Сборник 'Жара на Кипре' - Татьяна Александровна Розина

видимо, уходить. Но он успел схватить её руку и, чуть пожав длинные и холодные пальцы, не выдержав, потянул их к лицу. Испугавшись, она дёрнулась, желая вырвать свою руку из его крепких пальцев. Но он изо всех сил сжимал её и тянул. Когда рука девочки почти коснулась его лица, из сжатого кулака мальчика едва торчали кончики пальцев. Он потянул носом, вдохнув всей силой своих лёгких… но ничего, кроме остатков яблочного мыла, ему услышать не удалось. Девочка, наконец, вырвала свою руку и с криком «Идиот» побежала домой. Ночью он покрылся испариной. Липкость проступала из всех пор, вызывая брезгливость. В душе поселился страх. Страх, что найти потерянный запах будет не так просто. Он понял, что не каждая девичья рука пахнет так, как пахла пухленькая ручка, с обкусанными ноготками.

Мальчик перестал остерегаться. Он использовал любую возможность, чтобы схватить чью–то ладонь и поднести к лицу. Его ожидания рассыпались, наткнувшись на чужие запахи. Это были запахи пыли, запахи только что съеденного персика, или запах лака, которым покрыли ногти. Он отчаялся. И понял, что помочь ему может только одна. Та, чьи руки пахли этим сладким. Приторным. Дурманящим запахом. Запахом, заставляющим терять рассудок.

Однажды… снова было лето. Испепеляющая жара опустилась на город, выжигая и без того пустой двор. Харитоновна давно умерла. Бельевую верёвку сорвало ветром. От забора почти ничего не осталось. Подрастающие пацаны доломали остатки полурассыпавшихся досок. Акация по–прежнему стояла, гордым видом возвещая, что всё в жизни преходяще. Всё, кроме неё. Старая беседка, перекосившись, имела жалкий вид. И, возвышавшееся во дворе дерево, продолжая каждый год раскидываться свежей зеленью, действительно источало жизнь, по сравнению с мёртвой подгнившей деревяшкой.

В то лето он закончил школу. И превратился в худосочного, прыщавого переростка. Детство махнуло хвостом и исчезло в том углу, где старая акация окончательно срослась с куском забора. Но до сих пор, он так и не нашёл ту, чьи руки пахли тем загадочным запахом. Запахом, витавшим вокруг. Но ускользавшим и растворявшимся в воздухе каждый раз, когда казалось, что он вот–вот его поймает.

В тот вечер он, рассеянно поглядывая из своего, засиженного мухами окна, ковыряясь в гречневой каше и размазывая её остывшую массу по краям тарелки, неожиданно увидел её. Она выросла и увеличилась в размерах. В общем–то, это была всё та же девочка, только крупнее. На её голове всё также плотно зачёсанные волосы переходили в две тонкие косички. Они тоскливо болтались, едва касаясь кончиками–метёлочками широких плеч. Лицо, усыпанное веснушками, выглядело вполне довольным.

Он дёрнулся. Тарелка соскользнула, упав со стола на пол. Остатки каши размазались по коричневому линолеуму. Мальчик на мгновение задержался, размышляя, убрать ли кашу с пола или бросить. Поднялась, почуяв неожиданную добычу, кошка. Слегка коснувшись его ноги, видимо, выражая благодарность, мерно урча, приступила к еде. Выскочив из квартиры, он чуть не сбил девочку, уже входившую в подъезд.

— Привет, — бросил он, не зная, что сказать.

Девочка стояла совсем близко. И как много лет назад дышала ему в лицо. Рот её на этот раз был закрыт. Она жевала жвачку, монотонно двигая челюстью. Некоторое время он заворожено смотрел на живые толстые губы девочки, которые она вытягивала трубочкой вперёд, видимо, растягивая во рту мягкую резинку.

— Привет, — не открывая рта, ответила она.

Девочка продолжала стоять, сверля его круглыми глазками.

— Приходи сегодня в беседку, в десять… — прошептал он. Голос не слушался и сипел в глубине, не прорываясь наружу. Но она услышала, и как–то неопределённо поведя плечом, но так ничего и не ответив, двинулась в черноту подъезда.

Он едва мог дождаться ночи. Долгий вечер тянулся бесконечной патокой, растекаясь по оконному стеклу. Мальчик выглядывал во двор и беспокоился, что темнота никак не наступает. Казалось, все рассматривают через окна, выходящие во двор, вросшую в пыль беседку. И все обязательно увидят, как он пробирается туда. И будут смеяться над ним. Над ним, спрятавшимся там с этой неприятной толстухой. Мальчик даже слышал хор голосов, издевательски гогочущим ему в спину.

Но к десяти ночь рухнула на город. Рухнула неожиданно быстро. Как это бывает на юге. Иссиня–чёрное небо окутало тайной и двор, и беседку. Рассмотреть уже что–то было невозможно. Тусклые лампочки, болтающиеся на скрюченном шнуре над подъездами, не могли осветить ничего, кроме входа. Большой неоновый фонарь, торчащий посреди двора, давно перегорел. И двор погрузился в непролазный мрак. Было начало августа и молодой месяц тонким серпом, едва зацепившись в самом уголке небосвода, не излучал света. Волнение забило тревогу. Что–то учащённо застучало внутри, распирая рёбра.

Когда мальчик зашёл в беседку, не увидел, а скорее почувствовал, что девочка там. Он не различал сначала ни малейшего движения, ни крошечной чёрточки её тела. Но сразу услышал её запах. Запах, наполнивший собой всё вокруг, и приглушивший остальные запахи ночи. От предвкушения удовольствия сердце встрепенулось, черкнув по нутру тонкими крылышками. Девочка сидела, повернув голову в его сторону. Глаза мальчика привыкли к темноте, и он смог хорошо рассмотреть её. Она сидела, ссутулившись, и широко расставив ноги в резиновых сланцах. Толстые пальцы рук, сцепившись замком, мирно лежали на круглом животе. Он присел рядом и немного боком. Дыхание участилось и показалось, что он не может с ним справиться. Он задыхался, будто только что гнался за девочкой. Как тогда. Много лет назад.

Некоторое время они сидели в полной тишине, пристально глядя друг на друга. Наконец, он взял её ладошку и протянул к своему лицу. Девочка не сопротивлялась. Она терпеливо дала ему разглядеть свою руку. Её ладонь была прежней. Всё такой же полной, напоминающей подушечку, потной, липкой, и… благоухающей. Притягивающей и парализующей. Он вдыхал её запах и чувствовал, как сознание отключается. Другой рукой он стал гладить девочку. Не отдавая отчёта, просто елозил по её телу. Пальцы чувствовали ткань платья и горячее дрожащее желе под ним. Голова кружилась всё сильнее, и всё сильнее он проваливался в фиолетовую пропасть. Пропасть блаженства. Пропасть катания сознания на качелях–лодочках.

— Откуда? Почему? — едва слышно проговорил он.

— Что… откуда? — отозвалась она.

— Откуда этот запах?

Девочка не ответила. Только слегка столкнула его со скамейки. Мальчик соскользнул на пол, и оказался на коленях между её ног. Свободной рукой девочка потянула на себя подол широкого платья, оголив белые мясистые ноги. Она поднимала юбочку всё выше. В темноте ночи, он не мог видеть почти ничего. Но почувствовал, как девочка, томно застонав, ещё сильнее развела бёдра в стороны. Вместе с этим движением в его лицо с неимоверной силой