История московских кладбищ. Под кровом вечной тишины - Юрий Рябинин

Сень над гробницей Пересвета и Осляби в церкви Рождества Богородицы в Старом Симонове

До революции от Старого Симонова к новому монастырю шел короткий Пересветов проезд. Позже он исчез. Но впоследствии соседний с монастырем переулок был назван Пересветовым. И, таким образом, Симоново, и вся Москва все-таки не лишились красивейшего названия — подлинного украшения и района, и всего города.

Храм Рождества Богородицы был закрыт в 1929 году и передан заводу «Динамо». И до 1980 года, обезглавленный, он использовался, как заводской цех. Лишь к 600-летию Куликовской битвы вспомнили, что этот один из старейших в Москве храмов, с погребенными под ним Пересветом и Ослябей, имеет огромную историческую и культурную ценность. И там устроили музей Куликовской битвы. А в 1989 его возвратили верующим. С тех пор храм совершенно обновился. Правда, его золотой купол почти не видно из-за динамовских цехов. Но в 2002 году при нем начали восстанавливать колокольню. Теперь ее высокий купол хорошо заметен отовсюду. В Старое Симоново наконец возвратиться его многовековой ориентир.

От кладбища, бывшего при Рождественской церкви, не осталось и следа. Но в 1993 году здесь появилось новое захоронение. У северной стены храма похоронен священник Владимир Сидоров. В свое время он заведовал тем самым музеем Куликовской битвы. Очень много сделал для восстановления храма: после того, как его возвратили верующим, он был здесь старостой, дьяконом, а потом и священником. Увы, пасторская деятельность отца Владимира была недолгою. Всего через неделю после того, как он был рукоположен, в праздник равноапостольной Нины батюшка скончался прямо в алтаре. На его могиле стоит скромный деревянный крест. Но главный памятник отцу Владимиру — это сам возрожденный храм Рождества Богородицы.

За все эти годы, сколько уже длится восстановление храма в Старом Симонове, строители не раз случайно откапывали кости похороненных здесь в прежние времена. Для таких находок теперь устроено специальное общее захоронение: между храмом и могилой отца Владимира стоит еще один деревянный крест без каких-либо надписей. Здесь заново погребены останки многих симоновских покойных. Такая уж им выпала участь — быть упокоенными дважды.

Последний день Симоновского монастыря. 1925

Вдоль стены, отделяющей храм от заводской территории, выставлены десятки бывших надгробий Симоновского кладбища. Это необыкновенно любопытное зрелище. Собственно, это уже не надгробия, а настоящие бордюрные камни, наломанные из могильных плит. На многих сохранились надписи — разрезанная пополам фамилия покойного, или отчество без имени, или дата рождения без даты смерти и т. д. Вот некоторые:

… Дмитриевич… ртваго… февраля 1815 года… 26 октября 1864 года;

… лежит тело… лалейтен….. Петр….. стро…;

… действительного советника… Ильича… ошев…;

… урожденная Колесникова;

… Марья М… Нови… родилась 1846… скончалась 185…;

… овлевна… нова… 1830 года… 1862 года;

… Наталья… Кувши…;

Под сим камнем погребено тело Александры… Тайдуковой скончавшейся в 1839 году июня 15 дня;

Под камнем сим погр… губернского секретаря Николая Максимовича Баженова;

Под сим камнем положено тело московской купеческой дочери девицы Варвары Александровны…

Камни вернулись на кладбище, отслужив свое здесь же поблизости — на Восточной улице. Когда был ликвидирован 12-й трамвайный маршрут, что испокон ходил по этой улице мимо Симонова монастыря, и строители разбирали там пути и реконструировали проезжую часть, они вдруг с удивлением и смущением обнаружили, что на вывернутых ими из асфальта бордюрных камнях выбиты надписи, какие обычно бывают на надгробиях. И они отнесли эти камни в приход Рождества Богородицы — в Старое Симоново.

Такие вот были в столице, оказывается, дорожные бордюры: снаружи камень как камень, а на внутренней его стороне — строка из эпитафии или цитата из Евангелия. Впрочем, скорее всего, таких бордюров в Москве еще немало. Симоновское было не самое большое из ликвидированных кладбищ. А сколько наломали бордюрных камней из надгробий огромных Лазаревского, Дорогомиловского, Семеновского кладбищ!

Кладбище нового Симонова монастыря состояло, как и большинство монастырских кладбищ, из двух территорий — внутренней монастырской и внешней — за оградой, между Кузнечной и Солевой башнями. Те, кто был похоронен за оградой, так до сих пор все и лежат на своих местах. Этот кусок земли никак не использовался, если не считать, что там был устроен детский городок и проложены асфальтовые дорожки.

На внутренней же территории большинство захоронений безвозвратно погибло. При строительстве ДК ЗИЛ, значительная их часть, вместе с грунтом, просто была выбрана экскаватором и вывезена неизвестно куда. Перенесли отсюда на другие кладбища лишь несколько захоронений. В частности, на Новодевичьем перезахоронили в 1930 году трех знаменитых «симоновцев» — писателей Дмитрия Владимировича Веневитинова (1805–1827), Сергея Тимофеевича Аксакова (1791–1859) и Константина Сергеевича Аксакова (1817–1860).

Но по-прежнему где-то здесь у южной, сохранившейся и поныне, стены покоится Вадим Васильевич Пассек (1808–1842), историк, археолог, этнограф и первый москвовед. Редактируя «Прибавления» к газете «Московские губернские ведомости», он стал впервые собирать и публиковать материалы по истории Москвы.

Возможно, так и лежит где-нибудь здесь прах одного из крупнейших композиторов первой половины XIX века Александра Александровича Алябьева (1787–1851), автора многих водевилей, балетов, опер, но оставшегося в памяти потомков создателем лишь одного произведения — романса «Соловей». На Симоновском кладбище у Алябьевых был фамильный склеп. Разумеется, от него ничего не осталось. И неизвестно, где он находился. Если он стоял не вблизи Успенского собора, то очень даже вероятно, что прах Алябьева так и почивает еще где-то на оставшейся нетронутой территории монастыря.

На кладбище был родовой участок известных московских книгопродавцов Кольчугиных. Они держали вначале лавку, а затем и большой, организованный «на европейский манер», книжный магазин на Никольской. В XIX веке редкий московский интеллигент не побывал в «Книжной торговле» Кольчугиных. Нередко у них можно было повстречать и крупных писателей — В. Г. Белинского, Н. В. Гоголя, Аксаковых и других. Проверенным, надежным своим клиентам книгопродавцы могли предложить и что-нибудь запрещенное — Радищева, Рылеева и т. д.

Неподалеку от Кольчугиных находился участок других книгопродавцов и издателей — Глазуновых. Основатель династии Матвей Петрович Глазунов (1757–1830) имел магазин на «книжной» Никольской улице. Впоследствии его потомки открыли еще один — на Кузнецком мосту. Но главная торговля Глазуновых была в Петербурге.

Любопытное свидетельство о погребенных на Симоновском кладбище делает историк церкви М. Е. Губонин, близко знавший последнего наместника монастыря архимандрита Петра (Руднева). В «Примечаниях» к своему фундаментальному труду «Акты Святейшего Патриарха Тихона» Губонин пишет: «…На замечательном и богатейшем монастырском некрополе нашли себе место вечного упокоения, например, такие лица, как безвременно погибший „юноша-поэт“ Д. Веневитинов, поэт-слепец И. Козлов, известный Барков и многие другие».

Иван Иванович Козлов (1779–1840), автор чудесной романтической поэмы «Чернец» и многого другого, как и Алябьев, памятен преимущественно благодаря одному своему известному произведению — перевода стихотворения английского поэта Томаса Мура «Вечерний звон». Кстати, музыку на эти стихи написал Алябьев же. Но Губонин ошибается — И. И. Козлов похоронен не в Москве, а петербургской Александро-Невской лавре.

А вот «известный Барков» вошел в историю, как автор многих популярных произведений, но произведений настолько эпатирующих, что, как писали о нем до революции, нет возможности привести даже заглавия его стихотворений. Иван Семенович (или Степанович, — достоверно не установлено) Барков родился в 1732 году в семье священника, и это особенно контрастирует с его последующей «известностью».

Талантлив он был с детства, учился прекрасно. В поведении же был, по выражению одного из его учителей, «средних обычаев, но больше склонен к худым делам». Уже в начале 1750-х годов стали ходить в списках сатиры и пародии Баркова на поэтов — его современников. Но останься он автором этих сатир и пародий, а также многих переводов, его, скорее всего, теперь никто не помнил бы. Имя Баркова сохранилось от забвения благодаря непечатному разделу его творчества — порносочинениям. Причем именно в наше время эти сочинения получили наибольшее распространение. Лишь в конце ХХ века они стали выходить многотысячными тиражами. Его «Лука» сделался, кажется, вообще самым крупнотиражным стихотворным произведением 1990 годов. И в некотором смысле это явление служит уликой бесподобного оскудения нынешних нравов. Издавать Баркова, это все равно как узаконить профессию блудниц. Это точно такое же признание собственного бессилия и нежелания противостоять порокам. Об этом размышлял когда-то известный пушкинист Валентин Непомнящий в «Континенте»: «Барков писал не для печати, как же можно его издавать теперь?! — это писалось для очень узкого круга знакомых людей, для мужского клуба, для салона. И, естественно, никаких цензурных ограничений здесь не могло быть, как не может быть цензуры для анекдота, рассказанного в курилке. Но, как говорится, нынче время такое».