Туман в зеркале - Сьюзен Хилл

Я прожил в Лондоне почти три недели и все больше привыкал к нему. Дерзну сказать, я уже считал себя светским и воспитанным джентльменом, но, честно говоря, я по-прежнему оставался странником и пришельцем во всем, кроме поверхностного слоя недавних навыков, человеком, всю свою взрослую жизнь путешествовавшим по диким, дальним и первозданным краям и жившим в городах, имевших с этим городом весьма мало общего, в которых были совсем иные манеры, обычаи и люди.

Мне мнилось, что я сделался неотличимым от любого английского джентльмена, поскольку таким я сам себе представлялся, в то время как все вокруг меня, насколько я теперь понимаю, должно быть, лишь делало еще более явной мою чуждость.

Раз-другой, на востоке и в Индии, я посещал джентльменские клубы и сидел на бамбуковых стульях под опахалом или же на свежем воздухе на веранде, пил виски и беседовал с англичанами, чайными плантаторами, чиновниками, военными, государственными служащими, а потому я предположил, что буду чувствовать себя как дома в клубе «Атенеум» на Пэлл-Мэлл, как и где угодно.

Но в то холодное декабрьское утро, стоя перед огромными каменными колоннами и глядя на ступени, ведущие к входной двери, я чувствовал себя отчаянно неуверенным в себе и к тому моменту, когда я призвал всю свою храбрость, чтобы приблизиться к этой двери, мои легкость и непринужденность, моя беспечность в подражании манерам лондонского джентльмена, испарились окончательно.

При виде огромного мраморного вестибюля и ведущей наверх лестницы, и мельком заглянув через открытые двери в торжественные, обшитые панелями залы — о подобных залах я прежде только читал в книгах, — я чуть было не сбежал. Но прежде чем я успел это сделать или собраться с мыслями, я услышал позади себя голос с резким шотландским акцентом.

— Мистер Джеймс Монмут, я уверен.

Я резко повернулся.

Преподобный Арчибальд Вотейбл был высоким — более шести футов роста, широкоплечим, чуть сутуловатым солидным мужчиной в расцвете сил, с выступающими надбровными дугами, одетым в черный костюм с белым пасторским воротничком.

Его наружность соответствовала обстановке, но манеры его были открытыми и приветливыми, хотя он смотрел на меня проницательным взглядом и когда мы обменивались рукопожатиями, и когда сидели за бокалами мадеры перед нехотя разгоравшимся, слегка дымящим камином.

С ним я почувствовал себя чуть более уверенно и непринужденно; он был человеком, вызывающим доверие.

— Как я упоминал в письме, которое отправил вам несколько месяцев назад, я так понимаю, что школа располагает бумагами, рукописями и даже письмами, каким-то образом оставленными в наследство из имущества Конрада Вейна. Знаю, что он был там учеником.

— Был.

— Если бы я мог просмотреть их, это бы мне очень помогло и было бы крайне интересно.

Он сидел, сложив вместе кончики пальцев. В комнате никого больше не было, царила тишина — ни голосов, ни шагов, лишь в случайные мгновения шипение и потрескивание огня.

— Я был бы рад сначала побольше услышать о вас, мистер Монмут.

Я легко и непринужденно заговорил, возвращаясь к своему детству с опекуном в Африке, вновь переживая свое возмужание и снова — по мере того как я рассказывал — оказываясь поочередно в тех странах, по которым я путешествовал. Мой бокал наполнили еще раз, но я лишь потягивал сладкое вино, меня и без того пьянили воспоминания и волнение от того, что я пересказываю мою историю.

Он слушал, не перебивая, и взгляд его почти все это время был устремлен на меня, а когда я наконец завершил рассказ своим прибытием в Англию в тот дождливый вечер несколько недель назад, он еще какое-то время ничего не говорил, лишь отвел взгляд от моего лица и смотрел на огонь в камине, с которым теперь безуспешно пытался что-то сделать шаркающий старый лакей в суконном переднике.

Когда лакей удалился, и комната вновь погрузилась в тишину, подобную той, что бывает в церкви, мистер Вотейбл сказал:

— Я должен сразу прояснить, что нет никаких препятствий для вашего визита в школу и поисков каких бы то ни было материалов, связанных с вашим предметом.

Я поблагодарил его.

— Мне не хотелось просто передавать кому-то ваше письмо и с самого начала выпускать это дело из своих рук. Я хотел познакомиться с вами, мистер Монмут, чтобы услышать то, что вам необходимо сказать, выяснить, что вы за человек. Вы кажетесь мне честным.

У него на миг проскользнули интонации школьного учителя.

— Какова причина вашего желания исследовать жизнь… этого человека? — Я обратил внимание, что имя он не произнес.

— Мне нечего добавить к моему письму, — сказал я. — Я годами следовал по его стопам, я прочитал его собственные отчеты о его выдающихся первопроходческих путешествиях и исследованиях. Я заинтересовался потому… конкретной причины, которую я мог бы назвать, не существует. Но Вейн особенно очаровал меня — полагаю, это стало навязчивой идеей, чем-то, что может заполнить жизнь, в которой нет близких людей. Вейн стал для меня героем.

— Вы могли бы найти и получше.

— Сейчас я выяснил из других источников, что существуют слухи о каких-то… неприятностях, связанных с его жизнью. Скандал?

— Думаю, не в каком-либо общепринятом смысле.

— Это лишь еще больше заинтриговало меня.

— Тогда я не сомневаюсь, — тихо сказал он, — что вы будете продолжать, независимо от того, что я могу посоветовать, и вопреки любым предостережениям. Таково свойство человеческой натуры.

— Но я не опрометчив и не упрямец, мистер Вотейбл, и был бы рад, если бы мне сказали больше. Я был бы признателен вам за совет.

— Тогда я дам вам его. Остерегайтесь. Подобные истории — возможно, слухи, как мне говорили — относятся к давним временам. Я никак не был связан с этим человеком. Знаю только… — Он умолк.

— Сэр?

— Нет. Ничего. Я не стану пугать вас рассказами умерших людей.

— Меня нелегко запугать.

— Остерегайтесь.

— Но чего? Умоляю вас, дайте мне хоть как-то понять. Остерегаться? Какой-то ужасной опасности? Чем я рискую?

— Нет, нет, нет, — произнес он с деланой бодростью, пренебрегая моими страхами. — Ничего… настолько определенного, это все совпадения и праздная болтовня.

— Тогда почему об этом вообще упоминают? Почему предостерегают меня?

Он поднялся.

— Потому что вы честны, мистер Монмут. Честны… и невинны.

Я оставил его на ступенях здания — благородную, внушительную фигуру. Я представил себе, как может чувствовать себя вызванный к нему маленький сорванец, который, дрожа, стоит перед ним. Он дал мне рекомендательное письмо к школьному архивариусу и сказал, чтобы я договаривался непосредственно с ним, как только закончится семестр. Там есть несколько гостевых комнат, сказал мистер Вотейбл, которыми он будет рад предложить мне воспользоваться. У меня сложилось впечатление, что он в какой-то мере хотел бы взять назад свои предостережения и намеки по поводу чего-то предосудительного, касающегося Вейна и его жизни. Однако было занятно, что и он, и мистер Бимиш — а я больше доверял чистоте побуждений преподобного мистера Вотейбла, нежели зловещего коротышки-книгопродавца — попытались предостеречь меня держаться как можно дальше от всего, что так или иначе связано с Вейном.