Прибытие - Евгений Ильичёв

— Конечно, товарищ полковник, только гораздо севернее…

— Леонид Захарович, означает ли это, что под нами и почва промерзла? — присоединился к обсуждению Ковалев. Доктор Боровский почесал затылок и неуверенно ответил:

— Я так понимаю, вы говорите о вечной мерзлоте? Трудно сказать. Вечная мерзлота или криолитозона характеризуется тем, что порода не прогревается выше нуля градусов даже летом. В нашу эру до шестидесяти процентов Евразии являлось зоной вечной мерзлоты. Нужны годы кропотливой работы сотен геологов, чтобы определить нынешнее положение дел. Масштабные бурильные работы, геологоразведка и кропотливый анализ данных — только так мы сможем очертить нынешнюю зону вечной мерзлоты.

— Доктор, вы так уверенно употребили словосочетание «наша эра»… — заметил я. Ковалев, протиравший свой шлем, поднял на доктора глаза. Леонид Боровский, немолодой уже ученый, оторвался от изучения своей находки и со вздохом ответил:

— Я не имею в виду геологическое понятие, господа, — он упаковал ледовый керн в уже подписанный тубус и, уложив его к остальным образцам, поднялся на ноги. — Ну а как вы хотели, молодые люди? Эрой можно назвать эпоху зарождения, расцвета, существования и заката одной цивилизации. Настало время новой системы летоисчисления. На Земле мы теперь — вымирающий вид. А значит, нам суждено увидеть закат нашей великолепной эры и зарождение новой.

Было очевидно, что с этой точки зрения на нашу ситуацию еще никто не смотрел. В шлюзовом отсеке, где мы приводили в порядок наше снаряжение, повисла тишина. Ковалев подхватил свой шлем и направился в салон. Отворив переборку, он подмигнул нам и бросил:

— Надеюсь, доктор, мы вскоре убедимся в том, что вы ошибаетесь.

— Я тоже на это надеюсь, коллега, — улыбнувшись, ответил геолог.

Завершив все приготовления к спасательной миссии, мы подкрепились сублиматом из наших запасов. Воду заранее натопили из снега. Химический анализ показал, что она вполне пригодна для питья, достаточно лишь простой фильтрации. Оба пилота от обеда отказались, им хотелось поскорее завершить ремонт и поднять «Ермак» в воздух. Пока мы ели, мимо то и дело пробегал Коля и выкрикивал первому пилоту какие-то показатели приборов из транспортного отсека.

— Подаю питание на антиграв, — кричал Репей.

— Есть питание! — отзывался Болотов.

— Напряжение?

— Норма!

— Вибрация?

— Не ощущается.

— Процент?

— Ноль целых, пять десятых!

— Синхронизирую… Жди… Жди… Готово. Поднимаю до трех. Как?

— Есть — три!

— Все. Дуй наружу, нужно закрепить проводку.

— Одеваюсь. Только обесточь там все.

— Уже. Пену не забудь.

Саша вышел из кабины пилотов довольный и обратился к Ковалеву:

— Корабль готов, товарищ майор. Можем лететь.

— Затемно доберемся?

— До восхода еще полтора часа. Будем там с первыми лучами. Повезет — проскочим незамеченными. Я высоко машину поднять не смогу, боюсь, не будет эта пена держать, задохнемся.

— А если в скафандрах? — вмешался я.

— Ну а смысл? — поднял бровь первый пилот. — Разница не существенная по времени будет, а кислород израсходуем.

— Ну, смотри, Саша, — кивнул Ковалев, — вы пилоты, вам виднее. Я в вашу вотчину лезть не буду. Поешь, а?

— Сейчас взлетим, на курс ляжем да и подкрепимся, — улыбнулся Репей. Глаза у него сейчас блестели, как у ребенка перед Новым годом. Чувствовалось ликование пилота — очень уж он свою работу любил.

Вернулся второй пилот.

— Все, Саш, готово.

— Держит?

— Ага. Посмотрим после перелета, может, и не надо будет заплатку ставить.

— Ну да. Всё, по коням! — залихватски выкрикнул первый пилот и, увлекая за собой помощника, направился в кабину.

Мы уселись по местам. Надо же, как нас вымуштровали, подумал я. Уже не принципиально, где сидеть, а все равно каждый занял именно свое место. Было немного волнительно, поэтому мозг и цеплялся за мелочи. Корпус завибрировал. Интересно, я волнуюсь из-за первого после крушения полета или из-за встречи с посланником «Магеллана»? Появился свист, в салон он проникал откуда-то сзади. Наконец пилоты прибавили обороты, и вибрация пропала, а вместо нее нас плавно вдавило в кресла. «Ермак» приподнялся над землей на два-три метра. Завис — это заработал антигравитатор. Наверное, я все же больше волновался за сам перелет, хотя мысль о спасательной капсуле меня тоже не покидала. Мимо в грузовой отсек пробежал первый пилот. Поколдовал над показаниями и, удовлетворенный, вернулся обратно в кабину. Только сейчас нас притянуло к креслам силовым полем.

— Как думаешь, Герман, — перекрикивая свист раскручивающейся турбины, спросил откуда-то сзади Ковалев, — кого они к нам послали?

Оказывается, не меня одного занимала эта мысль. Мы начали плавно разгоняться, нас немного вдавило в кресла и, как только мы набрали скорость, я развернулся к Егору, насколько позволяли силовые поля.

— Вот сижу и о том же думаю. Тут два варианта.

— Какие?

— Руководитель миссии погиб на «Смелом», его зам потерпел крушение на «Смирном». Если на «Магеллане» решили убраться из Солнечной системы из-за какой-то неожиданной поломки, резонно, если они захотели бы оставить нам начальника.

— Думаешь, какая-то шишка?

— Любой старший офицер корабля. Может, даже сам Орлов.

— Начальник ОНР? Нет, он не оставит корабль с экипажем из-за горстки десантников, — возразил Егор.

— Да кто его знает! А может, научрук?

— А вот он может. В конце концов, это под его руководством проводилось второе заседание.

На последнем слове Егор осекся. Даже сквозь завывание двигателей я услышал этот перепад в его тональности. Значит, второе секретное совещание все же было, мне не показалось. И инициатором его был именно Зольский. Проводилось оно втайне от меня, и Егор знает об этом. Я продолжил раскручивать цепочку. Узнать о совещании Егор мог лишь от своего непосредственного начальника. Стало быть, на совещании этом были Орлов — начальник ОНР, Зольский — научный руководитель полета, сам капитан и, возможно, старпом. Чего же они меня-то не позвали? Это какой-то заговор? Вопрос.

— В любом случае, — попытался замять свою оплошность Ковалев, — посланник должен быть с головой. Начальник.

Я решил на время завязать с дедукцией и расслабиться. В настоящий момент разгадка этой странной интриги никак не поможет нам выжить.

— Нам и тебя, майор, хватило бы, — возразил я. — Вполне возможно, нам, наоборот, кого-то из младшего офицерского состава пришлют. Сам посуди — связи нет. Пока мы получим возможность связаться с ними, пройдет уйма лет. А чтобы популярно объяснить, что у них там произошло, подойдет любой мало-мальски грамотный колонист. Нам — лишние руки, а им — чистая совесть. Мол, ушли не по-английски.

— Я этого посланника склонен рассматривать как лишний рот, а не руки, — угрюмо ответил Ковалев. — Но, признаюсь, информация, которую этот рот может нам поведать, лишней не будет.

Мы замолчали, каждый погрузился в собственные мысли. Вышел второй пилот, взял себе и Саше по тюбику сублимата и бутыль с водой.

— Как у нас дела? — остановил его на обратном пути Ковалев.

— Пока заплатка держит. Поднялись на две тысячи метров. Местные не должны увидеть.

— Скорость?

— Держим дозвуковую, мало ли что. Да нам и лететь-то… — Коля махнул рукой: мол, две тысячи километров для них раз плюнуть, и пошел в кабину. Хотя еще час назад не был уверен, что вообще в воздух поднимемся. Человек — удивительно самоуверенное существо, когда у него хоть в малом, но получается задуманное.

Я взглянул в иллюминатор, он все еще был черен. Нужно будет отмыть по прилету, подумал я, надоело пялиться на копоть. От скуки я начал вертеть головой. В иллюминаторе соседнего ряда, сквозь такое же, как и с моей стороны, закопченное стекло я увидел тусклое свечение. Угадывались теплые тона. Рассвет. Скоро прибудем к предполагаемому квадрату посадки и узнаем наконец-то, что же произошло на «Магеллане». А быть может, и получим новое задание. Новый стимул к жизни. Работа — она же мотивирует жить. Долгие века становления нашего нового объединенного общества показали, что лишь нашедший свое призвание индивидуум по-настоящему счастлив. Сотни, если не тысячи наблюдений и экспериментов указывали однозначно и безапелляционно на то, что блага или деньги — не сама цель для думающего существа, а лишь средства для его выживания. Смысл жизни не в получении награды или выгоды за проделанную работу. Не в том даже, что нечто материальное можно было бы приобрести в обмен на эту награду. Смысл жизни — в самом процессе труда. И чем ближе выбранная человеком трудовая деятельность к его натуре,