Время учеников. Выпуск 2 - Андрей Чертков

Именно в заброшенной лаборатории Инфляционной Магии, по легендам, хранятся — как следствие экспериментов над бесконечностью — тринадцать стаканов, в каждом из которых содержится своя вселенная, хоть одним параметром, но отличающаяся от нашей. И среди них, естественно, знаменитый тринадцатый стакан, куда слита вселенная без любви и дружбы. Где-то там же остался и Станок Небес с натянутой на его раме Возмущенной Матрицей Мироздания. И именно там, где причина никогда не вяжется со следствием, в магическом зеркале Лемуров, являющемся полом пещеры, замуровано мнимое изображение центра мира с разбегающимися галактиками.

Так что мой мандраж можно было понять. Но я решил не отвлекаться и приготовился к повторной трансгрессии, как вдруг увидел девушку, идущую по спирали галактики от края к центру. Шла она напряженно, словно канатоходец по канату, резко вышагивая и не останавливаясь. У ног ее при каждом движении вспыхивали костерки, в свете которых можно было разглядеть ее лицо: то сосредоточенное, как у вечной отличницы, то расплывающееся в счастливой улыбке бесшабашного двоечника. Любопытнейшая девица в одежде из мушкетерского фильма.

Не сразу я обратил внимание, что за идущей дамой наблюдали еще двое молодых ребят. Один — высокий, породистый; другой — низенький, с лицом умного второклассника. Оба — лет тридцати-тридцати пяти, явно из того же театра, что и девица.

И тут девица захохотала и начала трансформацию. Пара шагов — и она стала дамой в длинном парадном платье со шлейфом, еще пара — словно ее облик вылепил сам Сидур на пару с безумным бетонщиком, то она уже шла небрежной походкой юного пионера — в шортах, белой рубашке и красном галстуке. Перед самым исходом спирали хохот девицы уже заполнял все пространство зала. Детское личико вытянулось в козлиную клыкастую морду, изогнулись рога, мохнатые руки вскинулись в победном жесте. Странная девушка шагнула в балдж запечатанной галактики, выкрикнула что-то хриплым басом и исчезла в снопе искр и света.

М-да. Слава старика Мерлина явно кому-то не давала покоя.

Ребята напротив сердито покивали головами. Судя по всему, девушка от них ускользнула. Высокий в расстроенных чувствах ухватился за рукоять то ли меча, то ли шпаги у пояса на перевязи. Низенький презрительно сплюнул. Они развернулись и двинули в дальний конец зала к винтовой лестнице, едва видной в свете факела… Факел! У меня закралось подозрение, что трансгрессировался я даже не в лабораторию фон Берга, а вообще черт знает куда.

— Ребята! — закричал я и, размахивая авоськой, кинулся через зал.

Один из бубликов вырвался из сетки и улетел в темноту.

— Постойте! Какой это этаж?

Но они меня, похоже, не слышали.

Я наступил на рукав нарисованной галактики, и меня, как ту девушку, потянуло по ниточке к центру. Хуже того, я понял, что идти могу только по рисунку, да и то это было непросто. Похоже, рисунок обладал свойствами легендарной композитной пентаграммы, заключавшей в себе не самих людей, богов или демонов, а их поступки, мысли или — хоть это и звучит несколько схоластически — судьбу.

Глава вторая

Кто сказал Дваркину, что он хороший художник?

Я сделал шаг, медленный, вязкий, словно я шел по колено в солидоле. Другой. (Так я и до утра не доберусь до конца зала.) Еще один шаг. И вдруг… Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня, прижимаясь к самой дороге, зеленел лес, изредка уступая место полянам, поросшим желтой осокой. Солнце садилось уже который час, все никак не могло сесть и висело низко над горизонтом… Справа из леса вышли двое, ступили на обочину и остановились, глядя в мою сторону. Один из них поднял руку. Я сбросил газ, их рассматривая. Это были, как мне показалось, охотники, молодые люди, может быть, немного старше меня. Их лица понравились мне, и я остановился. Тот, что поднимал руку, просунул в машину смуглое горбоносое лицо и спросил, улыбаясь: — Вы нас не подбросите до Соловца?.. Еще четыре шага. Да на сто двадцать рублей… А как насчет крылышек? Или, скажем, сияния вокруг головы?.. А нам всего один и нужен… Шаг. Еще шаг.

— Композитная пентаграмма, — произнес голос кота Василия с характерными интонациями Ойры-Ойры, — дарит испытуемому понимание схемы мира, но совершенно не терпит отклонения от оной схемы хоть на один бит, ангстрем или хрон.

Я увидел Василия. Он стоял возле дуба, увитого сияющей, словно новогодняя мишура, золотой цепью. На ветвях сидела усталая дриада с фальшивым хвостом из папье-маше. Она явно старалась поддержать реноме Александра Сергеевича Пушкина. Сама же русалка, укрыв торс листьями кувшинки, дремала на мелководье. Рядом, завывая, стирала баньши. Группа невиданных зверей из ирландского, индийского, ацтекского, бушменского и австралийского фольклоров сновали, оставляя многочисленные следы, на неведомой дорожке вокруг дуба.

— По существу, композитную пентаграмму, — кот провел лапой по гуслям, — глупо называть композитной, ее суть сводится к информационной структуре первоматерии. Да и пентаграммой она тоже не является, поскольку углов и абрисов в ней может быть сколько угодно, а может и не быть вовсе.

Василий зевнул и рухнул на четвереньки. Гусли со звоном полетели в траву.

— Надоело, — сказал он, — недалеких иванушек уму-разуму учить.

И кот растворился в воздухе. Осталась одна, явно чеширская, улыбка.

Я сделал очередной шаг и попал в густой кисель тумана. Идти стало еще труднее. Шаг, еще шаг. Теперь мне казалось, что я продираюсь сквозь вату. Зачесался затылок. Я замотал головой, вытряхивая из волос мусор. Странный это был мусор, неожиданный: сухая рыбья чешуя… или вот, скажем, система двух интегральных уравнений типа уравнений звездной статистики; обе неизвестные функции находятся под интегралом. Решать, естественно, можно только численно, скажем… Узор вдруг качнулся под моими ногами. Раздался пронзительный протяжный скрип, затем, подобно гулу далекого землетрясения, раздалось рокочущее: «Ко-о… Ко-о… Ко-о…». Пещера заколебалась, как лодка на волнах. Пол круто накренился, я почувствовал, что падаю.

— Прозрачное масло, находящееся в корове, — с идиотским глубокомыслием произнесло зеркало, — не способствует ее питанию…

В глубине ниши, из которой тянуло ледяным смрадом, кто-то застонал и загремел цепями.

— Вы это прекратите, — строго сказал я. — Что за мистика! Как не стыдно!..

В нише затихли. Я хозяйски поправил сбившийся ковер и поднялся по лестнице. Весь первый этаж был занят отделом Линейного Счастья. Здесь было царство Федора Симеоновича. Здесь пахло яблоками и хвойными лесами, здесь работали самые хорошенькие девушки и самые славные ребята… Здесь делали все возможное в рамках белой, субмолекулярной и инфранейронной магии, чтобы повысить душевный тонус каждого отдельного человека и целых человеческих коллективов. Здесь конденсировали и распространяли по всему свету веселый, беззлобный смех…