Карточные фокусы - Анатолий Карташкин

Вывод, в общем-то ясен – книга, пережившая столетия, родилась, как представляется, вовсе не по причине солидной мировоззренческой подготовленности автора или из-за его твердой запланированной решимости вывести на чистую воду всех развлекательных обманщиков, а благодаря совершенно иному – мощному силовому полю, сопровождавшему выступления фокусников. Такому полю, которое, подействовав на воображение впечатлительного и слабовольного Реджинальда Скотта, перевело судью из Кента с пути изучения подлинного колдовства и его социальных последствий на дорогу, протоптанную иллюзионной мишурой, подсунув взамен истинной загадочности колдовство миражей рукотворных. Чем он добросовестно и увлекся, не заметив, похоже, перерождения исследуемого предмета, не вникнув в существо собранной информации. Однако итог его труда отнюдь не пессимистичен, более того – заслуживает похвалы. Взяться за подобную работу в условиях, когда любой фокусный трюк мог быть запросто отнесен к черной магии, когда и сам исследователь вполне мог быть причислен к компании дьявола, означает обладать недюжинной смелостью, а если вдобавок еще оказаться при этом первым в мире – такому стоит поаплодировать.

Отрешимся, однако, от замеченных несоответствий. Повернемся лицом к достоинствам книги Скотта. И в глаза сразу бросится не только грамотная подробность описаний, а также ясный и энергичный язык автора. "Истинное искусство фокусников состоит в ловком обмане" – эти слова впервые написал он, Реджинальд Скотт. Не фокусник-любитель, нет. Человек со стороны. Вот и гуляет сегодня эта формулировка с его подачи. Или еще одна цитата. "Если словами вскрыть искусство, обычно присущее трюкам, то некоторые будут мне благодарны и восхитятся, другие ужаснутся и отчаются, но все окажутся в заблуждении" – обратите внимание, ведь не фокусник-любитель, а какой великолепный литературный пассаж! Сразу из обмана, да в князи! Недаром современный американский исследователь Адриан Смит заключил, что судя по стандартам елизаветинской эпохи (Скотт жил, когда на троне властвовала Елизавета I Тюдор), текст "Разоблачения…" может быть расценен "как высший образец прозы".

Сюда следует добавить и профессиональный штрих – за четыре столетия, прошедшие после публикации, мир престидижитации, по сравнению с изображенным Скоттом, изменился совсем немного! Скажем, современные мастера карточных дел время от времени включают в свои демонстрации фальшивую тасовку (когда зрителям кажется, будто колода тщательно перемешивается, а на самом деле либо карты остаются в прежнем порядке, либо одна или несколько карт находятся под контролем исполнителя), всерьез полагая, будто она изобретена недавно. А ее впервые описал еще Скотт! "В показе карточного трюка принципиально важным моментом является проворная тасовка, но с обязательным удержанием одной определенной карты либо внизу колоды, либо вверху, либо на известном месте, чаще всего 4-й или 5-й по счету, – делится Скотт собранными сведениями. – Эту карту вы всегда должны придерживать правым (Скотт писал для праворучных демонстраторов – А.К.) мизинцем впереди либо позади остальных карт, размещая его над указательным пальцем левой руки и чуть правее его. В начале тасовки перемешивайте карты так часто, как только можете. При этом левый указательный палец всегда должен быть готов принять контролируемую карту от правого мизинца в те моменты, когда колода в правой руке иссякает".

Эта длинная выдержка из "Разоблачения…" много скажет опытному глазу. В частности, то, что технология фальшивой тасовки не столь уж сильно изменилась за более чем четыре столетия. Квалифицированное изложение Скотта – иллюстрация нагляднейшая.

Другой пример. Подтверждающий, как и первый, великий парадокс престидижитации. Нынешние карточные чародеи весьма охотно обращаются к чудесам с перевоплощением карт – скажем, к трансформации 4-х шестерок в 4-х тузов. А этот фокус опять-таки из книги Скотта! Где подробно объяснено, каким образом извлечь из колоды 4-х тузов и, применяя фальшивую тасовку к пачке карт, превратить этих тузов в 4-х валетов. Ну валеты, естественно, не шестерки, но технология «перерожденческой» мистификации – та же самая.

И далее в том же духе.

Так, страница за страницей, передо мной проходили пестрые эпизоды из истории престидижи-тации, заставляя думать, удивляться, сопоставлять…

Когда я оторвал взгляд от книжных строчек и оглядел затуманенным взором уютную комнату библиотеки по искусству, народу в ней заметно прибавилось – наибольший наплыв читателей приходится, как известно, на вечерние часы. Справа и слева от меня поверхность длинного стола была заставлена книгами и художественными альбомами – одна из девушек старательно перерисовывала в тетрадь русский купеческий костюм XVIII века, другая копировала танцевальное одеяние голландских балерин, третья… Стоп! Я припомнил причину, по которой оказался в библиотеке!

"Стол – самое главное в карточных фокусах", – утверждал в полушутливой форме Иосиф Бам. Не стану придираться к формулировке – тем более, что стол участвует и в разоблачениях Реджинальда Скотта: "…Положите три карты на стол, на небольшом расстоянии друг от друга, и предложите стоящему зрителю не волноваться, а сосредоточенно думать об одной из этих карт…" Роль стола здесь очевидна – не главный участник, а главный партнер. В излагаемом трюке он, безусловно, необходим. А вот репертуар Колорнуса стола не требует! Я еще раз перелистал страницы, относящиеся к Колорнусу и убедился – ему, действительно, стол не нужен.

Разные трюки, различные сопровождающие аксессуары. Но тогда – каким же карточным фокусам отдать предпочтение? Что вообще прогрессивнее – карточное волшебство за столом или без оного?

Это зависит, безусловно, от разных причин. Но в первую очередь – от творческих устремлений и предпочтений самого исполнителя. Одних устраивает любой стол, другим желателен специализированный, третьи мечтают вообще обойтись без стола. Случается по-всякому. Тем не менее, в любом варианте должен быть соблюден незыблемый канон показа. Обязательное условие для демонстрации искусств визуальных. Этот принцип формулируется так – артист обязан добиваться максимальной зрелищности.

Но как ее создавать, эту самую зрелищность? Как придать ей наивысшую яркость?

А как ее интенсифицировали знаменитые мастера прошлого?

Решение любой задачи обусловлено прежде всего ее постановкой. Верно сформулированная проблема – наполовину уничтоженная проблема. Я перечитал множество исторических иллюзионных статей и отчетов, большинство из которых, к моей досаде, оказывались чрезвычайно лаконичными, и пришел к ошеломительному выводу – проблема повышения зрелищности карточного трюка, по существу, в общетеоретическом плане и не ставилась. Взять рубеж XIX—XX веков. Золотое время для жанра, период выхода его на рельсы современности – когда же, спрашивается, как не в эти годы, зарождаться основополагающим идеям?! Конечно, они появлялись. Но какие? Иллюзионистов той поры волновали два кардинальных направления – трюк и образ. Каждый из волшебников прицельно определял для себя: вот круг исполняемых мною чудес, а вот в каком обличье я появляюсь перед зрителями. Фундаментальные вещи, кто спорит. А вот о зрелищности ни слова. Даже у столпов жанра. В их интервью и мемуарах.

Первым профессиональным иллюзионистом-гастролером в современном понимании этого слова стал Филадельфус Филадельфия – так роскошно-протяженно именовал себя на афишах Якоб Мей-ер (1735—1795 гг.). А трюки он преподносил в таинственном загробно-потустороннем ключе: мистика, непрестанная апелляция к ушедшим в мир иной, обращение к духам царства мертвых.

– Невидимые души наших предков, сейчас парящие в воздухе – о, вот моя стихия! – воздев вверх руки, восклицал Филадельфия. – Я чувствую их, я слышу, я могу беседовать с ними, ибо обладаю сверхъестественными способностями! – и указывал тоном, близким к обычному, деловому: – Положите даму на колоду сверху, а валета – под колоду. – Затем он снова изменял голос. – Души этих образов стремятся друг к другу, их символические воплощения желают соединиться в страстном порыве – так шепчут мне инфернальные вестники, и я не могу противостоять властности их тихих слов! Пусть же эти образы преодолеют то, что их разделяет, пусть они проникнут сквозь колоду, пусть окажутся вместе! Да будет так! Взгляните, взгляните – духи инобытия вняли моим призывам! Валет и дама уже вместе!

Понятно, о суперзрелищности трюка говорить если и возможно, то с трудом. Что до стола, то он как служебный аксессуар, безусловно, в этом фокусе использовался, но Филадельфия делал это строго умеренно и только "под трюк". Пространство над столом, конечно, живописалось динамикой, но за счет выполнения магических жестов пальцами и кистями, а никак не перемещениями карт. Так что вопрос о зрелищной поразительности собственно карточного действа здесь отпадает, даже не родившись. Хотя… Об одной удачной попытке (безусловно, стихийной) рассказать следует.