После либерализма - Иммануэль Валлерстайн

Лейтмотивом либерального государства в национальном масштабе и либеральной межгосударственной системы — во всемирном, является апологетика разумного реформизма, направляемого в первую очередь государством. Формула либерального государства, разработанная в странах центра в XIX столетии, — всеобщее избирательное право и государство благосостояния — работала просто замечательно. В XX в. аналогичная формула была применена к межгосударственной системе в форме лозунгов самоопределения наций и экономического развития развивающихся стран. Тем не менее, в силу невозможности создания государства всеобщего благосостояния во всемирном масштабе (за что, в частности, ратовала Комиссия Брандта), применение этой формулы дало осечку. Дело в том, что воплотить эту формулу в жизнь, не затронув основополагающий процесс накопления капитала на основе капитала, невозможно. Причина этого проста: старая формула работала в государствах центра, и успех ее основывался на скрытой переменной величине — экономической эксплуатации Юга в сочетании с направленным против Юга расизмом. На мировом уровне такой переменной существовать не может, она логически не может иметь места по определению[19].

Последствия этого для политического климата очевидны. В 1945–1967/1973 гг. либеральный реформизм достиг своего апогея: деколонизация, экономическое развитие и — самое главное — оптимистический взгляд на будущее господствовали повсеместно: на Западе, на Востоке, на Севере и на Юге. Тем не менее, с вступлением в следующую фазу «Б» кондратьевского цикла, когда процесс деколонизации завершился, а ожидавшееся экономическое развитие в большинстве регионов превратилось в отдаленное воспоминание, былой оптимизм угас. Более того, по причинам, изложенным выше, рассчитывать на то, что экономическое развитие в странах Юга станет реальностью в наступающей фазе «А» кондратьевского цикла, больше не приходится, и былой оптимизм, как нам представляется, развеялся навсегда.

Наряду с этим, постоянно нарастало стремление к демократизации. Демократия, по сути своей, противостоит власти и авторитаризму. Она воплощает собой стремление к равному влиянию на политический процесс на всех уровнях и к равному участию в системе социально-экономического вознаграждения. Главным сдерживающим фактором этих стремлений был либерализм, обещавший неизбежное постепенное улучшение положения путем проведения разумных реформ. Вместо выдвинутого демократией требования равенства сейчас либерализм предлагал надежды на будущее. Этот вопрос достаточно обсуждался не только просвещенной (и наиболее могущественной) половиной мирового истеблишмента, но и традиционными антисистемными движениями («старыми левыми»). Основной установкой либерализма была надежда, которую он предлагал. Но в той степени, в которой мечты увядают (как «изюм на солнце»), либерализм как идеология умирает, и опасные классы вновь становятся опасными.

Вот так, тогда и туда мы, по-видимому, и направимся, когда в 2000–2025 гг. наступит следующая фаза «А» кондратьевского цикла. Хотя может создаться впечатление, что в некоторых отношениях это будет период необычайного подъема, в других областях дело будет обстоять гораздо хуже. Вот почему мне представляется, что мир, стабильность и законность будут в эти годы дефицитом. В результате воцарится «хаос», который явится ни чем иным, как расширением амплитуды обычных колебаний системы с кумулятивным эффектом.

Я полагаю, что произойдет целый ряд событий, ни одно из которых не станет явлением нового порядка. Отличием может быть неспособность к ограничению их напора с тем, чтобы заново восстановить некое равновесие системы. Вопрос здесь сводится к тому, какой степени достигнет такое отсутствие способности к ограничению этого напора?

1) Способность государств к поддержанию внутреннего порядка, возможно, снизится. Уровень поддержания внутреннего порядка всегда колеблется, и фазы «Б» кондратьевского цикла печально известны как трудные в этом плане периоды; тем не менее, в рамках системы в целом на протяжении последних четырехсот-пятисот лет внутренний порядок неуклонно возрастал. Это явление можно назвать развитием «государственности».

Конечно, за последние сто лет имперские структуры в рамках капиталистической мироэкономики (Великобритания, Австро-Венгрия, а в самое последнее время СССР/Россия) развалились. Однако в данном случае более пристального внимания заслуживает историческое становление государств, организованных их гражданами на развалинах распавшихся империй. К числу таких стран относились Великобритания и Франция, Соединенные Штаты и Финляндия, Бразилия и Индия. Таковы также Ливан и Сомали, Югославия и Чехословакия. Распад, или крах, последней очень отличается от распада «империй».

Существует мнение о том, что развал государственности в периферийной зоне можно не принимать в расчет, поскольку он либо предсказуем, либо с геополитической точки зрения не имеет большого значения. Однако он противоречит магистральной тенденции, причем ослабление порядка сразу в слишком многих странах налагает серьезные ограничения на функционирование межгосударственной системы. Однако самую большую опасность представляет собой перспектива ослабления государственности в зонах центра. И сам факт расстройства либерального институционального компромисса, проявляющийся, как мы показывали выше, в настоящее время, означает развитие этого процесса. На государства обрушивается поток требований обеспечить как безопасность, так и благосостояние граждан, которые они политически не в состоянии удовлетворить. В результате происходит постепенный процесс приватизации как безопасности, так и благосостояния, который ведет нас вспять от того направления, в котором мы двигались на протяжении пятисот лет.

2) Межгосударственная система на протяжении нескольких сотен лет также становилась более упорядоченной и регулируемой — от Вестфальской системы[20] через Священный Союз[21]) до ООН и входящих в нее государств. Существовало негласное мнение о том, что мы облегчаем свое положение, двигаясь в направлении создания функционального всемирного правительства. Буш в состоянии эйфории провозгласил неизбежность его образования в качестве «нового мирового порядка», и это его заявление было воспринято с изрядной долей цинизма. Угроза «государственности» и угасание реформистского оптимизма, напротив, расшатали межгосударственную систему, фундамент которой и без того всегда был достаточно шатким.

Распространение ядерного оружия теперь стало неизбежным, оно будет происходить так же быстро, как возрастающая миграция с Юга на Север. Сам по себе этот процесс не катастрофичен. Державам среднего размера, видимо, можно «доверять» не в меньшей мере, чем крупным государствам. На самом деле, они могут обращаться с ним даже более осторожно, поскольку будут больше бояться ответного удара. И, тем не менее, по мере упадка государственности и развития техники будет все труднее сдерживать постепенное наращивание тактического ядерного оружия на местах.

По мере снижения значения идеологии при объяснении межгосударственных конфликтов, «нейтралитет» слабой, основанной на федеративных началах Организации Объединенных Наций станет еще более сомнительным. В такой ситуации способность ООН к «миротворческой» деятельности, существенно ограниченная даже сейчас, скорее всего, станет еще более ограниченной. Призывы к «гуманитарной интервенции» в XXI в. могут рассматриваться как простая разновидность империалистической политики Запада девятнадцатого столетия, которая также искала себе оправдание в цивилизаторской миссии. Можно ли в этих условиях ждать усиления сепаратистских тенденций и многочисленных отделений от формально всеобщих структур (следуя направлению, предложенному Северной Кореей по отношению к МАГАТЭ)? Станем ли мы свидетелями создания соперничающих организаций? Такую возможность нельзя сбрасывать со счетов.

3) Если исходить из предположения о том, что государства (и государственная система) будут становиться все менее эффективными, к кому станут обращаться люди за защитой? Ответ уже известен — к «группам». Эти группы могут быть самыми разными — этническими/религиозными/языковыми, — они могут строиться по признакам пола или сексуальной ориентации, включать в себя разного рода «меньшинства» самых разных параметров, в этом тоже нет ничего нового. Новое здесь заключается в той степени, в которой эти группы будут восприниматься в качестве альтернативы для граждан и их вовлеченности в жизнь государства, которое по своему определению включает в себя многочисленные группы (даже если они не равны по значению).