Хобо в России - Джозайя Флинт

Я встречаюсь с генералом Куропаткиным

От графа Толстого и Ясной Поляны далековато до генерала Куропаткина и Центральной Азии, но, вспоминая людей и нравы России, мне хотелось бы рассказать здесь о поездке в Центральную Азию осенью 1897 года. Причины поездки вновь были журналистскими, и я снова являлся гордым обладателем пропуска, позволявшего мне путешествовать по всем российским государственным железным дорогам, а не только частным линиям, как годом ранее. За этот второй пропуск мне следует благодарить князя Хилкова, министра путей сообщения. Он весьма заинтересовался моими странствиями и, узнав, что я подумывал о поездках в отдаленные области России, любезно вызвался попросить для меня у царя права трехмесячного свободного передвижения, «имея целью способствовать моим исследованиям». Когда вожделенную бумагу наконец доставили, я прочитал: «с императорского дозволения». Процедура, как мне показалось, сопровождалась множеством излишних бюрократических препон, но князь Хилков лично заверил меня, что должен по всей форме обратиться к царю. Возможно, он был прав, но бедному царю есть чем заняться, особенно в нынешние дни, и дел у него побольше, чем должно выпадать простому смертному. Видимо, трудится он слишком много, раз уж ему приходится заниматься подобными мелочами. Не удивлюсь, если его подстрелит какой-нибудь анархист. Ни единый железнодорожный начальник в Соединенных Штатах не смог бы совершить и доли того, чем якобы занимается царь на железной дороге, а ведь он к тому же управляет громадной страной, национальной церковью и крупнейшей в мире армией. Поэтому императорское дозволение не произвело на меня должного впечатления: полагаю, царь всего лишь кивнул головой или черкнул пером в ответ на просьбу князя Хилкова о пропуске.

Я видел царя за год то того, сразу после его коронации в Москве. Император вернулся в Санкт-Петербург после ужасных событий на Ходынском поле в Москве, где тысячи мужчин, женщин и детей ринулись за коронационными кружками и были затоптаны насмерть в безумной давке. Ходили темные слухи о том, что давка была вызвана намеренно и что определенные чиновники, которые должны были снабдить толпу кружками и напитками, вступили в сговор с поставщиками, так что запаса этих товаров оказалось куда меньше необходимого, а излишек денег, уплаченных за поставку, пошел в карманы бесчестных чиновников и купцов. Иными словами, поговаривали, что давка представляла собой часть заранее продуманного плана, который должен был скрыть эти дьявольские махинации. В России обвинениями во взяточничестве и продажности разбрасываются настолько часто и беспорядочно, что истину нечасто удается установить. Правду или нет говорили о той сделке, на лице царя, катившего по Невскому проспекту по возвращении из Москвы, застыло такое унылое выражение, что можно было поверить любому слуху. Мое окно выходило на проспект прямо напротив Думы или муниципалитета — там царь и царица во время подобных торжеств принимают хлеб и соль у отцов города. Хороший стрелок в эту минуту без труда снял бы царя.

Более уставшего, понурого, желчного монарха, чем Николай во время проезда по Невскому, мне никогда не доводилось видеть. По окончании церемонии царя с супругой спешно повезли в Зимний дворец, в то время как они вяло кланялись направо и налево. «Незначительный какой-то» — перешептывались стоявшие рядом у окна, и слово это резюмирует как внешность царя, так, боюсь, и его важность.

В 1897 году царем российской Центральной Азии был генерал Куропаткин[29] — солдат, в настоящие дни похоронивший, похоже, свою репутацию в качестве главнокомандующего в Манчжурии. В те годы он считался одним из самых одаренных и известных генералов русской армии. Куропаткин являлся также суверенным «боссом» области, находившейся под его управлением. Когда визит нашей партии приблизился к концу и мы собрались покинуть Центральную Азию, два или три восторженных британца решили, что нужно отправить царю благодарственную телеграмму от нашего имени. Куропаткина спросили, разумно ли будет так поступить. Сам я не был при этом, но один из присутствовавших рассказал мне, что Куропаткин ответил: «Какая от того польза? Здесь я представляю царя и передам ему ваше послание». Телеграмму все же отослали, воспользовавшись помощью британского посольства; впоследствии, как водится в подобных случаях, мы узнали, что царь — говоря в переносном смысле — только и думал о том, как сделать наш визит в пределы империи еще более очаровательным и увлекательным.

Наша группа первой получила разрешение посетить российские владения в Центральной Азии. По сути дела, поездка являлась коммерческим мероприятием, затеянным лондонским туристическим агентством, но благодаря своей уникальности в истории Центральной Азии и гостеприимству генерала Куропаткина приобрела такое социальное и политическое значение, какое обычно не придается рядовым путешествиям. В последний момент туристическое агентство собрало тридцать с лишним британцев и двух одиноких американцев — меня и леди из Южной Каролины, которая, узнав по случаю в Самарканде, что находится буквально напротив Чарльстона (Южная Каролина), радостно воскликнула: «Как мило!». Британское министерство иностранных дел упросили обратиться к российскому военному министерству за разрешением посетить запретную территорию — запретную в том смысле, что для посещения ее и пересечения Каспия требовался особый паспорт из военного министерства. По крайней мере, так рассказывали в те дни, и англичане охотно этому верили, ведь русские довольно-таки энергично продвинули свою южную границу к Афганистану и Индии. Очевидно, англичанам казалось, что русские боялись показать, чем именно они (русские) занимаются по свою сторону афганской изгороди. Российское военное министерство связалось с Куропаткиным в Ашхабаде; его спросили, опасается ли он знакомить британцев с положением на русской стороне. «Пусть приезжают», — отвечал Куропаткин.

Я пересек Черное море, проплыв от Севастополя до Батума, и присоединился к остальным в Тифлисе. На пароходе находились двое из англичан. Однажды вечером мы расположились в курительном салоне. Англичане беседовали друг с другом с подчеркнутым британским акцентом; я невольно слышал некоторые фразы и лишь пытался не замечать сквозившую в их словах убежденность в том, что Британия «владеет миром». Один из британцев решил, что я — русский шпион. Он поглядывал на меня так, словно я не имел никакого права находиться на корабле, который имел честь везти его особу. Беседуя со своим другом, он также отпускал пренебрежительные замечания в мой адрес. Позднее я узнал, что этот англичанин представлял лондонский «Стандарт». Он написал в свою газету несколько писем о поездке и как-то попытался даже отправить сообщение об интервью, взятом газетными корреспондентами у Куропаткина в Ашхабаде. Мне говорили, что лишь немногие его статьи дошли до Лондона. Редко мне приходилось встречать человека, который относился бы ко всему и вся с такой подозрительностью.