История России с древнейших времен. Книга V. 1613-1657 - Сергей Соловьев

Но трудно было подобные вещи выговаривать гладко, и трудно было исполнить это князю Воротынскому, которого Гонсевский озлобил еще в Москве. Когда в ноябре месяце открылись съезды и московские послы по наказу начали дело тем, что стали вычитать многие неправды Жигимонта короля, то литовские послы стали сердиться, кричать и браниться. «Нам за позор государя своего стоять и биться!» — кричали они. Посредник, цесарев посол, был тут, но в дело не вмешался, и этим первый съезд кончился. На втором съезде бискуп киевский говорил речь из бытий из хроник польских о клятвопреступлении при прежних израильских и римских царях, приводя к тому, что московские послы на первом съезде вычитали неправды королевские. Потом говорил речь по письму Ян Гридич про Расстригу, оправдывая государя своего короля, наконец говорил речь по письму Александр Гонсевский, вычитая неправды государя Бориса и государя Василья, сношения их с иностранными государствами на короля. Между прочим Гонсевский читал: «Давно, еще при Димитрии, которого вы называете Гришкою Расстригою, боярин князь Василий Иванович Шуйский с братьею и другие многие московские бояре, знатные люди, некоторым панам-радам тайно объявляли свою мысль, что хотят видеть господарем своим королевича Владислава. Потом князь Василий Голицын, забывши свое крестное целование королевичу, желал себе господарства Московского, как скоро выехал из Москвы под Смоленск, то с дороги сослался с вором калужскими промышлял, чтоб ему с своими советниками сделать на Москве господарем вора калужского, а потом убить, точно так же как прежнего Димитрия Расстригу убили, и сделаться самому господарем, как прежде Шуйский сделался. Я, Александр Гонсевский, оставшись в гетманском месте с войском, не был боярином и никаким урядником московским, в дела земские московские не вмешивался, а будучи только наместником гетманским, правил войском и ратников своих за самые малые вины строго и сурово наказывал, по артикулам гетманским. Помните, как вскорости по отъезде гетманском войсковой товарищ Тарновецкий, пивши вместе с попом, побранились, и он ударил попа рукою по лицу до крови. Я присудил его к смертной казни; но патриарх и бояре присылали ко мне, а князь Мстиславский с другими многими боярами и с тем самым попом приходил ко мне на подворье и просил, чтоб я Тарновецкого выпустил из тюрьмы и не велел казнить: уважая патриарха и бояр, я должен был это сделать, но чтоб вперед другим своевольникам неповадно было воровать и людей московских, простых и нерассудительных, от господаря отводить, велел у Тарновецкого отсечь правую руку, что и было исполнено в Китае-городе, против Фроловских ворот, перед всем миром; бояре и все русские люди этому дивились, и сам патриарх после мне выговаривал, что за такую малую вину непригоже было так люто казнить. Потом гайдуки наши побранились, наделали шуму подле церкви, где служил патриарх: я осудил их на смертную казнь; в ту же ночь два пахолика в Китае-городе яблоки и орехи продажные разграбили, я и тех велел казнить смертью, но патриарх, зазвавши меня к себе, не выпустил до тех пор, пока я не приказал всех этих людей освободить от смертной казни, которую заменил кнутом. Немцев за церковный грабеж я велел казнить смертью и так их настращал этим, что после они и слова дурного не смели сказать русскому человеку. Вспомните и то, как поляк арианской веры в пьяном виде выстрелил в образ владимирской богородицы у Никольских ворот: я велел ему руки и ноги отсечь, самого живого огнем сжечь, а руки отсеченные велел под образом гвоздями прибить. Не только в столице, но и на стороне никакая вина без наказанья не проходила; живой тому свидетель князь Борис Михайлович Лыков: я осудил на смерть ротмистра, который пограбил его деревни, и сам князь Борис едва его от смертной казни отпросил. А в меньших делах поставлены были суд и управу чинить между литовскими и московскими людьми князь Григорий Петрович Ромодановский, а от меня и от войска полковник Дуниковский да поручик Войтковский. Итак, с нашей стороны не было подано ни малейшего повода к неудовольствию и восстанию. А с вашей стороны какие неправды были, это мы докажем не голыми словами, а на письме. Во-первых, когда гетман Жолкевский вошел в Москву, то стольник Василий Иванович Бутурлин, отпросившись у бояр на время в свое поместье, съезжался в Рязани с Прокофьем Ляпуновым, придумали они и на слове тайно между собою положили, как вновь смуту в Московском государстве завести, польских и литовских людей в Москве побить, против короля и королевича войною стоять. Ляпунов сам замышлял сделаться царем и говорил с своими советниками: „Ведь Борис Годунов, Василий Шуйский и Гришка Отрепьев не лучше меня были, а на государстве сидели“.

Возвратясь в Москву, Бутурлин нас обманывал, клялся, что служит царю Владиславу, а сам, высматривая все в Москве, передавал Ляпунову в Рязань, немцев тайно подговаривал и на нас подкупал; посланец Ляпунова с грамотами смутными схвачен и в пытке на Бутурлина измену сказал и на кол посажен; а Бутурлина все бояре с дворянами, старостами и сотскими велели пытать, и он сам на себя сказал, что хотел с немцами и Ляпуновым ночью на нас ударить и побить.

Потом вскорости после гетманского отъезда лазутчики начали метать грамоты от вора калужского; одного из этих лазутчиков, попа, схватили, пытали при дворянах, гостях, старостах и сотских, и он сказал, что князь Василий Голицын, идучи под Смоленск, с дороги тайно к вору в Калугу писал, звал его на Московское государство, а князь Андрей Васильевич Голицын о том знал же; тот же поп сказал, что вор по ссылке со многими московскими людьми умышлял прийти ночью под Москву, побить нас, бояр, дворян больших родов и всяких людей московских, которые с ним в воровском совете не были, а жен, сестер и имение их отдать холопям-козакам, которые ему добра хотели. А Гермоген патриарх мне, Александру, ласку и любовь свою показывал, в подарок кушанья и питья присылывал, устами целовал, а в сердце гнев без причины на государя своего Владислава и на нас держал. Призвавши нас в город для собственной защиты, он тотчас начал заводить смуту и кровь; священникам в Москве приказывал, чтоб вас, сыновей своих духовных, против нас в гнев и ярость приводили: доказательство тому письмо вашего священника московского, который меня остерегал и описал прежние многие дела патриарха, как он в донских козаках и потом попом в Казани был; по этому письму поповскому найдены были в приказе Казанского дворца многие доводы на Гермогена, которые при прежних государях русские люди казанцы на него делали. Когда вор в Калуге умер, то патриарх тайно разослал по городам грамоты смутные; тогда же пойман в Москве на измене Федор Погожий и в расспросе рассказал весь злой завод и совет митрополита Филарета, как он, едучи из Москвы, на слове с патриархом положил, чтоб королевичу на Московском государстве не быть, патриарх взялся всех людей к тому приводить, чтоб посадить на царство сына его Михаила: а Филарет из-под Смоленска смутные грамоты в Ярославль и в иные города писал, будто король королевича на Московское государство дать не хочет. По таким заводам от патриарха и от Филарета люди ваши московские что над нашими людьми делали? Везде наших заманя на посад, в Деревянный город и в иные тесные места или позвав на честь, давили и побивали, а пьяных извощики, приманя на сани, давили и в воду сажали. А торговые люди на торгу живность, рыбу и мясо продавали нашим вдесятеро дороже, да при этом еще слуг наших облают и опозорят. Когда Ляпунов с товарищами своими спешили к Москве, мы в воскресенье с боярами в палате советовались, а в Белом городе на Кулишках людишки черные без причины на людей наших ударили, до пятнадцати их ранили, саней девять с лошадьми взяли и разграбили, людей земских и посланцев боярских ругали и побить хотели; мы все это стерпели. В понедельник наряд по воротам расставляли; во вторник рано ротмистр Козаковский пушку к Водяным воротам в Китае вез, а я с полковниками и ротмистрами в Кремле обедню слушал; пан Зборовский то же в Китай-городе делал; о задоре мы и не думали и кровопролития начинать не хотели. А в это время в Китае подле той пушки мужик москвич жердью ударил по голове пана Грушецкого, так что тот на землю мертвый пал; другие в колокола ударили; а за Живым мостом на многих местах новые знамена развернули. Я в пол-обедни в Китай-город побежал, и уже за Фроловскими воротами меня с конем моим догнали; вскочивши на лошадь, я начал кровь унимать и палашом несколько пахоликов ранил: но в это время москвичи и по мне самом начали стрелять из самопалов; тут войско наше рассердилось и пошло на прямой бой. Московские люди множеством нас перемогли; в ночь Плещеев с товарищами от Ляпунова с великим войском в Деревянный город по Коломенской дороге пришел и вместе со всеми изменниками над нами промышлять начал. На другой день в середу большие бояре все выехали в Белый город, хотели увещаниями кровь унять, но москвичи их не послушали и стали по них стрелять. Тогда мы пошли на жестокий бой». Московские послы отвечали на все по наказу, причем против королевского имени не вставали и шапок не снимали. Этим кончился второй съезд.