«Америкашки» - Гийом Ру

В такие мгновения Билли забывал о самолюбии, потому что в итоге Мэнни всегда давал ему то, что он просил. Как все "сами себя сделавшие" люди, Мэнни любил окружать себя престижными фигурами, особенно когда он мог в то же время помыкать ими, как это было с Билли. Еще больше самоутвердиться, лишний раз доказать себе, что лишь деньги делают тебя неуязвимым, все это удваивало его удовольствие.

Билли постарался сдержать дрожь ярости. На самом деле он был потерянным человеком. Его тревога была совсем не такой, как у Гордона, который боялся слов. Словотворчество же Билли было его единственным лекарством от одиночества. Когда он оставался накоротке со своими котятками, его охватывала такая же паника, которую испытывал наркоман, лишенный кокаина.

Он в свою очередь попытался блефовать:

– Брось разглагольствовать! – сказал он Белькиру. – Как только я получу чек от своего издателя, вы тотчас же примчитесь, неотвязные, как пиявки.

Белькир презрительно посмотрел на него.

– Ты попадешь пальцем в небо, мой милый, если думаешь, что я вернусь к тебе. Мне только стоит появиться "В облаках", чтобы грести лопатой таких жалких людишек, как ты!

– У тебя будет слишком много конкурентов!

– С моими физическими данными мне нечего бояться!

Билли повернулся к Эрику:

– А ты? Ты тоже рассчитываешь найти там деньги на карманные расходы? Даже с такой смазливой рожей ты не соберешь и четвертой части того, что я тебе даю. К тому же, ты должен будешь работать сверхурочно!

– Не расстраивайся из-за меня, – ответил Эрик с лукаво-самодовольным видом. – Я занимаюсь делами... Мне есть чем оплатить такую кошечку, как Белькир, и для меня одного.

Он сказал это, подражая Билли. У него был талант подражателя, он в совершенстве имитировал голоса и акценты. Нет сомнения, что с такими талантами он сделает карьеру в кино.

Билли хотелось плакать. Он становился смешным и знал, это. Он ревновал! Как он мог пасть так низко? Это были настоящие кровопийцы, более гнусные, чем сутенеры. Но он в них нуждался больше, чем они в нем. При наличии денег можно легко заменить эту шваль. Однако Белькир был действительно слишком красив, чтобы ему могла найтись замена:

– Завтра... Я дам тебе денег завтра.

Однако Билли увидел перед собой лишь злобное лицо:

– Ты старый подонок! Посмотри на себя в зеркало! Ты мне надоел!

Билли криво ухмыльнулся: "Эрик будет, возможно, более разумным, чем этот женоподобный истерик", – подумал он.

– Завтра... У каждого из вас будет по тысяче франков...

Эрик потянулся и зевнул с полнейшим равнодушием.

Внезапно Билли почувствовал, что задыхается, охваченный отвращением к самому себе, гораздо более сильным, чем то, которое он мог бы внушить им.

Он заметил, что бранится своим тонким голосом, осыпая их ругательствами, как ломовой извозчик. Затем, срывая голос, он закричал, чтобы они убирались прочь с его глаз. Что они и поспешили сделать, с беззаботным и шаловливым видом детей, только что сыгравших хорошую шутку.

Не прошло и получаса, как в его дверь позвонили. Билли никого не ждал. Неужели они так быстро вернулись? Он забыл свой стыд, свое отвращение и боль, и бросился открывать, отплясывая джигу. Он все забыл.

Гордон стоял перед ним, неподвижный, безмолвный, с отсутствующим взглядом.

– Вот так сюрприз! Что ты здесь делаешь?

Гордон был у него всего два или три раза, и то не один. Что вдруг понадобилось от него этому эрзац-писателю, не опубликовавшему ни одной книги, но имевшему наглость критиковать его собственные? Непоправимая обида, которую Билли не собирался забывать.

В последнем романе Билли "Опустошенный человек", ошеломляющую резкость которого превозносили критики, Гордон увидел лишь льстивого человека. И он сказал об этом с улыбкой. Вот этого-то он никогда ему не простит: эту планетарную улыбку, настолько она была далекой.

– Знаешь ли ты, что Дженни была убита, – сказал наконец Гордон сквозь зубы, не глядя на него.

Выкатив глаза, Билли отступил до кресла, куда рухнул с тяжестью, немыслимой для его тщедушного тела.

– Известно, кто это сделал? – спросил он через мгновение.

– Нет.

Гордон стоял, сжав кулаки, бросая на него взгляды, похожие на удары, чтобы узнать его мысли:

– А ты? Что ты об этом думаешь? Подозреваешь кого-нибудь?

– Я? – Бессильная усмешка скривила его губы. – Это была необыкновенная женщина... Такая нежная... Ее можно было только любить... Я очень любил ее.

– Я знаю, – сухо ответил Гордон.

Однако Билли его не слушал. Охваченный вдохновением, он уже сочинял свою похоронную элегию.

"Писатель, он был им, как актер, до комедиантства", – подумал Гордон. Он читал свою молитву голосом, как по волшебству ставшим мужественным:

– ...как птица, она обладала воздушным изяществом и призванием...

Он так мало знал женщин, что мог говорить о них лишь общепринятыми штампами. Но его дребезжащий голос выражал страдание и горячность, делавшие его слова волнующими.

Для Билли обожание, привязанность к Дженни были реваншем за его некрасивость. Кто-то его признавал и любил за его ум, его гений. Эту последнюю убежденность, за отсутствием какой-нибудь иной, он культивировал до мании величия. Он был самым великим англоязычным писателем, который когда-либо существовал. Шекспир? Он годится лишь для мусорного ящика! если бы Гордон обладал хотя бы крохами безумного эгоцентризма Билли, он бы уже написал добрую дюжину романов.

Гордон так сильно сжал зубы, что стало больно челюстям. Кровь приливала к его голове по мере того, как Билли растекался в своей любовной жалобе. Память о Дженни погрузила Билли в род трагического экстаза, которым он упивался, как человек, испытывающий жажду. Он даже перестал быть некрасивым.

Гордон ударом ноги опрокинул стул, стоявший с ним рядом.

Билли, отвлеченный от своего лирического полета, посмотрел на него с удивлением и ненавистью. Кто видел бы его часом раньше, готовым пасть ниц перед двумя альфонсами, не узнал бы его сейчас.

– Ты был ее любовником?

Гордон испытал в своей жизни много унижений. К тем, которые являются общим уделом смертных, прибавлялось еще унижение быть негром. Однако никогда еще за свою жизнь он не чувствовал себя так низко павшим. Нет, взмолился он, это же невозможно, чтобы Билли осквернил тело Дженни.

Билли не ответил. Он улыбнулся, он, который никогда не улыбался. Пришла его очередь отомстить за себя перед Гордоном.

– Наша любовь была чисто духовной. Она была такой, какую лишь несколько избранных могут испытать в этом мире.

Он заключил такие значительные слова своим смешком.

Гордон бросился к нему, и, схватив его за ворот рубашки, стал яростно трясти. Смешок Билли превратился в икоту. Гордон замахнулся, чтобы ударить его, но как бы внезапно устыдившись своего жеста, он отпустил его и, резко повернувшись, выбежал из комнаты.

Билли, стуча зубами, привел одежду в порядок. Но внутренне он ликовал.

Гордон вышел на улицу и снова сел в такси. Он назвал адрес: улица Месье-ле-Прэнс.

Очутившись в машине, он вспомнил, что в действительности ни Билли, ни он ничего не сказали о Дженни. Его память служила лишь пищей для эгоцентризма Билли и власяницей для него самого. Неужели это все, что оставалось у мужчин от их любви?

Таксист, посмотрев в зеркальце заднего вида, увидел, что его пассажир плачет.

Такси проехало по улице Ассомпсьон, чтобы спуститься к Сене. Шофер, мужчина с добродушным лицом, продырявленным, как дуршлаг, оспинками, спокойно вел машину, посасывая зубочистку. Он весь отдавался процессу пищеварения.

Гордон опустил стекло. Было очень жарко и на улицах не видно было ни души. Движения тоже почти не было, но такси ехало так медленно, что вскоре за ними оказались две машины. Первая стремительно обогнала такси; вторая же, большой "мерседес", тоже выехала из ряда, чтобы опередить их. Как только "мерседес" поравнялся с ними, то, непонятно почему, замедлил ход. В течение нескольких секунд обе машины ехали рядом, почти касаясь друг друга. Шофер такси, выведенный из своего полусонного состояния, начал ругаться.

Гордон, погруженный в свои мысли, сначала не обратил на это внимания. Внезапно он услышал свист. Шофер хрипло застонал. Гордон посмотрел на него и увидел, что он схватился руками за затылок, и то же время резко прогнувшись в пояснице.

Какой-то мужчина на заднем сиденье "мерседеса", который теперь быстро удалялся, обернулся, чтобы посмотреть. Тень от шляпы скрывала половину его лица. В одно краткое мгновение Гордон увидел его тонкие губы и глубокую ямку на подбородке.

Шофер повалился на руль. Его руки, сжимавшие шею, внезапно разжались и безвольно упали. Воротничок рубашки был весь в крови. Его нога съехала с тормоза, и тело тяжело осело на сиденье.

Машина ехала почти шагом, но, лишенная контроля, она продолжала зигзагами продвигаться вперед, сначала медленно. Улица шла под уклон, и постепенно машина набрала скорость. Двигаясь зигзагами, как будто водитель был пьян, она проехала по улице метров пятьдесят, пока не въехала на тротуар. Еще через десять метров она ударилась о здание.