Воспоминания корниловца: 1914-1934 - Александр Трушнович

Русская армия нуждается в помощи нескольких десятков офицеров? Да, армия, которая — начни она наступление в начале марта 1917 года — раздавила бы противника, сегодня нуждается в помощи каждого честного русского, каждого честного славянина.

После почти двухмесячного тягостного ожидания из штаба генерала Корнилова пришла телеграмма о направлении нас в Восьмую армию.

Последние дни июля 1917 года. Недалеко от Городенки, возле леса, ночью, у множества костров стоял лагерем корниловский отряд. Три дня тому назад он совместно с чешской бригадой участвовал в бою при Ямнице. Точная артиллерийская подготовка помогла выбить немцев из окопов без больших потерь. Но без поддержки русских частей первоначальный успех развить не удалось.

У костра сидел худощавый капитан Генерального штаба Неженцев. Узнав о приходе тридцати офицеров — южных славян, он встретил нас словами:

— Знаете ли, господа, что служить в корниловском отряде нелегко?

— Господин капитан, если бы было легко, мы не пришли бы.

Он радостно засмеялся и подал каждому руку. Потом мы пили чай и долго говорили о России.

Мы, корниловцы, знали, что все обстоятельства против нас, и все же шли против лавины, готовые при этом погибнуть. Чего мы хотели? Первая и главная наша цель была: уберечь Россию от разрушения и колонизации. Мы считали своим долгом выполнить обязательства, принятые Россией по отношению к союзникам, и старались сохранить армию и удержать фронт. В нашей песне были слова «…мы былого не жалеем, царь нам не кумир, мы одну мечту лелеем: дать России мир!». Мы видели, что страну возглавили недостойные правители, видели, как разваливается империя, и ее части, веками с ней связанные и обязанные ей всем, в трудный час от нее отрекаются. Мы чувствовали, что страну сознательно ведет к пропасти хорошо организованная группа, располагающая средствами и опытом разрушения. Мы же, корниловцы, были носителями российской идеи, воинами трехцветного флага. Для нас Россия была священным именем, и о себе лично мы никогда не думали. Мы рвались только в бой во имя спасения родины. Мы верили, что русский народ опомнится, что «Русь поймет, кто ей изменник, в чем ее недуг» и ради этого поворотного момента российской смуты хотели сохранить вождя и ядро, к которому смогли бы примкнуть русские люди. Корнилов был символом всего русского, всего честного.[5]

У Тарнополя и Трембовля 22-й финляндский корпус открыл немцам фронт. Корниловцы должны были закрыть прорыв, удержать бегущих и увлечь их за собой. Куда — за собой? Землю делить, винокуренный завод грабить? Нет, в бой, где могут убить, искалечить. Во имя чего?

По пути к месту прорыва мы видели повсюду следы разрушения, разграбленные склады и железнодорожные составы. Немцами? Нет, «армией адвоката» Керенского — «самой свободной в мире армией» — как ее тогда стали величать новые правители.

На какой-то станции мы разгрузились. По полю здесь и там бродили солдаты финляндского корпуса. Слышались одиночные выстрелы. Наш патруль привел солдата с простреленной сквозь хлеб ногой. (Хлеб предохранял от ожога пороховыми газами, который свидетельствовал бы о выстреле в упор.) Самострел. Карается расстрелом. Неженцев его отпустил. От чьего имени он должен был бы выносить приговор?

С превосходным командиром, капитаном Неженцевым, Корниловский полк (2700 штыков) двинулся с песнями в бой. При вступлении в первую же деревню немцы осыпали нас шрапнелью. Под горкой стояло шесть бронемашин: бельгийские, французские, английские, одним словом — наши союзники. Французы и бельгийцы кричали, ругались, плевались, жестикулировали; англичане спокойно курили трубки. Но с места никто из них не двигался. Мы оттеснили противника на нашем участке.

Солнце уже склонялось к западу, когда разъезды донесли, что справа и слева от нас немцы. Пока мы собирались для быстрого отхода, снова прискакали донцы — конные разведчики — и сообщили, что немцы уже окружают. Нас спасла наступившая ночь.

Русская армия разваливалась с каждым днем. Кавалерия и артиллерия еще держались, но пехоты уже не существовало. Нужно было на что-то опереться. Повернуть судьбу России в ту или эту сторону могли лишь две силы: Ленин или Корнилов.

Генерал Корнилов был назначен Временным правительством Главнокомандующим Русской армией и находился в Могилеве. Туда нас спешно направили. Разместились в бывшей гимназии. На следующее утро мы выстроились на площади перед Ставкой в ожидании Главнокомандующего. Большинство из нас увидело Корнилова впервые. Он был лучше, чем мы себе его представляли. При виде его невольно вставали в памяти имена славного прошлого Русской армии. После первых же слов, сказанных им, простых и честных, мы поверили ему — горячо, окончательно.

Это был удивительный человек, соединявший в себе и суровую косоглазую степь, и благородную христианскую русскую культуру. В Могилеве у нас были замечательные союзники — стройные, загорелые сыны Хивы — текинцы. Изменить своему генералу для них было так же немыслимо, как топтать ногами Коран.

В Ставку встретиться с Корниловым и с двумя ротами чехов, бывшими тогда в составе Корниловского полка, приехал Масарик, которого чехи считали президентом будущей Чехословацкой республики. Встреча была сердечной: в июле 1916 года Корнилов бежал из плена благодаря помощи чехов. Все условия для совместной работы во имя спасения России были налицо. Русская армия находилась в агонии, но две чешские дивизии были сильнейшей боевой единицей. Нелишне вспомнить, что их созданию помогли русские, поддерживавшие славянское движение, и что немалая в этом заслуга принадлежала Василию Витальевичу Шульгину и его газете «Киевлянин».

После приема у Корнилова Масарик пришел в наш полк, в котором было около 400 чехов. Одной из чешских рот командовал я, из чехов состояла полурота разведчиков. Все музыканты были, естественно, чехи. Командир полка поручил мне во время торжественной встречи команду над чехами. Они были вне себя от возбуждения и радости. Мы, южные славяне, большинство из которых спит вечным сном на русских полях сражений, уважали и любили в то время Масарика не менее чем чехи.

Во дворе под ветвистыми липами выстроилась половина батальона со знаменем и оркестром. Масарик в сопровождении капитана Неженцева подошел ко мне. Отдав рапорт, я на смеси словенского, русского и чешского произнес короткую приветственную речь, сказав, что чехам сегодня предоставляется исключительная возможность прославить свое имя, став спасителями самого большого славянского народа, что мы будем бороться до конца и надеемся с ним когда-то встретиться в золотой Праге или белой Любляне. Масарик с высоты своего роста выслушал слова юнца, говорившего о золотой Праге, но уразуметь их, очевидно, не мог. Он считал, что понимает Россию, но он никогда ее не понимал.

Потом мы были приглашены на чай к командиру полка. Масарика на каждом шагу сопровождала личность, которую я навсегда невзлюбил, — комиссар Чешского корпуса Макса. После чая я проводил Масарика до дома чешского учителя, у которого он остановился. По дороге мы говорили о славянских делах. На следующий день мы продолжили этот разговор в его квартире.

Наступили «корниловские дни». В памяти навсегда останется воззвание генерала Корнилова.

«Русские люди! Великая родина наша умирает. Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей родины. Все, у кого бьется в груди русское сердце, все, кто верует в Бога, — в храмы! Молите Господа Бога о явлении великого чуда, спасении родной земли.

Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения великой России…Русский народ! В твоих руках жизнь твоей родины». (В сокращении)

Но в то время власть уже прочно находилась в руках Петроградского совета, который еще продолжал маскироваться под вывеской Керенского. Вокруг нас бушевало море серых шинелей солдат, бегущих с фронта. Всех их, как магнит, притягивала «земля», и ни у одного из них не было желания вступать в бой с нашим полком. У советов в Петрограде еще не было регулярных воинских частей. Вся их сила состояла в агитации и разжигании самых низменных инстинктов.

И тут была совершена роковая ошибка. Корнилов вместо того, чтобы самому стать во главе своих войск, идущих на Петроград, остался при Ставке в Могилеве с лучшими своими частями — текинцами и корниловцами. Сегодня кажется странным само тогдашнее понятие: Ставка. Ставка — чья? Что возглавлявшая? Бывший губернаторский дом, громадные карты с флажками? Телеграф и телефон, вызывавшие пустоту?… Ведь Русской армии уже не существовало.

С Корниловым произошло то же, что произошло со многими русскими в эти дни. Сила и груз традиций, привычный образ мышления стали причиной гибели многих, вовремя не вырвавшихся из смертельной опасности.