Озеро - Юрий Красавин

Чувствуя, как похолодели ладони, Семён решился: встал, притворил дверь председательского кабинета, чтоб не слышали из приемной, дождался конца телефонного разговора и приступил:

— Виктор Петрович, тут вот в чем дело.

Чтоб душевней было, по имени-отчеству повеличал. И стал рассказывать про то, как в середине зимы уходит из озера вода, как намерзает поэтажно лёд на нём и можно, если захочешь, путешествовать лежа, потом и спуститься на самое дно, а там.

Сверкалов некоторое время был серьезен, вернее, казался серьезным, потом багровел постепенно и, наконец, не дослушав, захохотал. Семён остановился, глядя на радостное лицо друга… бывшего, конечно, друга. Витька Сверкалов смеялся по-ребячьи, совсем несолидно, даже слезки выступили.

Чего они все такие? Хоть бы и Маня тоже.

— Да ты погоди, глупой, — сказал ему Семён. — Выслушай сначала, а потом уж смейся или плачь.

Но Сверкалов от его серьезности залился еще пуще.

— А рыба, Сень? — спрашивал сквозь смех. — Она где?

— Рыба в ямах, — простодушно признался Размахай. — Можно подойти и погладить, поиграть.

— И пожарить. Или она уже жареная? О-ха-ха!

До чего ж румяная рожа у председателя! Просто даже приятно смотреть. Небось, теперь ватрухи ест каждый день, не то, что бывалыча.

— На еду я беру самого большого сома. Одного за всю зиму.

— Пуда на два, да?

— Не вешал, но не меньше.

— Помнишь частушку такую:

На охоту мы ходилиИ убили воробья,Всю неделю мясо елиИи осталось… до хрена.

«Ну что, многого добился?» — спросил Семён у самого себя, спросил с досадой и раскаянием: не надо было откровенничать.

Это от довольства председательской жизнью такой полнокровный смех у Сверкалова: не подленькое «хи-хи» и не ядовитое «хе-хе», заслоненное ладонью, а открытое, во весь рот — «ха-ха-ха». Большой человек Сверкалов; как-никак дела каждый день вершит важные: может реку запрудить или, наоборот, новое русло ей прокопать; может северных оленей развести вместо коров или посадить пальмы… если, конечно, будет такая команда от начальства. Может и озеро осушить, если ему заблагорассудится. За то его и держат. Вместо головы у Витьки — вычислительная машинка: чик-чик, щелк-щелк. Никаких сомнений, никаких колебаний — не за то деньги платят! Огорчения бывают, но удовольствий все-таки больше. И жена его любит, а эт-то такая женщина! Все отдай — и мало.

Нет, никогда он не поверит, что можно путешествовать по озеру между слоями льда или просто по дну; не поверит, что на дне есть родничок с животворной водой, что в животе у человека может жить лягушка. Зато готов точно подсчитать, сколько соберет колосовых или капусты с той площади, что занимает озеро. Собрать, конечно, не соберет, а вот подсчитать может.

— Ох, прости, Сёма, — Сверкалов вытирал выступившие слезы. — Извини. Ты и в школьные-то годы был у нас враль хороший. Бывало, такую картину мне нарисуешь, что у меня уши лопухами. Но я думал, ты теперь порастерял это качество. Оказывается, нет. Спасибо, позабавил. Ну, ты и уникум у нас!

Душевная часть беседы на этом закончилась.

«Уговорами толку не добиться, — сообразил Семён. — Хоть Сторожок, хоть Сверкалов — этот народ уважает только силу. Значит, надо действовать силой».

Председатель уже посерьезнел.

— Так что, как насчет трактора, Семён? — спросил он деловым скучным тоном. — Мы на той неделе получаем новенький. Знаешь, я мог бы за тебя походатайствовать, уговорить ребят, чтоб тебе уступили новый. А?

Семён послал председателя «к едреной бабушке» и, когда тот стал «поднимать хвост», выразился и покруче.

И в этот раз, как и в прошлые годы, для Семёна Размахаева в председательском кабинете все закончилось так, как он хотел. И возвращался он в Архиполовку бодро. Кстати сказать, не всю дорогу пришлось идти пешком: оказывается, совсем недавно стал ходить в Вяхирево рейсовый автобус. На нем-то Семён доехал до развилки, где, смотри-ка, уже поставлен столбик с указателем «Архиполовка — 1 км». Как тут не обрадоваться: стоит теперь только выйти сюда, на новую дорогу, — автобус обязан остановиться, довезет тебя до райцентра, а там поезжай хоть в Москву, хоть куда подальше.

В назначенный срок пестрое стадо в его сопровождении вышло со скотного двора навстречу вставшему солнцу, ловя чуткими ушами дальнее горловое пенье ручья, жадно обшаривая глазами чуть-чуть зазеленевшие луговины и раздувая ноздри; за день оно совершит, словно круг почета, очередной круг жизни по берегу озера.

Пастух от скотного двора завернул в деревню, чтоб прихватить и частных коров, и на противном ему конце был, как и в прежние времена, огорчен: оттого, что снег стаял и вешняя вода сошла, дом Сторожка и окружающий его пустырь были особенно неприглядны: вся бензинно-мазутная пакость теперь обнажилась и прямо-таки оскорбляла глаз.

Потом зарастут крапивой да лопухами все эти ожоги на луговине, а пока…

«Надо измерить шагами расстояние от усадьбы Холеры до озера. Неужели вешние воды скатываются туда? А куда же еще! Тогда надо рыть канаву и сооружать отстойник…»

Пустырь вокруг вражьего дома напоминал площадку для ремонта техники или пустой машинный двор, стойбище железных уродин с наполненными бензином потрохами; они уползли куда-то, эти уродины, и осталась только одна, с огромными грязными колесами, с черными потёками на боках — на ней механизатор Сторожков накануне вечером приехал на ночлег. Сейчас заведет мотор, выпустит облако синего чаду и отправится уродовать землю в другое место.

«Как его, собаку, вразумить?»

— Эй, хозяин! — крикнул Семён, и Сторожок выглянул в окно. — Твою территорию надо обваловать со всех сторон, как Чернобыльскую атомную станцию, чтоб зараженная вода не стекала в озеро. И очистные сооружения построить.

Холера в карман за словом не полез:

— А тебя надо обложить со всех сторон навозом — очень уж ты всякую органику любишь.

«Убедить его можно только кулаком по шее или дрыном вдоль спины», — подумал Семён.

— В бетонный саркофаг бы тебя, как вредного гада.

Валера ему в ответ матерно.

— Слушай, Валер, — это Размахай сменил гнев на милость, — ну, в самом деле, нельзя же так. Неужели тебе самому не противно? Оглянись-ка вокруг себя.

— Да пошел ты!.. — и Сторожок захлопнул окошко.

Тут со двора вышла Сестричка, поглядела на пастуха обиженно, словно она тут в тюрьме сидела и пастух в том виноват. Прекрасная рыжая шерсть красавицы-коровы испачкана была тут и там чем-то черным.

Ну, как тут вытерпеть! Самое бы лучшее — это вызвать сейчас Сторожка из дому да и отметелить как следует, чтоб век помнил! Семён готов был так и сделать, уже пробормотал себе под нос: «Вот собака! Я тебе сейчас…», но вслед за коровой вышел с хворостинкой Володька, улыбающийся Семёну радостно. — давно не виделись — и сообщил:

— А мне уже пять лет. Сегодня у меня день рождения.

— Да ну! — У Размахая сразу потеплело в груди. — Это, парень, очень круглый юбилей — орден тебе пора давать.

— Володька, а ну иди домой! — позвал отец, выходя на крыльцо. — С Размахаем толковать — только мозги засорять. Я тебе карбюратор подарю от космического двигателя, пойдем со мной.

Семён отвернулся и пошел поскорее прочь, чтоб не сорваться в присутствии парнишки. Выйдя за деревню, сел на берегу озера и предался невеселым размышлениям. Мысль «как его, собаку, вразумить?» не покидала его. Ясно, что к добру у них дело не пойдет, но какие меры воздействия принимать по отношению к Сторожку, Размахай не знал.

После некоторого раздумья, словно вспомнив что-то, оживился, принес из дому заступ и принялся за работу; для успокоения нервов лучшее лекарство — сажать молодые тополя, березы, липы и дубки, черемухи и рябинки. Молодняку-то много разрослось не у места — скучились на околице, да возле скотного двора, да на месте сгоревшей старой кузницы, да еще на Веселой Горке, где некогда церковь стояла. Семён выкапывал оттуда эту молодежь, растущую в тесноте и взаимной обиде, пересаживал на берег, туда, где он оголился: озеро, как великая драгоценность, должно иметь зеленую оправу. Это была не просто весенняя посадка деревьев, а протест Размахаева Семёна против безобразий, чинимых Холерой Сторожком, да и не им одним — мало ли их, холер, на земле!

Сюда к нему прибежал Володька, и они вдвоем — один копал ямы или выкапывал деревца, а другой придерживал переселенцев за их тонкие стволы — очень дружно работали. А если в день рождения человек посадит хоть одно дерево, это очень хороший человек!

— Жили-были пастух Семён и парнишка Володька на берегу синего-синего моря, — приговаривал старший, орудуя заступом. — Пастух пас свое стадо, а Володька играл возле дома. И задумали они посадить вокруг своего маленького моря большой-большой лес, чтоб жили в нем певчие птицы и добрые звери.