Стемпеню - Шолом Алейхем

Дочери музыкантов тоже были веселые создания, вольные, как птицы. Их жизнь, как и волосы, не была скрыта от человеческих взоров. Одним словом, музыканты жили как бы в раю, который обладал всеми достоинствами и недостатками рая... А в раю кому взбредет на ум задумываться о будущем?

Отец Фрейдл, разумеется, тоже не принадлежал к печальникам. Шайка-скрипач был бедняк, каких мало, но веселый, жизнерадостный бедняк. Заработав копейку, он ее спускал, как говорится, одним духом. Мать Фрейдл тоже любила пожить, то есть хорошо поесть. На теле иной раз рубахи не было, но, покуда оставалась в доме последняя подушка, ели сытно. "Лучше пекарю, чем лекарю", "Нет лучшей доли, чем поесть вволю, на то нам и жизнь дана",-так говаривала мать Фрейдл. Даже среди жен музыкантов она слыла расточительной.

Откуда же у Фрейдл взялось скопидомство? Кто знает? Быть может, источником ее жадности была именно нужда, которую она терпела в родительском доме. А возможно, что природа наделила ее этой чертой: чья-то скаредная душа по ошибке вселилась в дочь музыканта.

Как бы то ли было, лицо у Фрейдл искажалось гримасой, передергивалось и покрывалось потом, как только речь заходила о деньгах.

Жены музыкантов завидовали Фрейдл.

– Эко ей счастье привалило!-говорили они в один голос.

В одном только Фрейдл не повезло - детей не было. Как знать? Быть может, оттого-то она всей душой и предалась страсти к деньгам, что радость материнства была ей недоступна? Бездетные женщины вообще большей частью бывают злы. Им не хватает той теплоты и мягкости, которые свойственны матерям. Такие женщины чаще всего любят только себя. Вот этой особенностью отличалась и Фрейдл.

Было бы, впрочем, ошибкой утверждать, что Фрейдл не любила мужа. Почему ей не любить его? Красавец писаный, музыкант на редкость, к тому же (это, пожалуй, важнее всего) прекрасно зарабатывает.

– Моему Стемпеню, - хвастала Фрейдл перед соседками,-стоит раз провести смычком-и вот тебе целковый, два раза-два целковых, три раза-три целковых! Понимаете?

В своем отношении к деньгам Стемпеню был полной противоположностью жене: деньги для него ничего не значили. Вот он, потрудившись со своим оркестром, напихал полные карманы, а вот-все деньги на ветер, и снова ни гроша за душой. Были у него деньги -он раздавал их направо и налево, не было денег - он брал взаймы у других. Стемпеню как подлинного артиста занимала только музыка. Сочинить новую музыкальную пьесу, разучить с оркестром какую-нибудь оперную увертюру, сыграть на свадьбе так, чтобы слушатели замерли от восторга,-вот это было его делом.

Больше всего на свете знаменитый музыкант любил себя и свою скрипку. Собой он был занят неизменно: вечно прихорашивался, завивал волосы, одевался щегольски, словом, "корчил из себя холостяка", как иронически выражалась Фрейдл.

Когда Стемпеню был занят собой, он даже про скрипку забывал. Но стоило ему взять ее в руки, он забывал и себя и весь мир. Всякий раз, когда им овладевала тоска, он запирался у себя в комнате и несколько часов подряд играл то, что изобретала его фантазия. Вот полились скорбные звуки, тихо плачет скрипка, и вдруг - скорбь сменяется гневом, который все нарастает, пока снова стон не вырывается из глубины души. Гаснет пламя, смиряется гнев, и текут без конца нежные мелодии, сладостные напевы, все печальнее и печальнее. Но вот сквозь них прорывается радость...

Правда, это бывало не часто. Не всегда Стемпеню брался за скрипку. Но если уж он начинал играть, оторвать его было невозможно. Воображение художника разыгрывалось, било, как из свежего источника.

Люди с живой душой заслушивались этой свободной музыкой, которая и в ноты не укладывается. В звуках скрипки слышался им стон измученной души, мольба о милости, о сострадании, молитва, которую там, в небесах, должны услышать, не мoгyт не услышать... Рассказывают, что у Ружинского цадика был собственный оркестр, игравший всякий раз, когда цадик пел хвалу предвечному. Это, несомненно, возвышенная мысль, которая могла прийти в голову лишь человеку с глубоко поэтической душой.

– Толстуха Кейля - чтоб ей ни дна ни покрышки! - уплатила мне проценты только за прошлую неделю. А за эту неделю, говорит, после субботы внесет...

Такого рода сообщениями встречала Фрейдл музыканта, когда он выходил из своей комнаты после трехчасовой импровизации. Щеки его еще пылали, черные глаза горели тем огоньком, которым Стемпеню привлекал к себе сердца людей. Но при встрече с зелеными глазками Фрейдл огонек этот мгновенно гас.

Когда Стемпеню возвращался со свадьбы, Фрейдл встречала его с улыбкой, ласкалась к нему, как кошечка.

– К чему тебе деньги, Стемпеню? - говаривала она, вытряхивая его карманы. - На что тебе деньги? Тебе разве не хватает чего-нибудь? Слава богу, у тебя есть все, что нужно. Ты не голодаешь - не приведи господь!-и голышом не ходишь. А если тебе нужно несколько копеек на расходы, разве я не даю тебе? Отдай лучше деньги мне, душа моя! Поверь, в моих руках они-как за семью замками. Ну, давай же, давай!

А Стемпеню стоит перед женой, как провинившийся школьник, и безропотно подчиняется ей. Он весь в руках этой смуглолицей женщины...

Стемпеню, что с тобой? Словно могучий Самсон на коленях у Далилы, ты даешь сесть себе на голову такому ничтожеству, как Фрейдл, позволяешь водить себя за нос-какой стыд, Стемпеню, какой позор!..

ХVII

Еще не все кончено...

Жаль Стемпеню!..

Но положение нашего героя не так уж безысходно, как вам кажется, и особенно жалеть его не приходится. Если у себя дома Стемпеню был ничем, тряпкой, то он создал свой собственный мирок, совершенно недоступный бдительному оку Фрейдл. Там, в своем мирке, Стемпеню был сам себе властелин, и, как мы увидим, был даже счастлив.

Половина дня у него уходила на "репетиции", что означало не только разучивание с оркестром новых номеров, но и веселое времяпрепровождение в товарищеском кругу. Всегда было, над чем посмеяться. Бадхн сыпал остротами, чаще всего по адресу Мехчи-барабанщика, на котором он любил изощрять свое остроумие. Музыканты же всегда имели про запас какое-нибудь любопытное происшествие. Не бывает же свадьбы без приключений: тут жених заартачился, и хоть убей, не хочет идти к венцу, пока ему не выплатят все обещанное приданое чистоганом; дескать, вынь да положь! Там невеста пред венцом слишком много плакала и в конце концов упала в обморок, так что ее насилу привели в чувство (бадхн отпускает по ее адресу скабрезную шутку). А на одной свадьбе случилась история почище: после ужина, когда начались танцы... Громкий хохот, подобный пушечному выстрелу, покрывает слова рассказчика.

– Что у вас там за смех? Ишь, разгоготались! - кричит Фрейдл из своей комнаты.

– Не твое дело! Тысячу раз просил тебя: не вмешивайся в наши дела!-с достоинством отвечает Стемпеню.

И ему кажется в эту минуту, что он и впрямь полновластный хозяин в своем доме, подлинный повелитель.

Время, свободное от репетиций, Стемпеню посвящал туалету: чистил платье, наводил зеркальный блеск на сапоги, завивал свои черные кудри, разглаживал белую крахмальную манишку. Затем, взяв в руки тросточку с набалдашником из слоновой кости, надвинув на брови черный картуз с блестящим козырьком и задрав голову так, чтобы кудри разметались по плечам, он отправлялся на прогулку по местечку. Там у него свой круг знакомых, с которыми ему приятно повстречаться. Проходя мимо лавок, он здоровается с молодыми женщинами-торговками. Те краснеют, вспоминая, что не так давно они были девушками и водили знакомство со Стемпеню... Хорошая была пора! А теперь? Теперь не до того!

Впрочем, среди молодых женщин, а еще чаще среди девушек, и теперь находились охотницы постоять со Стемпеню у двери лавчонки, побалагурить о том о сем, посмеяться...

Не всегда такие встречи сходили гладко: увидит любопытная соседка и тотчас расскажет другой, другая - третьей, и пойдет и пойдет... Попадешь на язычок кумушкам, не обрадуешься...

– Скажи мне, Стемпеню, что это опять за толки и пересуды на твой счет? Новую кашу заварил? - допытывалась Фрейдл.

– Какую кашу? В чем дело?

– Еще спрашивает! Известно какую! Никому спуску не даешь. Во всем местечке только и разговоров, что о вас.

– Понять не могу, чего ты от меня хочешь, Фрейдл?

– Чего я хочу? Хочу, чтобы ты бросил свои старые замашки. Давно пора! Где только ни есть в местечке девушка или молодуха, - он обязательно должен водить с ней знакомство и битых три часа разговаривать с ней - не оторвешь!

– А ты, верно, намекаешь на то, что я разговаривал с Эстер, дочерью Авром-Якова?

– Ну, допустим, что с Эстер. Что же она, святая?

– Но ведь мы же о деле толковали.

– О деле!.. Знаем мы тебя, Стемпеню, с твоими делами!

– В том-то и дело, что ничего ты не знаешь. Авром-Якову захотелось отпраздновать свадьбу своей дочери в Егупце, - приходит же человеку в голову этакая блажь! Ну, само собою, когда я увидал Эстер, я сейчас же завел с ней разговор об этом: жаль ведь выпустить из рук такую свадьбу, как по-твоему?