-то грек - сказал: не говори этого никому, пока тот человек не умрет. - Она громка крикнула:

     - Мам! Пап! Эй! - И помахала им, чтобы дать понять, что они со Сью возвращаются назад. Маленькие фигурки на огромных черных базальтовых скалах закивали и замахали руками, и до Грет донесся голос матери, которая тоже что-то кричала, и голос ее был похож на голос коршуна или чайки, потому что волны топили в себе все согласные, а заодно - и весь смысл сказанного.

     Над болотами с карканьем кружили вороны. Это был единственный звук, кроме звуков моря, через открытое окно заполнявших весь дом сверху донизу - подобно тому, как раковина всегда полна шума морских волн; только это нечто иное: это шумит твоя кровь, струящаяся в жилах, во всяким случае, так говорят; но почему шум моря ты можешь услышать в раковине, но никогда - в приложенной к уху "чашечкой" ладони?

     Если приложить к уху кофейную чашку, звук получается примерно такой же, как в раковине, но гораздо слабее, и в нем не слышны то затихающие, то становящиеся громче звуки прибоя. Рита пробовала это в детстве - прикладывала к уху руку, чашку, раковину. Кар-р, кар-р, кар-р! Тяжелые черные пернатые бомбардировщики.

     И на белых досках потолка такой свет, какого больше не увидишь нигде... Она ощупала языком щеку изнутри. Для чего эта девочка, Грет, сказала, что Амори был среди них единственным реальным человеком? Разве можно говорить такие ужасные вещи о жизни, о реальной действительности? Девочке придется быть очень осторожной, она такая сильная! Даже, пожалуй, сильнее, чем Мэгги. Это потому, что отец у нее - человек слабый. Конечно, все это уже в прошлом, она теперь все время смотрит в прошлое, но так трудно думать о чем-то непосредственно настоящем, когда у всех вещей на свете есть свое прошлое. Единственное, что она знает точно: девочке придется быть очень осторожной, чтобы не попасть в ловушку. Чтобы ее не поймали, Kаp-р, А-р-р, Крау! - кричали вороны над болотами.

     А это что еще за звук? Он продолжается и продолжается нескончаемо?.. Ветер, должно быть. Ветер над заросшими полынью пустошами. Но ведь это тоже было так Давно и так далеко... О чем это она собиралась подумать, когда легла отдохнуть?

Старичье

     Мысль проехаться по побережью в уик-энд пришла к нему внезапно - как "божественное откровение", так сказал бы когда-то его преподаватель английского языка. На самом деле эту идею ему подала Деби, его секретарша. "Вы выглядите таким усталым, Уоррен, - сочувственно заметила она. - А знаете, что я в прошлый уик-энд сделала? Оставила ребят с Пэтом и одна уехала в Линкольн-сити. Отыскала там мотель поприличнее и целый день просидела в номере, читая какой-то дурацкий роман, а в девять вечера завалилась спать. Зато утром я отправилась на прогулку и гуляла по берегу долго-долго... Наверное, целую милю прошла! И все стало совершенно иначе. Хотя вы, конечно, вряд ли заметили, какой веселой и красивой я была всю эту неделю!"

     Не всегда вникая в подробности, он все же к словам Деби обычно прислушивался; а на сей раз именно ее рассказ и спровоцировал то, что он впоследствии, уже возвращаясь домой, назвал "божественным откровением".

     На субботу был назначен ланч со специальным уполномоченным Карри-Каунти насчет развития юга графства, однако Уоррена предупредили по телефону, что ланч переносится на вторник, и он решился. Быстро переоделся в джинсы и ветровку, сунул в сумку пижаму, кроссовки, пару свитеров и зубную щетку, снова сел в машину и поехал на побережье.

     Он был, что называется, человеком привычки и крепко держался той колеи, в которую давно уже попал. Он любил все делать как следует, все доводить до конца.