Чисто женская логика - Виктор Пронин

— Пока она у меня, я жива! — твердо сказала Касатонова. — Вы сами недавно сказали, что мне можно ожидать чего угодно. Вот я и ожидаю чего угодно. Пока негативы при мне, никто меня и пальцем не тронет. И не будет стрелять в затылок.

— Но если они окажутся в уголовном деле, то вас уже нет никакого смысла убивать! — рассмеялся Гордюхин.

— А месть? — Касатонова посмотрела на участкового настолько изумленными глазами, что тот на некоторое время растерялся — логика в ее словах, конечно, была, странная, смещенная логика, может быть, даже не совсем здоровая.

И Гордюхин отступил.

— Я сама вручу снимки Убахтину, когда... — Касатонова замялась, в раздумьи склонила голову к одному плечу, к другому, — когда минует опасность для моей жизни.

— Ладно, — Гордюхин устало махнул рукой. — Пусть так... Сейчас я скажу Пыжову, чтобы он поставил новый замок на вашу дверь.

— Пыжов — это кто?

— Слесарь.

— Ах, да! Я все никак не запомню эту фамилию. — А он умеет ставить замки?

— Сумеет.

— А найдет? У него есть замки?

— У меня в столе лежит хороший замок. Получше вашего.

— А пока будет ставить... Не снимет копии ключей?

— Зачем?

— А если он работает на них.

— На кого?

— А вот на этих, — Касатонова окинула взглядом свою комнату.

— Екатерина Сергеевна! — взмолился Гордюхин. — Остановитесь! Нельзя же так!

— Да, конечно. Тут я перегнула палку. Так действительно нельзя. Можно и умом тронуться. Но вы мне не ответили?

— А вы что-то спросили?

— Чай или кофе?

— Ха! — расхохотался Гордюхин. — Водки! И побольше!

— Нет проблем, — Касатонова поднялась и направилась на кухню, к холодильнику.

— Екатерина Сергеевна! — Гордюхин успел схватить ее за руку. — Какая водка! Я срочно вызываю сюда Убахтина с командой.

— Хорошо. Вызывайте.

— Но повестки-то вы мне отдадите? Вам сейчас не до них.

— Ни в коем случае! — твердо заявила Касатонова. — Я пообещала и сделаю!

— Вы меня удивляете, Екатерина Сергеевна, — озадаченно проговорил Гордюхин.

— Ха! — азартно воскликнула Касатонова. — Я этим занимаюсь всю жизнь!

— Не устали?

— Наоборот! Вхожу во вкус!

— Не правильно вы жили, Екатерина Сергеевна, ох, не правильно! Вам бы наше ведомство.

— Еще не вечер! Еще не вечер, Николай Степанович! — повторила она странные слова и ни Гордюхин, ни она сама не представляли всего зловещего смысла произнесенного, не представляли, как далеко смогут простираться во времени и пространстве эти вроде бы случайно, в запальчивости вырвавшиеся слова. И Касатонова о них не пожалела, ни разу не пожалела. В эти секунды она почувствовала, что жизнь ее меняется круто и необратимо, она сама не представляла, что подобное возможно. Какой-то возникший в комнате легкий, холодящий ветерок вдруг коснулся ее, и озноб пробежал по телу, как предвестник событий неожиданных и заманчивых. Касатонова подняла книгу, на которую наступила невзначай, наугад раскрыла. И опять возникла перед ее глазами все та же страница — как хороши, как свежи были розы... В этом не было никакой мистики — после долгого пребывания в книжном шкафу однажды распахнутая наугад книга как бы надламывается в этом месте и потом охотнее всего раскрывается на засветившихся страницах. — Хотите, прочту строчку, Николай Степанович?

— Прочтите.

— Как хороши, как свежи были розы! Тургенев!

— Неплохие слова. Я бы так не смог. Мне кажется, в этих словах что-то есть, — Гордюхин чувствовал необходимость откликнуться, но чего именно ждали от него, понять не мог.

— Смысл в них просматривается, — подсказала Касатонова.

— Похоже на то. «Муму» — это он написал? Как мужик собаку утопил?

— Он.

— Хороший писатель, — одобрил Гордюхин, думая о чем-то своем. — Содержательный. Однако, вернемся к нашим баранам. Надо Убахтину звонить. Дело, как говорится, пошло вширь и вглубь.

— Лишь бы оно не пошло вкривь и вкось, — заметила Касатонова.

— Согласен, — сказал Гордюхин и, положив телефон на колени, начал набирать убахтинский номер.

Балмасовская мебельная фабрика представляла собой нагромождение длинных сараев, арочных сооружений, бестолково сложенных блочных корпусов. В стороне, у бетонного забора, были сложены доски, балки, бревна, какие-то заколоченные ящики, в которых, скорее всего, могло находиться мебельное оборудование, фурнитура, гвозди, шурупы, скобы. Знай посетители роскошных мебельных салонов, в каких условиях изготовляются диваны, кресла, комоды и гардеробы, они бы не один раз задумались о долговечности своих обновок.

Но как знать, как знать, может быть, проза жизни всегда такая, всегда полупьяная, грязная, с кровью и потом, с матом и еще черт знает чем. Касается ли это мебельного производства, рождения ребенка, объяснения в любви... Везде есть яркие прожектора, воздушные разноцветные шарики, бравурная музыка, точно так же, как везде есть кровь и пот, мат и водка.

Наверно, это и правильно — чтоб ценили люди и то, и другое. Чтоб, получая одно, не забывали, что есть и другое, чтоб, погружаясь в зловонную тьму, были уверены — будет рассвет, будет солнце и роса на траве.

Касатонова медленно шла от корпуса к корпусу, в каждый заглядывала и даже не с криминальным подозрением, а с самым обычным женским любопытством. Ей действительно было интересно наблюдать, как шершавая, занозистая, сучковатая доска, сунутая в какую-то страшноватую щель со сверкающими зубьями, выходила с противоположной стороны станка гладкой, нарядной, даже праздничной. Несколько раз она не удержалась и прикоснулась к обработанной доске и ощутила исходящее от доски тепло. Не температуру деревянного изделия, а именно тепло, какое можно ощутить, пожав руку хорошему человеку.

В цехах пахло деревом, смолой, лаками. Несмотря на немытые стекла внутри было светло и солнечно. Это ей тоже понравилось. Рабочих в цехах оказалось на удивление мало, они оказались трезвыми и занятыми, а, добравшись до склада готовой продукции, она обнаружила, что диваны-то неплохие и от балмасовских кресел не отказалась бы... Это было для нее открытием.

Она ожидала увидеть нечто безобразно-халтурное, нечто разваливающееся уже при погрузке.

Ничего подобного.

Продукция оказалась добротной.

— Надо же, — пробормотала она.

И еще одно открытие сделала для себя Касатонова — во дворе фабрики было чисто. Асфальт покрывал весь двор, пол в цехах тоже был заасфальтирован, причем на одном уровне со двором и поэтому электрокары с заготовками без помех вкатывались в цеха, выкатывались из цехов, пересекали двор в разных направлениях и во всем чувствовалась четкая, разумная программа.

— Простите, пожалуйста, — остановила она проходящего мимо рабочего. — Мне нужна ваша контора... Где тут все начальство сидит?

— Начальство еще не сидит... Пока, — усмехнулся рабочий, молодой парень в синем спецовочном комбинезоне.

— А что, к тому идет?

— Все в жизни к тому идет! От сумы да от тюрьмы не зарекайся! — парень, кажется, не прочь был еще поговорить, но его окликнули, и он уже на ходу показал рукой на тяжеловесное двухэтажное здание. — Вон наша контора. Вся такая голубая.

— Это в каком смысле? — изумилась Касатонова. — Вы хотите оказать... — Голубой краской выкрашена! — рассмеялся парень. — Не нашлось другой.

Вот и вся недолга.

Контора Балмасова была сложена из фундаментных блоков, не слишком мощных, как прикинула Касатонова, из сорокасантиметровых блоков. Не иначе, как какой-то бетонный комбинат поставил Балмасову эти блоки в обмен на мебель.

Внутри было прохладно, чисто, но неуютно. Все-таки блочная сущность здания выпирала на каждом шагу. Тяжеловесные лестницы, сваренные из арматурных стержней перила, выкрашенные опять же голубой краской, бетонные перемычки — все явственно создавало ощущение цеха, производственного помещения. Но, видимо, Балмасов, сооружая свою контору, был не слишком озабочен архитектурой. Главное он сделал — правление получилось просторным, добротным.

Увидев на двери стеклянную табличку «Приемная», Касатонова вошла. Большая комната была залита солнцем, легкие шторы не могли сдержать сильного напора прямых лучей, и Касатонова на какое-то время закрыла глаза — после полутемного коридора она ничего не видела. А привыкнув, обнаружила, что стоит в комнате, обставленной мебелью собственного изготовления. В дальнем углу стоял большой стол, за ним сидела женщина.

— Здравствуйте, — сказала Касатонова. — Кажется, добралась.

— Вы к кому? — спросила секретарша, не отвечая на приветствие.

— А я и сама не знаю, — на Касатонову вдруг нашло шалое настроение.

Секретарша не поздоровалась, сразу дала понять, что человек пришел незваный и потому рассчитывать на теплоту и участие ему не стоит. В таких случаях Касатоновой сразу становилось легче — она уже не опасалась сказать что-то нескладное, попасть в неловкое положение. Подобный прием давал ей право вести себя, как заблагорассудится.